— Олег, нужно будет тысяч пятьдесят. Я Димке на день рождения приставку последнюю присмотрела.
Слова Светланы упали в тишину комнаты так же буднично, как она обычно просила купить хлеб или молоко. Олег не сразу оторвался от экрана ноутбука. Вечерний свет ложился на стол, подсвечивая столбики цифр в его интернет-банкинге. Он как раз сводил дебет с кредитом за месяц, и это механическое, упорядоченное занятие доставляло ему какое-то спокойное удовлетворение. Всё было на своих местах. Всё, кроме этой фразы. Он медленно убрал палец с тачпада. Щелчок мыши не прозвучал.
Он поднял голову, посмотрев на жену поверх экрана. Светлана стояла у окна, делая вид, что разглядывает огни ночного города. Вся её поза была нарочито расслабленной, но Олег слишком хорошо её знал. Он видел лёгкое напряжение в её плечах, то, как она чуть сильнее обычного сжимала в руке телефон. Она не смотрела на него, и это было первым признаком того, что разговор будет непростым.
— Пятьдесят? — переспросил он ровным тоном, в котором не было ни удивления, ни возмущения. Только сухая констатация факта. — На приставку. Сыну Ларисы. Я правильно понял?
Светлана наконец обернулась. На её лице было написано лёгкое, почти артистичное недоумение, будто он задал самый глупый вопрос на свете.
— Ну да. А кому ещё? У Димки скоро тринадцать лет, самый возраст для таких вещей. Он будет в восторге.
Она говорила о восторге племянника, но в её глазах не было и тени тёплых чувств к мальчику. Там был азарт. Холодный, хищный азарт игрока, который собирается сделать крупную ставку. Олег закрыл крышку ноутбука. Звук показался оглушительным.
— Света, мы виделись с твоей сестрой и её семьёй последний раз на Новый год. До этого — на её дне рождения прошлым летом. Ты разговариваешь с ней по телефону дважды в год, чтобы поздравить с праздниками. И оба раза ваш разговор сводится к тому, кто где отдыхал и что купил. С каких это пор её сын стал нам настолько близок, что мы делаем ему подарки за пятьдесят тысяч?
Он не повышал голоса. Он просто раскладывал факты, как раскладывал до этого цифры на экране. И эта его холодная логика вывела Светлану из себя гораздо быстрее, чем если бы он начал кричать.
— При чём тут это? Он мой племянник! Единственный! И вообще, что за мелочность, Олег? Мы что, не можем себе этого позволить? Ты сейчас будешь считать копейки, когда речь идёт о радости ребёнка?
Она перешла в наступление, используя самый проверенный приём: обвинение в жадности. Она подошла к столу и оперлась на него руками, глядя на мужа сверху вниз.
— Не будь жмотом. Это просто подарок.
Олег усмехнулся, но смех получился злым и коротким. Он поднялся, оказавшись с ней на одном уровне. Теперь их разделял только стол, который вдруг показался ему линией фронта.
— А ты не будь актрисой. Мы оба знаем, что дело не в Димке. Ему ты с таким же успехом могла бы подарить энциклопедию или конструктор. И он был бы рад. Дело в Ларисе. В её муже. В гостях, которые там соберутся. Ты хочешь не порадовать мальчика. Ты хочешь прийти туда и с триумфом вручить самую дорогую вещь, которую он получит в этот день. Ты хочешь увидеть вытянутое лицо своей сестры. Хочешь услышать, как другие гости будут шептаться: «Надо же, как Света с Олегом хорошо живут». Этот подарок — не для Димки. Это оружие. И ты хочешь, чтобы я его оплатил.
Обвинение, брошенное Олегом, повисло в воздухе. Оно было точным, как удар хирурга, и попало точно в цель. Маска благодушной заботы слетела со Светланы в одно мгновение. Её лицо не исказилось от ярости, оно стало жёстким, собранным, как у боксёра перед боем. Она выпрямилась, убрав руки со стола, словно не желая больше опираться на общую с ним территорию.
— Значит, вот какого ты обо мне мнения. Что я какая-то интриганка, которая использует собственного племянника для своих игр. Ты так низко обо мне думаешь?
Её голос стал другим. Исчезли просящие, капризные нотки. Теперь он звучал холодно и отчётливо, каждое слово — как камешек, брошенный в его сторону. Это была новая тактика: не оправдываться, а выставить себя жертвой его дурных мыслей.
— Я думаю, что ты человек, — спокойно ответил Олег, не поддаваясь на провокацию. — И я вижу, что тобой движет. Это не низко и не высоко, это просто факт. Ты годами соревнуешься с Ларисой. Это началось задолго до меня. Чей муж больше зарабатывает, кто купил машину лучше, кто съездил в отпуск в более престижное место. Это бесконечная гонка, Света. И я не против, если она доставляет тебе удовольствие. Но я против, когда в неё втягивают меня таким топорным способом.
Он обошёл стол и подошёл к бару, налил себе стакан воды. Его движения были подчёркнуто медленными, размеренными. Он демонстрировал полный контроль над ситуацией, и это бесило её ещё сильнее.
— То есть, ты отказываешься? Отказываешься купить подарок моему племяннику, потому что у тебя какие-то больные фантазии на счёт моих отношений с сестрой? Ты готов унизить меня перед всей моей семьёй? Чтобы я пришла туда с какой-нибудь книжкой, когда все будут знать, что мы можем позволить себе больше? Чтобы они потом за спиной шептались, что у тебя дела пошли плохо? Или что ты просто патологический скряга?
Она наступала, повышая ставки с каждой фразой, пытаясь загнать его в угол, апеллируя к его мужскому самолюбию, к его статусу. Она знала, что он ценит репутацию успешного человека.
Олег сделал глоток воды.
— Мои дела идут прекрасно. Именно потому, что я не трачу деньги на глупости. И уж тем более на то, чтобы произвести впечатление на мужа твоей сестры, который, к слову, меня не слишком интересует. И тебя я не унижаю. Ты унижаешь себя сама, когда ставишь своё самоуважение в зависимость от цены подарка. Тебе важно не то, что ты подаришь, а то, что другие об этом подумают.
Он поставил стакан на полированную поверхность бара.
— Вспомни прошлый год. Лариса купила себе новую сумку какого-то итальянского бренда. Через неделю ты заявила, что тебе жизненно необходима сумка другой, ещё более дорогой марки. Хотя твоя старая была почти новой. Вспомни, как её муж сделал у них на даче беседку, и ты месяц выносила мне мозг, что нам нужен ландшафтный дизайн и альпийская горка, хотя ты на той даче бываешь три раза за лето. Это всё звенья одной цепи. И эта приставка — самое большое и уродливое звено из всех.
Он говорил беззлобно, почти как лектор, объясняющий студенту его ошибку в расчётах. Эта отстранённость лишала Светлану почвы под ногами. Она привыкла решать вопросы эмоциями, криком, слезами. Но против этой ледяной стены логики её методы были бессильны.
— Это наши общие деньги! — наконец выпалила она главный, как ей казалось, козырь. — Я имею право тратить их на свою семью!
— Безусловно, — кивнул Олег. — Вот только это не трата на семью. Это вступительный взнос за участие в твоём ежегодном чемпионате по демонстрации успеха. Так вот, я не хочу быть твоим спонсором в этом соревновании. Особенно когда главный приз — это всего лишь завистливый взгляд твоей сестры. Слишком дорогая цена за такое сомнительное удовольствие.
Аргумент про «спонсорство» задел Светлану за живое. Это было не просто обвинение в тщеславии, это было полное обесценивание её роли в семье, сведение её желаний к примитивному соревнованию. Она почувствовала, как земля уходит из-под ног, и вцепилась в единственное, что у неё осталось, — в прошлое. Её голос, до этого холодный и звенящий, наполнился тщательно культивируемой горечью.
— Спонсорство? Ты называешь это спонсорством? А как тогда назвать наш последний отпуск? Когда все нормальные люди летели в отели «ультра всё включено», ты нашёл какую-то четвёрку на второй линии, сэкономив три копейки, и доказывал мне, что «море везде одинаковое». Ты сэкономил на моём комфорте, на наших общих впечатлениях! Это тоже было «спонсорство»?
Она сделала шаг к нему, сокращая дистанцию. Её глаза горели не гневом, а обидой — оружием куда более мощным и разрушительным.
— А мой последний день рождения? Что ты мне подарил? Конверт с деньгами. Просто конверт. Как чужому человеку. Потому что тебе было лень подумать, выбрать, потратить своё время. Ты просто откупился. Ларискин муж подарил ей поездку в Прагу на выходные, а ты мне — пачку купюр. И ты ещё смеешь говорить о каком-то соревновании? Да ты из него вышел много лет назад, потому что тебе на всё жалко: и денег, и сил, и эмоций!
Это был удар ниже пояса, и она это знала. Она смешала в кучу всё: его прагматичность, его эмоциональную сдержанность, его отношение к деньгам, представив это как единый, непрерывный акт пренебрежения к ней. Она хотела заставить его почувствовать себя виноватым, мелочным, неблагодарным.
На какое-то мгновение ей показалось, что у неё получилось. Олег замолчал. Он больше не смотрел на неё с отстранённым спокойствием. В его взгляде появилось что-то новое, тёмное и тяжёлое. Он медленно прошёл обратно к столу и сел в своё кресло, но не расслабленно, а прямо, словно судья, готовящийся вынести приговор.
— Хорошо, — произнёс он так тихо, что Светлане пришлось прислушаться. — Ты хочешь поговорить об этом. Давай поговорим. Тот отель в отпуске имел рейтинг девять и четыре из десяти и был в семи минутах ходьбы от моря. А разница в цене с тем, что хотела ты, позволила нам спокойно прожить следующий месяц, не заглядывая в бюджет. Деньги на твой день рождения я подарил потому, что за два года до этого я потратил неделю, выбирая тебе ювелирный гарнитур, который ты через месяц молча сдала обратно в магазин, потому что Лариса сказала, что «такой дизайн уже не носят». Я решил больше не рисковать.
Он говорил фактами, но теперь в его голосе звучал металл. Он не оправдывался. Он выносил встречные обвинения.
— А теперь давай про главное. Про твою сестру. Ты действительно думаешь, я не вижу? Твоё желание иметь что-то почти никогда не возникает само по себе. Оно всегда появляется после очередного разговора с Ларисой. Она купила робот-пылесос — на следующий день ты начинаешь рассказывать мне, как устала от уборки. Её муж отвёз её на шиномонтаж — и ты вдруг вспоминаешь, что нам жизненно необходим второй комплект дисков, чтобы «не стоять в очередях». Она невзначай упоминает, что они думают о репетиторе для Димки, и ты тут же находишь у нашего сына вымышленные проблемы с математикой. Каждое твоё «хочу» — это всего лишь эхо её жизни.
Он поднял на неё тяжёлый взгляд. И вот тут его спокойствие треснуло. Он не закричал. Он произнёс следующую фразу с ледяной, сокрушительной яростью, отчеканивая каждое слово.
— Мы с твоей сестрой не особо близки, так с какой стати я должен оплачивать дорогущий подарок её сыну на день рождения?! Ты хочешь пустить пыль в глаза за мой счёт! Ты хочешь прийти на этот праздник, оплаченный моими деньгами, моими часами работы, и самоутвердиться за счёт её зависти! Так вот, Света. Этот аттракцион закрывается.
Тирада Олега не оставила Светлане пространства для манёвра. Он не просто отказал, он вскрыл и выставил на всеобщее обозрение её самые постыдные мотивы, разложив их по полочкам с холодной, унизительной точностью. Любая другая женщина на её месте, возможно, отступила бы, попыталась сгладить углы или хотя бы замолчала. Но Светлана была не из таких. Отступать — значило проиграть, а проигрыш был для неё равносилен смерти. Она смотрела на мужа, и в её взгляде не было раскаяния или понимания. Там была лишь слепая, упрямая уверенность в собственной правоте, доведённая до абсурда.
Она сделала глубокий вдох, расправила плечи, и её голос приобрёл стальные, командные нотки. Она больше не просила и не убеждала. Она приказывала.
— Я не спрашиваю твоего мнения, Олег. Я говорю, что мы это купим. Я не собираюсь выглядеть нищенкой перед собственной сестрой только потому, что у тебя вдруг проснулась совесть или жадность, я не знаю, как это назвать. Послезавтра я поеду и заберу эту приставку. И деньги на карте должны быть. Это моё последнее слово.
Она сказала это и замолчала, ожидая его реакции. Она всё ещё верила, что её напор, её ультиматум сработают, как работали раньше в менее принципиальных вопросах. Она думала, что он, как всегда, уступит, чтобы прекратить скандал. Она не поняла, что скандал уже закончился. И она в нём проиграла.
Олег смотрел на неё долго, несколько секунд. Но это был не взгляд спорящего мужа. Это был взгляд исследователя, изучающего незнакомый, странный объект. Он смотрел на неё так, словно видел впервые: женщину, которая настолько погрязла в своей мелочной войне, что перестала видеть реальность. В его глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, бесконечная усталость и твёрдая решимость.
— Нет, Света, — сказал он тихо, но так отчётливо, что это слово прозвучало громче любого крика. — Мы ничего покупать не будем.
Он медленно поднялся из-за стола. Он больше не собирался сидеть, когда она стоит. Он хотел, чтобы они были на равных в этот последний момент.
— Ты пойдёшь и купишь племяннику хорошую книгу. Или настольную игру. Что-то, что стоит вменяемых денег. И подаришь. От себя. Объяснишь это как хочешь: скажешь, что мы решили развивать в мальчике интеллект, а не зависимость от игр. Соврёшь, что я запретил. Мне всё равно. Это будет твой выбор и твоя ответственность.
Он подошёл к ней почти вплотную, и от его спокойствия ей стало не по себе. Она инстинктивно отшатнулась.
— А если тебе так нестерпимо хочется помериться с сестрой кошельками, — тут он сделал короткую, убийственную паузу, глядя ей прямо в глаза, — найди себе работу и соревнуйся на свои.
Эта фраза упала в комнате, как гильотина. В ней было всё: и окончательный отказ, и полное обесценивание её статуса хозяйки дома, и жестокое указание на её финансовую зависимость. Это был не просто конец спора о подарке. Это был конец их прежних отношений.
Не дожидаясь ответа, Олег развернулся. Он подошёл к столу, сел в кресло, открыл крышку ноутбука. Экран осветил его лицо, отделив его от остальной, погрузившейся в полумрак комнаты. Он щёлкнул тачпадом, возвращаясь к своим цифрам, к своему упорядоченному миру, в котором для Светланы и её войны больше не было места.
Он не хлопнул дверью. Он не крикнул на прощание. Он просто вычеркнул её из уравнения.
Светлана осталась стоять посреди комнаты. Она не плакала, не кричала, не бросала в него обвинений. Весь её боевой запал иссяк, столкнувшись с этой непробиваемой стеной отчуждения. Она смотрела на его спину, на светящийся прямоугольник экрана, и впервые за долгие годы почувствовала абсолютное, звенящее одиночество. Спор был окончен. Навсегда. И победителей в нём не было…
