— Вить, ну там всего тридцать тысяч. У неё последний платёж горит по микрозайму, коллекторы уже названивают. Пишут всякую гадость, угрожают. Она боится из дома выйти.
Голос Алёны сочился отработанной, привычной мольбой. Она стояла посреди кухни, прижав телефон к уху, словно это была не её сестра на другом конце линии, а раненый птенец, которого она пыталась согреть своим дыханием. Виктор не отрывал взгляда от экрана ноутбука, где в открытой вкладке светилась общая сумма их накоплений. Цифра была красивой, круглой, добытой потом и лишениями, и она была главной героиней его планов на ближайшие десять лет. Каждый раз, когда звонила сестра Алёны, эта цифра рисковала стать чуть менее красивой.
— Алён, опять? Мы же только в прошлом месяце закрывали её «горящий» долг за новый телефон. Который она взяла в рассрочку, чтобы быть «не хуже других». Что, уже продала?
Он не повышал голос. Он просто констатировал факты, и от этой холодной констатации становилось только хуже. Его спокойствие было не признаком смирения, а симптомом последней стадии выгорания. Он смотрел на жену и видел перед собой не любимую женщину, а диспетчерский пункт по распределению его ресурсов в чёрную дыру по имени «Света».
— Это другое! То был телефон, а это — долг! Ты не понимаешь, ей угрожают! Что я должна ей сказать? Чтобы она шла на улицу и просила милостыню? Она моя сестра!
Она положила трубку и теперь всё её внимание, вся её атакующая, вязкая энергия была направлена на него. Она подошла и встала рядом, блокируя свет от люстры. Её тень упала на экран ноутбука, прямо на ту самую заветную цифру. Символизм был настолько очевидным, что Виктор криво усмехнулся.
— Мы могли бы посоветовать ей для начала не брать микрозаймы. Или, может быть, устроиться на вторую работу, а не на новую фотосессию записываться. Вариантов масса, если подумать. Но проще ведь позвонить нам. Мы же банкомат, работаем круглосуточно.
Он провёл пальцем по тачпаду, и цифра на экране исчезла. Он будто пытался спрятать её, защитить от голодного взгляда своей жены. Но было поздно, добыча была уже замечена.
— Почему ты такой? Всегда считаешь чужие деньги! Это моя сестра, моя семья! Мы должны помогать друг другу. Мы — её единственная надежда!
«Мы», — мысленно повторил Виктор. Какое удобное слово. «Мы» копим на квартиру, отказывая себе в отпуске и нормальной одежде. Но «мы» же должны отдавать накопленное, потому что у Светы опять «горит». Он устал от этой извращённой арифметики. Он посмотрел на Алёну, на её поджатые губы, на праведный гнев в глазах, и понял, что спорить бесполезно. Это было всё равно что пытаться объяснить торнадо, что ему не следует сносить дома на своём пути. Это его природа. А её природа — спасать сестру за его счёт.
Он молча открыл приложение банка на телефоне. Алёна подошла ещё ближе, почти заглядывая ему через плечо, чтобы проконтролировать процесс. Её дыхание было частым и неровным. Она не просто просила, она требовала жертвоприношения, и теперь наблюдала, как жрец готовит ритуал. Он нашёл их общий накопительный счёт, на котором жила их мечта о собственных квадратных метрах. Ввёл сумму — 30 000. Ввёл номер карты, который знал уже наизусть.
— Алёна, это в последний раз, — произнёс он ровно, не глядя на неё, нажимая на кнопку «Перевести».
Зелёная галочка подтверждения вспыхнула на экране, как злой огонёк. Тридцать тысяч, тридцать кирпичиков из фундамента их будущего дома, только что улетели на погашение очередного акта безответственности.
— Спасибо, Витенька! Ты её спас! Я знала, что на тебя можно положиться! — её голос мгновенно сменился с требовательного на слащаво-благодарный. Она поцеловала его в макушку и упорхнула в комнату, чтобы обрадовать сестру.
Виктор остался сидеть в кухне. Он не смотрел ей вслед. Он смотрел на экран своего телефона, на уменьшившуюся сумму накоплений. Он не злился. Он не испытывал обиды. Он ощущал лишь странное, абсолютное и кристально чистое спокойствие. Словно только что, вместе с этими деньгами, он отправил в небытие что-то старое и ненужное. Какую-то часть себя, которая ещё верила в слово «мы». Сегодняшний перевод действительно был последним. Но Алёна ещё не понимала, в каком именно смысле.
На следующее утро Виктор проснулся не от будильника, а от внутреннего толчка, резкого и холодного. Он не открывал глаза сразу. Он лежал и слушал. Слышал, как за окном проехала первая поливальная машина, как на кухне Алёна включила кофеварку, как за стенкой у соседей заплакал ребёнок. Мир жил своей обычной, предсказуемой жизнью. Но внутри Виктора что-то безвозвратно изменилось. Прошлая ночь не закончилась, она просто перетекла в это утро, превратившись из горячей обиды в холодный, кристаллический план.
Он встал, принял душ, оделся. Не в офисную рубашку и брюки, а в джинсы и простую футболку. Его движения были лишены привычной утренней суеты. Он двигался плавно, экономно, словно механизм, прошедший точную калибровку.
— Ты сегодня из дома работаешь? — спросила Алёна, протягивая ему чашку кофе. Она была в хорошем настроении. Спасённая сестра, благодарная жена — идиллия, оплаченная из его кармана.
— Нет. Мне нужно съездить по финансовым делам, — ответил он, делая глоток. Кофе был горьким. Или, может, это был вкус у него во рту. — Вернусь к вечеру.
Он не врал. Дела действительно были финансовыми. И касались непосредственно их. Алёна кивнула, уже погруженная в свой телефон, вероятно, в переписку со Светой. Она не задала ни одного вопроса. Она жила в мире, где деньги просто появлялись, когда были нужны. Откуда они брались и какой ценой — это были скучные технические детали.
Дорога до центрального отделения банка заняла сорок минут. Он не включал музыку. Он ехал в тишине, глядя на проплывающие мимо витрины, на спешащих людей. Он не чувствовал злости или желания мстить. Он чувствовал себя хирургом, который едет на сложную, но необходимую операцию по ампутации. Болезненную, калечащую, но единственную, что могла спасти остатки здорового организма.
В банке пахло кондиционером и дорогими чистящими средствами. Прохладный, безликий воздух. Электронная очередь выдала ему талончик с номером. Он сел в жёсткое кресло и стал ждать. Он не ёрзал, не проверял телефон. Он просто сидел и смотрел на большое табло, где беззвучно сменялись цифры. Он был абсолютно спокоен. Вся буря эмоций выгорела вчера, оставив после себя лишь твёрдый, как алмаз, стержень решения.
— Клиент Б-147, пройдите к окну номер три.
Он встал и подошёл к стойке. За стеклом сидела молодая девушка, менеджер, с профессиональной улыбкой и усталыми глазами.
— Здравствуйте. Я бы хотел закрыть наш совместный накопительный счёт.
Девушка подняла на него взгляд. В её глазах мелькнуло что-то похожее на стандартное профессиональное любопытство. Такие просьбы часто означали разводы или крупные семейные ссоры.
— Вам нужен паспорт. Счёт оформлен на вас?
— На меня и на жену, Алёну Сергеевну Ковалёву. Вот мой паспорт.
Она взяла документ, застучала по клавиатуре.
— Да, вижу. Вы хотите снять средства?
— Не совсем, — поправил её Виктор, глядя прямо ей в глаза, чтобы она поняла серьёзность и окончательность его намерений. — Я хочу разделить остаток на счёте ровно на две части. Пятьдесят на пятьдесят. Половину выдать мне. А для второй доли я хочу открыть новый, персональный счёт. Только на моё имя, без доступа для третьих лиц.
Девушка на мгновение замерла. Теперь её взгляд стал более внимательным. Она видела перед собой не просто клиента, а человека, совершающего продуманный и необратимый поступок.
— Хорошо. Это возможно.
Процедура заняла около двадцати минут. Двадцать минут тихого стука клавиш, шуршания бумаг и гудения принтера. Виктор подписывал всё, что ему давали, не вчитываясь. Он знал, на что подписывается. Он подписывал акт о капитуляции их общего «мы». Он видел на мониторе менеджера, как их красивая, круглая сумма разделилась надвое. Одна половина замерла, осиротевшая. Вторая перекочевала в новую, только что созданную ячейку с его именем.
— Всё готово, — сказала девушка, протягивая ему обратно паспорт и стопку свежеотпечатанных документов. — Вот выписка о закрытии старого счёта и разделении средств. И вот договор и выписка по вашему новому счёту.
Виктор взял бумаги. Они были ещё тёплыми от принтера. Он аккуратно сложил их вдвое и положил во внутренний карман куртки. Они легли на грудь тяжёлым, холодным прямоугольником. Он встал.
— Спасибо.
Он вышел из банка на залитую солнцем улицу. Вдохнул горячий городской воздух. Ничего не изменилось. Но в его внутреннем кармане лежал бумажный приговор их семейной жизни. И сегодня вечером он должен был его зачитать.
Вечер встретил Виктора запахом чеснока и запекающегося сыра. В воздухе витал аромат лазаньи — коронного блюда Алёны, которое она готовила по особым случаям. Или, как сегодня, в знак особой благодарности. Он снял куртку и повесил её на крючок. Внутренний карман, отягощённый бумагами, показался пустым. Тяжесть переместилась куда-то в область солнечного сплетения.
Алёна выпорхнула из кухни, раскрасневшаяся от жара духовки, с полотенцем через плечо. Она выглядела счастливой и умиротворённой. Словно вчерашний инцидент был не неприятным эпизодом, а актом совместного благодеяния, который скрепил их семью.
— А я уж думала, ты к ужину не успеешь! Руки мой и за стол. Я такую лазанью сделала — пальчики оближешь! Света звонила, раз сто спасибо сказала. Говорит, ты её просто спас.
Виктор молча кивнул и прошёл в ванную. Он включил холодную воду и долго тёр руки, смывая с них невидимую грязь дня. Он смотрел на своё отражение в зеркале. Лицо было тем же, но взгляд — чужим. Спокойным, отстранённым, как у человека, наблюдающего за чужой жизнью со стороны.
Когда он вошёл на кухню, Алёна уже нарезала огромный кусок лазаньи и выкладывала его на тарелку. На столе стояла бутылка красного вина, которую они хранили для покупки квартиры.
— Решила, что сегодня можно. У нас маленький праздник, — щебетала она. — Мы молодцы, помогли человеку в беде.
Виктор не сел за стол. Он остался стоять посреди кухни, пока она суетилась. Затем он, не говоря ни слова, достал из кармана сложенные вдвое бумаги и положил их на стол. Прямо рядом с тарелкой, на белоснежную скатерть. Два белых прямоугольника на белом фоне.
— Что это? Опять какие-то бумаги с работы? Вить, давай потом, ужин стынет.
Она махнула рукой, собираясь отодвинуть их в сторону, но её взгляд зацепился за знакомый логотип банка. Она нахмурилась, взяла верхний лист. Её пальцы, испачканные мукой, пробежали по строчкам. Улыбка медленно сползала с её лица, как подтаявшее масло. Она перевела взгляд с бумаги на него и обратно. В глазах плескалось недоумение.
— «Счёт закрыт»… Что это значит? Какая-то ошибка?
Она отложила первый лист и взяла второй. Договор на открытие нового счёта. На имя Виктора Андреевича Соколова. И выписка. С цифрой, которая была ровно половиной того, что они копили последние три года.
Воздух на кухне загустел. Запах лазаньи вдруг стал приторным и тошнотворным. Алёна подняла на него глаза. В них больше не было ни радости, ни благодарности. Только холодный, звенящий от ужаса вопрос.
— Витя, что это значит?
Он не стал уклоняться от ответа. Он посмотрел ей прямо в глаза, спокойно и твёрдо, как и планировал.
— Это значит ровно то, что там написано. Нашего общего счёта больше нет. Я его закрыл сегодня утром.
Её лицо стало таким же белым, как скатерть. Она сглотнула.
— Как… закрыл? Ты не мог. Без меня…
— Мог. Он был оформлен на меня, ты лишь имела к нему доступ. Я разделил всё, что там было, до копейки. Ровно пополам.
Он указал пальцем сначала на один лист, потом на другой. Его движения были точными, как у лектора, указывающего на слайды презентации.
— Вот это, — он постучал по выписке с её половиной суммы, застрявшей на транзитном счёте, — твоя доля сбережений. Можешь перевести её Свете целиком, если хочешь. Можешь купить себе сто фотосессий. Можешь делать с ней что угодно. Она твоя.
Он сделал паузу, давая словам впитаться. Затем его палец переместился на второй документ.
— А вот это — моя. И она пойдёт на МОЙ первоначальный взнос. Я больше не участвую в спонсорстве твоей семьи. Если ты захочешь жить в нашей будущей квартире, тебе придётся накопить свою долю заново. С нуля.
Тишина, наполнившая кухню, была плотной, как вата. Она не звенела, не давила — она просто съела все звуки: шипение остывающей лазаньи, гудение холодильника, далёкий шум города за окном. Алёна смотрела на мужа, и её лицо, ещё мгновение назад бывшее воплощением домашнего уюта, превратилось в застывшую маску. Недоумение боролось в её взгляде с зарождающейся яростью. Она медленно перевела взгляд с его лица на бумаги, затем обратно.
— Ты… что ты сделал? — её голос был тихим, но в нём не было дрожи. В нём была сталь. Она не спрашивала, она обвиняла.
— Я обезопасил наше будущее. Точнее, моё, — Виктор поправил сам себя, и эта поправка была хуже пощёчины. Он больше не играл в общую игру. Он вышел из неё, забрав свою половину фишек. — Я устал быть спонсором для твоей сестры и спасательным кругом для её бездумных поступков. Каждый её «горящий» платёж — это минус несколько квадратных сантиметров нашей квартиры. Мне надоело.
Алёна сделала шаг к нему. Её руки сжались в кулаки, но она не замахивалась. Вся её агрессия концентрировалась в словах, которые начали выплёскиваться наружу, как кипящая смола.
— Ты называешь это «обезопасил»? Ты украл нашу общую мечту! Ты предал меня! Мы три года, три года, Витя, во всём себе отказывали! Мы не ездили в отпуск, мы ели макароны, чтобы отложить каждую копейку на этот взнос! А ты просто взял и всё разрушил из-за каких-то тридцати тысяч!
— Не из-за тридцати, Алёна. Из-за системы. Системы, в которой я работаю, а твоя сестра тратит. А ты выступаешь в роли благотворительного фонда, распределяя мои деньги. Эта система сломалась сегодня утром.
Он говорил так спокойно, что это выводило из себя. Он не кричал, не оправдывался. Он был похож на следователя, который зачитывает протокол преступнику. И преступником в этой сцене была она. Именно это и взбесило её окончательно. Её лицо исказилось.
— Мы не можем отказать моей сестре! Ей опять нужны деньги, а мы — её единственная надежда! Ты просто бессердечный и жадный человек!
— Можем!
— Это семья, Витя! Семья! А ты думаешь только о своих квадратных метрах!
На этот её эмоциональный взрыв Виктор не отреагировал никак. Он просто смотрел на неё мгновение, словно на незнакомого человека, который устроил скандал в общественном месте. Затем он молча обошёл стол, взял свой ноутбук с подоконника и вернулся. Он сел на стул, отодвинув в сторону тарелку с так и не тронутой лазаньей. Раскрыл крышку. Экран осветил его лицо холодным, мертвенным светом.
Щёлкнули клавиши. Он открыл браузер, зашёл на сайт недвижимости. Алёна замерла, наблюдая за его действиями с ошеломлённым недоверием. Он ввёл в фильтр поиска «однокомнатная квартира», «студия». В графе «первоначальный взнос» он вбил ту самую сумму, что лежала теперь на его личном счёте.
— Так… ЖК «Новая Жизнь». Студия, двадцать восемь квадратов. Первоначальный взнос как раз мой. Платёж по ипотеке будет вполне подъёмный, — произнёс он вслух, в тишину кухни, не обращаясь к ней. Он говорил с экраном, со своим новым будущим. Он листал фотографии маленькой бетонной коробки с панорамным окном, будто выбирал себе новый телефон.
Алёна смотрела на него, и до неё медленно, мучительно доходила вся глубина и жестокость происходящего. Он не просто разделил деньги. Он прямо сейчас, на её глазах, строил свою жизнь, в которой для неё не было места. Она была зрителем в кинотеатре, где показывали фильм о его будущем без неё.
— Что ты делаешь? — выдохнула она, и в этом вопросе уже не было гнева. Только опустошение.
Виктор не оторвал взгляда от экрана. Он кликнул на очередной вариант, увеличивая планировку крохотной студии.
— Подбираю жильё, которое могу себе позволить, — бросил он через плечо, и его голос был абсолютно ровным. — А вы с сестрой теперь можете объединить свои финансовые возможности. Может, вам тоже на что-то хватит. Будете жить вместе. Это даже удобно, всегда есть у кого занять до зарплаты…
