Мария боялась его, особенно если муж был в гневе. «Моя жена не будет здесь петь!» — возмущался Менегини. И руководство театра Ла Скала было вынуждено соглашаться с требованиями фабриканта и его жены-дивы. Неудивительно, что очень скоро за Марией Каллас закрепилась дурная слава. «Она тигрица, — говорили про нее, — которая проглотит любого».
Заглядывая мужу в глаза, Мария пыталась понять: в каком он сегодня настроении? Она быстро поняла, что полноватый миллионер – человек с постоянно меняющимся настроением. Ей приходилось подстраиваться, терпеть, выносить его капризы. Так, потихоньку, ухудшался и ее собственный характер. Если Мария чувствовала, что рядом с ней человек более слабый, она давала себе волю.
Прислуга не любила свою хозяйку. Горничные увольнялись быстро. Зато Марию Каллас полюбили продавцы роскошной жизни: теперь набирающая обороты оперная дива начала коллекционировать украшения и драгоценности… А еще, по требованию своего мужа, она сильно похудела.
Публика называла ее «королевой итальянских примадонн». Теперь каждое выступление Марии Каллас сопровождалось овациями. Репортеры светской хроники караулили ее возле театра и отеля – они старались сделать самые яркие снимки, и всегда отмечали, как хорошо она выглядит!
Девочка, которую мать толкала в объятия немецких солдат, превратилась в великолепную молодую женщину, знающую толк в нарядах. Оказалось, что у Марии врожденное чувство стиля. Она безошибочно выбирала костюмы и шляпки, платья и туфли. Подбирала сумочки и перчатки… А Менегини осыпал ее драгоценностями.
Ее главной соперницей на сцене оставалась Рената Тебальди – оперная певица, обожаемая многими. В отличие от мужа Каллас, Рената не устраивала скандалов и вела себя безупречно. Но поклонники Ренаты тактом не отличались. На некоторых спектаклях с участием Каллас, певицу освистывали, забрасывали тухлыми овощами… Обстановка становилась все более напряженной.
«Или я, или она», — жестко потребовала Каллас.
На ее счастье, Тебальди сама решила уйти. Вскоре её пригласили в Метрополитен-оперу, что было своеобразным щелчком по носу Каллас. Ведь Марию, когда-то, в Метрополитен не оценили!
Мария изо всех сил старалась понравиться другим. Она пожертвовала миллион лир на нужды католической церкви (хотя официально, о чем знали все, принадлежала к греческой), она репетировала изо всех сил, чтобы не допустить ни малейшего промаха на сцене. Но к ней относились абсолютно безжалостно.
Противники Каллас портили стены ее особняка нецензурными надписями, вытаптывали цветы на ее клумбах, а однажды подбросили на порог бездыханную собаку… Каллас была на грани, но муж заставлял ее снова выходить на сцену. Менегини требовал, чтобы Мария не дрогнула, чтобы она работала еще больше… Он ведь не хотел потерять ни одной лиры из оговоренного в контракте!
— Я самая несчастная женщина, — шептала Мария, сжавшись с комочек в своей опочивальне, — за что они так со мной?
Ей мстили за уход Ренаты, ее ненавидели с такой силой, что заказывали разгромные статьи в прессе. Критика проходилась и по ее внешности, и по выступлениям, и по личной жизни.
Вытащили старую историю про поведение ее матери в Афинах, раскопали, что у Каллас не получилось приобрести популярность в США, и даже опубликовали личные письма. О, эти письма! Мария писала их другому, и Менегини отреагировал остро — устроил жене форменный разнос…
«Я сделал тебя! — кричал Менегини. — Ты — никто!»
Она была истощена морально и физически. В 1958 году, в Риме, исполняя сложнейшую роль Нормы, Мария поняла, что теряет голос. Она сорвала его и замолчала. А зрители… топали ногами. Никто не пожалел певицу.
Вместо этого, звучали возмущенные голоса, зрители кричали, вопили, бросали программки с либретто прямо в певицу, пока обескураженная певица пятилась за кулисы. Марию трясло от несправедливости и горя.
Контракт с ней спешно разорвали.
«Мы поедем в Америку, — сказал ей муж, когда Мария рыдала в своей комнате, — там мы заработаем больше».
Она подняла на него заплаканные глаза и прошептала:
— А ты меня совсем не любишь…
Но Менегини не обращал на это никакого внимания, он потирал руки от предвкушения большого успеха. Контракты он, как и прежде, брал на себя. Упустил из виду только одно: несчастная женщина Мария Каллас истосковалась по настоящему чувству. Не только по надежному плечу, но и по нежности, по словам любви… И все это ей принялся щедро расточать Аристотель Онассис.
Грек, как и Мария, человек одной с ней веры и схожих взглядов на жизнь. А еще – владелец заводов-газет-пароходов, который охапками приносил цветы к гримерке Марии. Менегини пытался протестовать, но даже он пошел на попятный, когда Онассис пригласил его с женой в круиз на своей яхте.
Там должен был плыть Уинстон Черчилль! И разнообразная светская публика! Такими возможностями не разбрасываются!
На этой яхте все и решилось. Менегини с его ревностью, с его требованиями, с его диктаторскими замашками, изрядно уступал обворожительному Ари. Онассис, определенно, собирался увести Марию Каллас.
— Я подаю на развод, — спокойно сказала своему мужу – Мария. – Теперь я тоже тебя не люблю.
