— …а я ему и говорю: «Сергей Петрович, если вы считаете, что на моём таланте можно выехать в рай, то вы сначала хотя бы билет купите». И всё. Он аж поперхнулся своим дешёвым кофе. Сидит, красный, как варёный рак, глазами хлопает. А я встаю, беру пиджак и на выход. Спокойно, с достоинством. Пусть знают, что гениев на помойке не находят.
Виктор уже час курсировал между гостиной и кухней, словно лев в клетке, только что совершивший показательный прыжок через горящий обруч. Он был в своей стихии, в центре своего собственного, только что написанного героического эпоса. Каждое слово было пропитано самодовольством, каждый жест — отрепетированной небрежностью победителя. Он то останавливался и картинно проводил рукой по волосам, то вскидывал подбородок, глядя в окно на серый вечерний город, будто видел там не соседнюю панельку, а поверженного врага.
На кухне Инга резала овощи для салата. Нож в её руке двигался с метрономической точностью. Стук лезвия о деревянную доску был единственным звуком, который пытался составить конкуренцию монологу Виктора. Сначала это было ровное, почти медитативное постукивание: тук-тук-тук. Но по мере того как Виктор распалялся, описывая паралич, охвативший его бывший отдел, стук становился жёстче. Нож уже не резал, а рубил. Тук! Тук! Тук! Острые, отрывистые удары, в каждом из которых копилось глухое раздражение.
— Ты представляешь, мне уже Синицын из смежного отписался. Говорит, у них там полный коллапс. Проект, который я вёл, встал колом. Никто не знает, с какой стороны к нему подойти. Эти бездари только и умели, что кивать, когда я им всё на блюдечке приносил. А теперь что? Теперь пусть сами попробуют! Пусть похлебают этого супчика. Я им столько раз говорил, что система, которую они выстроили, — это карточный домик. Я был единственной несущей стеной! И вот они сами эту стену вышибли. Идиоты.
Он подошёл к столу и смахнул несуществующую пылинку с плеча, словно стряхивая с себя прах старой, недостойной его жизни. Инга, не поднимая головы, сгребла лезвием ножа горку мелко нашинкованного перца в миску. Запах свежих овощей, резкий и чистый, смешивался с душной атмосферой его хвастовства. Она взялась за огурец. Нож впивался в упругую зелёную плоть с глухим, злым стуком, который теперь звучал как приговор.
— Мне даже жаль их немного, — продолжил Виктор, переходя на тон великодушного мецената. — Они же дети, по сути. Неразумные. Не понимают, что рубят сук, на котором сидят. Хотя нет, не жаль. Это будет им хороший урок. Научатся ценить настоящих специалистов, а не держать в штате офисный планктон, который только и может, что интриги плести за спиной. Я ведь не просто ушёл. Я преподал им урок. Дорогой, болезненный урок менеджмента.
Он замолчал, ожидая реакции. Восхищения, поддержки, или хотя бы вопроса. Но Инга молчала. Она закончила с огурцом и принялась за редис. Теперь удары ножа стали ещё короче и злее, будто она пыталась выместить на маленьких красных шариках всю свою ярость. Хруст. Удар. Хруст. Удар. Этот звук ввинчивался в мозг, заглушая пафос его речей.
Виктор нахмурился. Её молчание начинало его раздражать. Она не играла свою роль в его спектакле. Она должна была быть восторженной публикой, а вместо этого упрямо исполняла партию ударных в каком-то своём, мрачном произведении. Он сделал ещё один круг по кухне, повышая голос, чтобы пробиться сквозь её кулинарную агрессию.
— Я уверен, пройдёт пара дней, и телефон начнёт разрываться. Сначала будут звонить коллеги, просить совета. Потом дойдёт и до начальства. Когда они поймут, в какой яме оказались, когда сорвут все сроки и потеряют клиента… Они ещё приползут на коленях. Вот увидишь. Приползут и будут умолять вернуться. На любых моих условиях.
Это была кульминация. Вершина его фантазии. Он произнёс это с таким смаком, с таким предвкушением, что на мгновение и сам поверил в реальность этой картины.
Инга положила нож.
Не бросила, не стукнула, а именно положила. Звук металла, плашмя лёгшего на деревянную доску, получился неожиданно громким и окончательным. Он разрезал воздух и оборвал его речь на полуслове. Она подняла на него глаза. Впервые за этот час. Её взгляд был абсолютно спокойным и абсолютно пустым.
Его застывшая, самодовольная улыбка дрогнула и медленно потекла, как подтаявшее масло. Он ждал аплодисментов, а в ответ получил эту оглушающую тишину и холодный, прямой взгляд, который, казалось, проникал сквозь всю его напускную браваду, прямо к жалкому, испуганному существу внутри.
— Никто не приползёт, Витя.
Её голос был ровным, безжизненным, и от этого он прозвучал ещё страшнее любого крика. Она не спорила, не упрекала. Она констатировала факт, как диктор, зачитывающий сводку погоды. Виктор моргнул, пытаясь сбросить с себя оцепенение. Его мозг отказывался принимать этот диссонанс между его героической картиной мира и её ледяным тоном.
— Ты чего? — он попытался усмехнуться, но вышло криво и неубедительно. — Настроение плохое? Я же говорю, дай им пару дней…
— Мне сегодня звонил твой начальник, — перебила она, не повышая голоса. Каждое её слово было отдельным, тщательно отшлифованным камнем, который она методично укладывала в стену между ними. — Сергей Петрович. Просил передать, чтобы ты прекратил рассылать бывшим коллегам по ночам жалобы и гневные письма. Говорит, это мешает им работать и создаёт нездоровую атмосферу в коллективе.
Лицо Виктора начало наливаться тяжёлой, нездоровой краской. От ушей к щекам поползли багровые пятна. Его тщательно выстроенная легенда о гордом уходе трещала по швам, обнажая неприглядную правду о ночных истериках в электронной почте.
— Что?.. Какая рассылка? Что ты несёшь? Это враньё! Они просто хотят меня очернить!
— А ещё он напомнил, чтобы ты забрал свои вещи, — Инга проигнорировала его вспышку, продолжая свой монотонный отчёт. — Они упаковали всё в коробку и выставили у поста охраны. Чтобы ты не заходил в офис и не отвлекал людей. Твой пропуск, кстати, уже заблокирован.
Коробка. Это простое слово взорвалось в его сознании. Он представил её: серая, картонная, перевязанная скотчем, с его фамилией, нацарапанной маркером. Небрежно оставленная у ног охранника, как мусор, который забыли вынести. Символ окончательного изгнания. Символ его полной ничтожности в том мире, где он только что был «несущей стеной».
В этот момент он взорвался.
— Ложь! — его голос сорвался на визг. — Это всё подлый, гнусный заговор! Они поняли, кого потеряли, и теперь пытаются меня унизить, выставить посмешищем! А ты! Ты им веришь? Веришь этим крысам, которые мне в лицо улыбались, а за спиной копали яму?
Он шагнул к ней, нависая над столом. Воздух загустел, заряженный его яростью. Но Инга даже не отпрянула. Она сидела так же прямо, лишь слегка откинувшись на спинку стула, и смотрела на него. Её спокойствие было невыносимым, оно действовало на него, как красная тряпка на быка. Он хотел, чтобы она кричала, спорила, оправдывалась, но она просто смотрела, и в её взгляде не было ни сочувствия, ни страха. Только усталость и лёгкое, почти незаметное презрение.
— Я знала, что ты так скажешь, — тихо произнесла она, и эта тишина была громче его крика. — Ты всегда так говоришь, когда реальность не совпадает с твоими фантазиями. Это не я виноват, это они устроили заговор. Не я провалил проект, это были плохие условия. Не я нищий, это мир меня не оценил.
Он замер, сжимая кулаки. Её слова были точными, выверенными ударами, бьющими по самым больным точкам его самолюбия. Он открыл рот, чтобы выплеснуть новую порцию обвинений, чтобы сказать, что она специально это делает, что она всегда ему завидовала, что она хочет втоптать его в грязь. Но он не успел.
Инга медленно протянула руку, взяла со стола свой телефон и, не говоря ни слова, развернула экран к нему. На экране было открыто сообщение. От Сергея Петровича. Короткое, деловое, сухое. С теми же самыми словами о коробке у охраны и заблокированном пропуске.
Он смотрел на светящиеся буквы, и мир вокруг него сузился до этого маленького экрана. Буквы плясали перед глазами, сливаясь в одно сплошное, унизительное доказательство его позора. Заговора не было. Была только коробка у охраны. И он — безработный неудачник, рассылающий по ночам жалкие письма.
Он смотрел на экран телефона, и мир вокруг него рассыпался, как песочный замок под ударом волны. Реальность, неприкрытая и уродливая, ворвалась в его уютный кокон из лжи, разрывая его в клочья. Это было хуже, чем пощёчина. Это было публичное раздевание, срывание всех масок, под которыми он прятал свою никчёмность. Воздух вышел из его лёгких с тихим, жалким свистом.
— Ты… — прохрипел он, отступая от стола. Теперь он смотрел на неё не как на жену, а как на предателя, на вражеского лазутчика в собственном тылу. — Ты говорила с ним. За моей спиной. Ты с ним в сговоре!
Это была последняя, отчаянная попытка перевернуть доску, сделать её виноватой, переложить на неё хотя бы часть своего унижения. Но Инга даже не удостоила его обвинение ответом. Она спокойно положила телефон на стол экраном вниз, словно закрывая дело. Затем встала. Не было в её движениях ни суеты, ни гнева. Только холодная, выверенная целесообразность, как у хирурга, приступающего к ампутации.
Она молча прошла мимо него в гостиную. Он, как заведённый, последовал за ней, продолжая бормотать что-то о предательстве, о том, что она никогда в него не верила, что всегда была на их стороне. Его слова беспомощно повисали в воздухе, не находя в ней никакого отклика.
На журнальном столике лежал его ноутбук. Его алтарь. Его командный пункт, откуда он вёл свои воображаемые войны и строил воздушные замки. Инга подошла и, не колеблясь, подняла крышку. Экран ожил, осветив её лицо ровным, безразличным светом. Виктор дёрнулся, словно она вторглась в самое святое.
— Не смей! Не трогай!
Он протянул руку, чтобы захлопнуть крышку, но её взгляд остановил его. В нём не было угрозы. В нём было нечто худшее — абсолютная уверенность в своём праве. Она была у себя дома. А он? Кем был он в этом доме?
Её пальцы легко легли на тачпад. Она смахнула в сторону открытые окна с его недописанным «гениальным» кодом, схемами и планами, которые никогда не должны были воплотиться в жизнь. Одним движением она расчистила экран от всего этого мусора, открыв пустой рабочий стол. Затем её пальцы забегали по клавиатуре, с сухим, деловитым стуком вбивая в поисковую строку адрес сайта по поиску работы.
Страница загрузилась мгновенно. Яркий, кричащий интерфейс с тысячами вакансий: «менеджер по продажам», «водитель-экспедитор», «кладовщик», «оператор колл-центра». Каждая строчка была как плевок в его раздутое эго.
— Что… что ты делаешь? — его голос сел, превратившись в шёпот. — Прекрати этот цирк. Я специалист высокого класса, я не буду унижаться! Я ушёл! Я…
И тут она повернулась к нему. Её лицо было спокойным, но глаза горели тёмным огнём. Она сделала шаг навстречу, заставляя его попятиться, и весь накопившийся в ней яд, вся усталость и разочарование последних лет сконцентрировались в одной фразе, произнесённой вполголоса, но с силой удара.
— Нет! Не ты ушёл с работы и наказал там всех, а тебя уволили! Так что не надо тут из себя делать непонятно кого, а иди и ищи новую работу, потому что я тебя на себе тащить не буду!
Она произнесла это и отвернулась обратно к экрану, словно выстрелила и не стала дожидаться, пока тело упадёт. Она ткнула пальцем в монитор.
— Вот тебе работа. Обзванивать. Мне плевать, куда ты пойдёшь. Курьером, грузчиком, охранником в супермаркет. Прямо сейчас. Садись и звони. И не смей закрывать этот сайт, пока не договоришься хотя бы о трёх собеседованиях. На любую должность. Я проверю.
Он стоял, раздавленный, уничтоженный. Спектакль был окончен. Декорации рухнули, и он остался один на пустой сцене, голый и жалкий. Герой, победитель, непризнанный гений — всё это слетело с него, как дешёвая мишура. Перед ней стоял просто испуганный, ленивый человек, которого выгнали с работы.
Он медленно, как старик, опустился на диван. Ноутбук на столике светился, как клеймо, как приговор. Тысячи чужих, реальных жизней, где люди просто работали, смотрели на него с экрана. А он должен был стать одним из них. Инга, не сказав больше ни слова, вернулась на кухню. Через секунду он услышал, как из крана с ровным, спокойным напором полилась вода. Она просто мыла руки. А он сидел и смотрел на светящийся экран, который был теперь его персональным адом.
Он сидел на диване, и свет от экрана ноутбука выхватывал из полумрака его обмякшее, осунувшееся лицо. Мигающий курсор в строке поиска был похож на назойливую муху, на тикающий таймер его позора. Каждая вакансия на странице — «требуется», «обязанности», «график работы» — была гвоздём, вбиваемым в крышку его гроба. Гроба, в котором он хоронил свой образ великого, непонятого творца. Он чувствовал, как что-то внутри него ломается, но гордыня, этот последний, самый живучий паразит, не сдавалась. Она искала выход, искала виноватого, и нашла его.
Он медленно поднял голову. Взгляд его был тяжёлым, мутным, полным ядовитой обиды.
— Ты ведь этого и хотела, да? — его голос был тихим, почти шёпотом, но в нём не было слабости. В нём была концентрированная злоба человека, прижатого к стене. — Всегда этого хотела. Чтобы я вот так сидел, униженный. Чтобы я ползал и выпрашивал работу за три копейки. Тебе ведь всегда было тошно от того, что я талантливее тебя. Что я могу создавать, а ты — только резать салаты и перекладывать бумажки в своём сером офисе.
Инга вернулась из кухни. Она вытерла руки о полотенце и остановилась в дверном проёме, глядя на него без всякого выражения. Его слова не задели её, не вызвали ни гнева, ни желания оправдываться. Они были для неё лишь предсмертными конвульсиями его раздутого эго.
— Ты всё это время меня топила, — продолжал он, распаляясь от её молчания. — Каждая твоя усмешка, каждый твой «серьёзно?», когда я делился идеями. Ты была тем камнем, который тянул меня на дно. Ты не верила в меня. Ни одного дня. Ты просто ждала, когда я сломаюсь, чтобы потом вот так прийти и ткнуть меня носом в этот сайт. Чтобы насладиться моим провалом.
Он закончил, тяжело дыша, и в комнате повисла пауза. Он ожидал чего угодно: криков, слёз, ответных обвинений. Но Инга просто подошла к креслу напротив него и села. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на редкое, но довольно предсказуемое в своём поведении насекомое.
— Хорошо, — сказала она наконец, и это спокойное, ровное слово ударило его сильнее любого крика. — Давай поговорим о твоём таланте, Витя. Давай вспомним твои великие проекты. Помнишь стартап «Инфо-Сфера», который должен был изменить мир? Тот, что закончился тремя страницами в блокноте и требованием вернуть другу деньги, которые ты взял «на развитие»?
Её голос был лишён эмоций. Она не обвиняла, она препарировала.
— А помнишь тот гениальный фриланс-проект для немцев? Ты месяц рассказывал, какой ты незаменимый и как они молятся на твой код. А потом ты взял аванс, купил на него игровую приставку и просто перестал отвечать на их письма. Мне потом пришлось врать их представителю по телефону, что ты попал в больницу, чтобы они не подали в суд. Ты это помнишь?
Виктор вжался в диван. Каждое её слово было точным, выверенным уколом, который попадал точно в нерв. Это были факты, которые он годами прятал под слоями выдумок и самооправданий, а она теперь вытаскивала их на свет, один за другим.
— А твоя блестящая инвестиционная идея? Вложить наши последние сбережения в криптовалюту, о которой тебе рассказал какой-то парень в баре? Ты тогда кричал, что я ничего не понимаю в будущем, что я мыслю, как бухгалтерша из прошлого века. Где эти деньги, Витя? Где наше будущее? Оно испарилось вместе с сайтом той конторы через две недели.
Она наклонилась вперёд, и её глаза впились в него.
— Твой талант, Витя, — это не умение создавать. Твой единственный настоящий талант — это умение создавать вокруг себя иллюзию деятельности. Ты строишь грандиозные планы, произносишь громкие слова, убеждаешь себя и пытаешься убедить других в своей гениальности. Но как только дело доходит до реальной работы, до ответственности, до того, чтобы просто сесть и сделать, — твой талант испаряется. Остаётся только страх, лень и бесконечное нытьё о том, что мир тебя не оценил.
Она выпрямилась, и её голос стал совсем тихим, почти беззвучным, но от этого ещё более убийственным.
— Так что ты прав в одном. Я действительно в тебя не верю. Но проблема не в этом. Проблема, Витя, в том, что в тебе просто не во что верить. Там пустота. Красивая, громко звенящая пустота.
Она встала. Скандал был окончен. Не было криков, не было разбитой посуды. Было нечто худшее — полный, окончательный, медицински точный диагноз. Она уничтожила не его поступки, она уничтожила его суть.
Инга молча прошла на кухню, взяла миску с салатом, вилку и села за стол. Она начала есть. Спокойно, методично, словно ничего не произошло. Звук вилки, царапающей керамику, был единственным звуком в квартире. Виктор сидел на диване, неподвижно глядя перед собой. Свет от ноутбука с открытыми вакансиями отражался в его пустых, мёртвых глазах. Он не шевелился. Он просто перестал существовать…
