– Ириш, а ты посудомойку сразу после ужина запускаешь? Или с утра? – голос Людмилы Петровны звенел на весь коридор, хотя телефон Иры был у уха, а не на громкой связи.
– С утра. Потому что после завтрака тарелки тоже надо помыть.
– Ах вот как… А у нас с Витей всё по-другому. Я сразу мою. Потом вдруг жир присохнет. А ты, видно, не привыкла к порядку, раз от матери оторвалась рано…
Ира не ответила. Она просто медленно опустила телефон на диван и ушла в ванную. Она знала: свекровь – не свекровь ещё, а уже достала. Слово за слово, звонок за звонком. И ведь всё «по-доброму». Всё «как лучше». Только от этого «лучше» у неё уже дёргался глаз.
С Вадимом они были вместе почти два года. Познакомились на работе: он пришёл на должность начальника отдела, а она была в соседнем — в проектном. Строгий, вежливый, ироничный. С первого взгляда не скажешь — маменькин сынок. А вот оказалось — как скажешь «мама», так у него сразу лицо светлеет.
– Она у меня чудо. Всё детство одна меня тянула, всё для меня… – говорил он как-то, и у Иры даже щемило в груди от нежности. Пока это «всё для него» не начало лезть в их общую жизнь — грязными советами, звонками в восемь утра в выходной и фразами типа: «Я Вадиму бы такого не купила. Это вредно.»
Сейчас они жили в её квартире. Однокомнатная, но уютная. Ирина купила её до встречи с Вадимом — в ипотеку, сама. Когда он переехал к ней, она не просила ничего — ни ремонта, ни вложений. Просто хотела, чтобы было по-человечески. Но «по-человечески» не получалось.
Людмила Петровна звонила каждый день. Иногда дважды. Иногда в три захода. То кастрюля «неправильная», то бельё не так развешено, то «салфетки бумажные – это вульгарно, надо тканевые».
А Вадим… Вадим улыбался. Говорил:
– Не обращай внимания. Мамочка просто волнуется.
«Мамочка волнуется», когда присылает фото дорогих сервизов в мессенджер с подписью «Вот такую посуду я купила бы в дом моему сыну».
«Мамочка волнуется», когда звонит и спрашивает, сколько граммов соли в супе и «не слишком ли часто вы едите макароны?»
Вечером того дня, после разговора о посудомойке, Ира сидела на подоконнике и смотрела в окно. На кухне Вадим резал салат.
– Я думала, мы с тобой. Вдвоём. А нас трое. Ты, я и телефон с её голосом, – тихо сказала она.
– Ириш… ну ты же знаешь… Она просто скучает.
– Я скучаю, когда тебя нет дома. Но я же не звоню тебе каждую минуту.
– Она мать.
Ира встала.
– А я кто?
Он замер. Положил нож. Смотрел, будто в первый раз видел.
– Ты… моя будущая жена.
– Тогда объясни своей маме, что у нас уже есть взрослая жизнь.
Он не ответил.
На следующий день Людмила Петровна позвонила в девять утра. В воскресенье.
– Я так прикинула, если ты всё ещё ставишь чайник на газ, а не используешь электрический, то у вас счёт за газ, должно быть, непомерный! А ещё я подумала, Ирин, ты ведь никогда не варила холодец. Это ж классика. Надо же когда-то начинать.
– Людмила Петровна… – устало сказала Ира.
– Что?
– А можно… просто один день без звонков?
– То есть ты против? Против общения? Вадим бы никогда не…
«Вот и началось…» – подумала Ира.
– Нет, я не против общения. Я против вторжения.
Повисла пауза. Та самая, вязкая, напряжённая. А потом — хлопок.
Свекровь отключилась.
Ира пошла на кухню. Вадим уже был там. Пил кофе.
– Ты с мамой разговаривала?
– Да.
– Надеюсь, не нагрубила?
– Надеюсь, ты не ослеп и видишь, что мне тяжело.
– Да, но…
– Вот и всё.
Он ушёл в комнату. С грохотом закрыл дверь.
Ира не плакала. У неё не было на это сил. Она просто вытерла стол, поставила чайник. Газовый, конечно. И подумала: а если так будет и дальше? Вечно? Он с одной стороны, она с другой, а между ними мама, которая «всё знает лучше»?
Она посмотрела на помолвочное кольцо на пальце. И вдруг сняла его.
Не выкинула.
Просто положила в шкатулку. Рядом с серьгами, которые никогда не носила.
На следующий день всё было тихо. Подозрительно тихо. Ни звонка, ни сообщения, ни голосового. Ни от Людмилы Петровны, ни от Вадима. Он вышел утром рано, на работу, не поцеловал, не сказал ничего. Только закрыл дверь чуть громче обычного.
Ира ходила по квартире, как по музею. Здесь всё было её. Каждый стул, каждая кружка, даже обои она клеила сама — с подругой, по ночам, под музыку из старого радиоприёмника. А теперь в этом пространстве поселилась тень. Чужая. Назойливая. Притворно ласковая.
– Ну вы же семья, – говорила ей как-то коллега. – Надо быть гибкой. Притрётесь. Мама Вадима просто хочет как лучше.
- Лучше — для кого?
Для Иры это не было заботой. Это было вмешательством. Плотным, навязчивым, как плохо смытый крем на коже.
Вечером Вадим пришёл. Молчал. Поужинали молча. Она убирала со стола — он сидел в телефоне. Потом встал, прошёл в комнату, разулся. И, не поднимая глаз:
– Мама сегодня весь день плакала. Сказала, ты ей хамишь. Что ей теперь и звонить страшно.
– А ты? – спокойно спросила Ира.
– Что — я?
– Ты ей веришь?
Он поднял глаза. Упрямые, холодные.
– Я знаю, она может быть резкой… Но ты сама её провоцируешь.
– Тем, что живу в своей квартире?
– Тем, что не хочешь её слышать!
Ира выдохнула. Долго. Протяжно. Потом села.
– Вадим. Смотри на меня. Ты готов жениться?
– Конечно.
– Тогда скажи, кого ты собираешься брать в жёны — меня или свою маму?
– Ты перегибаешь.
– Нет, Вадим. Это ты — не понимаешь. Я не твоя домработница, не ученица. Я женщина, которая с тобой живёт. Но рядом со мной всё время кто-то третий. И она — не в нашей кровати, но в каждом нашем разговоре.
Он встал.
– Ладно. Я пойду к ней. Надо всё обсудить. А ты… успокойся. Ты себя накручиваешь.
– Удачи, – сказала Ира. И не смотрела ему вслед.
На следующий день он не пришёл домой.
Поздно вечером пришла СМС: «Я ночую у мамы. Надо подумать.»
Думай, подумай, подумай…
Ира пошла в ванную, открыла воду. Пена, горячая струя, тишина. Потом вернулась в спальню. Достала телефон. Набрала номер.
– Алло?
– Мам, привет… Можно я приеду к тебе на пару дней?
– Конечно, Ирочка. Что случилось?
– Просто… Я устала. Очень.
– Собирайся. Ключ у тебя остался?
– У меня есть всё, – сказала Ира и впервые за долгое время улыбнулась.
Она уехала на три дня. Отключила телефон. Смотрела фильмы, пекла яблочный пирог с мамой, читала старую книгу, которую начинала ещё в прошлом году. Жизнь была простой. Без гудков. Без упрёков. Без того, что «мамочка знает лучше».
На третий день ей позвонили. Сначала один раз. Потом ещё. Потом СМС: «Ира, ты где? Вернись. Мы поговорим.»
Она не отвечала.
Когда вернулась домой, Вадим уже ждал. Сидел на кухне.
– Ты как?
– Лучше.
– Мама… она…
– Стоп.
Он замер.
– Не начинай снова. Если ты пришёл говорить про неё — уходи. Если хочешь поговорить со мной — слушаю.
Он опустил глаза. Потом вдруг стал говорить быстро:
– Она просто одна. С тех пор как отец умер — у неё только я. Я всё детство был смыслом её жизни. И теперь, когда ты появилась, она чувствует себя… ненужной.
– И? Я теперь должна стать заменой её мужа, подруги, невестки?
– Нет, конечно.
– Тогда скажи ей, что мы взрослые люди. Что у нас — своя семья. И если она не может это принять, нам лучше с тобой расстаться.
Он встал.
– Ты не любишь её.
– Я не обязана.
– Я так не могу.
– А я — больше не хочу.
Он не сказал ни слова. Просто ушёл в спальню. А потом, собрав сумку, вышел.
Ира не плакала.
Она достала ту самую шкатулку. Посмотрела на кольцо. Закрыла крышку. И почувствовала, как в груди — впервые за долгое время — стало спокойно.
Прошла неделя.
Вадим не появлялся. Писал коротко, отрывисто. Один раз спросил: «Ты всё ещё злишься?», на что Ира не ответила. Она не злилась. Она устала. И это было страшнее. Злость — эмоция, буря, вспышка. А усталость — туман, вязкая пустота, которая медленно гасит всё внутри.
На работе она старалась не отвлекаться. Вечерами смотрела сериал. Иногда — с вином. Иногда — с подругой. И каждый раз ловила себя на мысли: как легко стало дышать. Как много времени появилось, когда не надо слушать чужие советы о стирке простыней и выборе колготок «для уюта в семье».
В один из дней ей позвонила свекровь. Бывшая. Почти.
– Ирочка, привет. Я вот подумала, ты, наверное, обиделась. А зря. У меня же был только добрый посыл.
– Людмила Петровна, не утруждайте себя.
– Подожди… Я просто хотела сказать: ты зря его прогнала. Мужчины сейчас не валяются под ногами.
– А мамы, которые не умеют держаться на расстоянии, тоже, наверное, на вес золота?
– Ты всегда была язвительной. Вадиму нужна женщина помягче.
– Тогда найдите ему такую. Может, кто-то согласится жить с вами вдвоём.
Она сбросила звонок. Телефон молчал потом долго.
Вадим появился спустя две недели. Позвонил, стоя у двери.
– Привет, – сказал он, когда она открыла.
– Привет.
Он выглядел бледным. Под глазами синяки. Одежда как будто из другого гардероба — мятая, не глаженная.
– Я скучал, – сказал он.
– Я — нет.
– Ты серьёзно?
– Очень.
Он опустил глаза. Подумал. Потом вдруг достал маленькую коробочку.
– Это… серьги. Я помню, ты на такие давно смотрела.
– И что ты хочешь этим сказать?
– Что я понял. Ты была права. Я… слишком долго был сыном. Но хочу быть мужем.
Она смотрела на него долго. И не чувствовала ни радости, ни боли. Только тишину.
– А мама?
– Я ей сказал: если она хочет остаться в моей жизни, она должна уважать ту, кого я люблю.
– Поздно.
– Почему?
– Потому что я уже не та, кого ты любил. И ты — не тот, кого я ждала.
Он замолчал. Медленно убрал коробочку обратно.
– То есть… всё?
– Вадим, я не хочу больше бороться за внимание, за границы, за воздух. Жизнь — не поле боя. Я устала от этой войны.
Он кивнул. Поднял глаза. И впервые за долгое время — по-настоящему посмотрел на неё.
– Ты изменилась, – сказал он.
– Да. Стала свободной.
Он ушёл.
Вечером Ира сидела у окна. Чашка чая, плед, книга. Телефон молчал. И она впервые за месяц не ждала, когда он зазвонит. Никаких вибраций. Никаких ожиданий.
Она пошла в ванную, долго стояла под тёплой водой. Потом надела любимую пижаму и легла на диван. С телефоном. С книгой. С собой.
И поняла — она наконец-то дома.
Через месяц Ирина поменяла замки.
Не потому что боялась. Просто — для символичности. Как будто последнюю дверь закрыла. Ту, через которую слишком долго в её жизнь входили чужие слова, чужие страхи, чужие желания.
Она не жалела. Ни о кольце, ни о свадебном платье, которое уже было выбрано и даже подшито. Ни о тех долгих вечерах, когда она пыталась быть «понимающей», «мягкой», «терпеливой» — ради отношений, ради любви, ради него.
Она просто поняла, что это была не любовь. Это было — усилие. И привычка.
А любовь… Она не должна объясняться, оправдываться, пристраиваться между чужими комментариями.
Весна шла к концу. На балконе расцвели цветы, которые Ира высадила в ящики ещё в марте — тогда, когда была уверена, что летом у них с Вадимом будет свадебная фотосессия. Теперь там стояли другие мечты. Без чужих имен.
Ира пошла в магазин, купила себе новое платье — лёгкое, светлое, не «для кого-то», а для себя. Съела мороженое прямо на улице, не думая, что «женщина должна следить за фигурой». Она жила. Просто. Честно. Без сценариев, где ей отведена роль удобной невестки.
Иногда звонила мама. Иногда — подруга. Иногда — никто. И в этой тишине не было одиночества. Было — своё.
Однажды, вернувшись домой, она нашла на дверной ручке маленький конверт. Без подписи. Внутри — записка:
«Прости, что не смог встать между вами. Я не вырос. Желаю тебе счастья. Ты его точно заслуживаешь. Вадим.»
Она посмотрела на почерк. Ровный, аккуратный. Почти стерильный. Как их отношения.
Потом скомкала записку и выкинула.
Прошло ещё немного времени. Ирина сменила работу. Перешла в новую команду, начала ходить на танцы по субботам. Иногда вспоминала тот абсурд, в котором жила, и удивлялась — как же она так долго терпела?
Но всё это — уже было. Не с ней. Не про неё.
Финал выдался тихим.
Вечером она открыла окно, вдохнула уже летний воздух. На плите варился суп. На столе лежала новая книга. Телефон был в режиме «не беспокоить».
И никто ей не звонил, чтобы сказать:
– А ты салат режешь слишком крупно.
– А ты Вадиму не так носки складываешь.
– А ты… ты… ты…
Теперь была только она.
И этого — наконец — было достаточно.
