Нам пишет историк Дарья Вильке из Вены
На обручальном кольце, которое австрийский принц Рудольф подарил своей возлюбленной Марии Вечера, было выгравировано: «Соединенные любовью — до самой смерти». Не пройдет и года, как в императорской резиденции Майерлинг их найдут мертвыми.
И вот уже более 130 лет потомки яростно спорят о том, что же это было: самоубийство отчаявшихся влюбленных — или циничный жест ради спасения чести императорского дома?
Черная пятница Габсбургской монархии тянулась бесконечно. В этот холодный январский день так и не рассвело – тело кронпринца Рудольфа, застрелившегося ранним утром, по скользким безлюдным дорогам, в колеблющемся свете факелов, переправили в Вену, чтобы похоронить в Склепе капуцинов. Сыпало снежной крупой, заметая все пути, будто небо в одночасье прокляло Австрию навсегда.
В охотничьем замке Майерлинг страшно выли собаки привратника. Из дверей показались трое – двое мужчин поддерживали под руки молодую женщину, одетую в темно-зеленый костюм для фигурного катания, словно тяжелобольную. Когда лошадь, оскальзываясь, потащила карету, голова женщины – бледное лицо и остановившиеся глаза под вуалью – упала на плечо соседа.
Мэри Вечера – последняя любовь принца Рудольфа – уже сутки как умерла и по приказу премьер-министра должны была быть похоронена тайно и быстро. Ни одна живая душа не должна узнать о том, что утром в спальне Майерлинга слуга Рудольфа обнаружил двоих.
Чтобы тело то и дело не заваливалось набок, под платье просунули половую щетку, а по приезде в монастырь Мэри положили в наскоро сколоченный ящик и – стыдливо, поспешно до неприличия – закопали в мерзлую землю деревенского кладбища, которая долго не поддавалась лопатам могильщиков.
Слухи о самоубийстве наследника из-за несчастной любви все равно просочились в прессу – и венский двор восемь лет конфисковывал все заграничные газеты, прибывающие в австрийскую столицу.
Но все было бессильно – на рынках из-под полы продавали портреты Рудольфа и Мэри, превращенные в парную фотографию каким-то умельцем фотографом, аристократическая молодежь вешала изображения Вечера – «мученицы любовной страсти» – над постелью, а почтенные граждане организовывали благотворительные учреждения ее имени.
Двор разлучил их, пойдя наперекор воле Рудольфа – в предсмертном письме он просил похоронить его рядом с Мэри, а на неуклюжих картинках они так и остались вместе. Соединенные любовью – до самой смерти.
Австрийский Гамлет
Когда 17-летняя восторженная баронесса Мэри Вечера увидела наследного принца на скачках, он был порядком потрепан жизнью и венерическими болезнями.
Рудольф страдал депрессиями – чуть за 30, жизнь не удалась: отец с приближенными министрами превратили его в политического изгоя, брак окончательно развалился. Оставалось бессмысленно прожигать жизнь – и вынашивать планы насильственного свержения отца под влиянием «братьев» из венгерской масонской ложи, куда Рудольф вступил от отчаяния.
Он разъезжал с инспекциями по уездным гарнизонам, табунами отстреливал дичь – равных ему в меткости при дворе не было, ходил по проституткам и прыгал из одной постели в другую, записывая все свои победы по-австрийски педантично в специальную книжечку, красным помечая девственниц и «горячих штучек».
А начиналось все многообещающе – в колыбель новорожденному наследнику гордый отец Франц-Иосиф положил орден «Золотого руна», назначив младенца офицером австрийской армии.
Такого история еще не знала. Потом за Рудольфа – чувствительного, трепетного мальчика – взялись всерьез. Мать – императрица Елизавета – сбежала в теплые края, чтобы не цапаться со свекровью и не жить в ядовитой атмосфере венского двора, оставив детей на мамок и нянек.
К Рудольфу приставили наставника-солдафона, а тот бросал ребенка одного в лесу – пусть, мол, наберется мужества, внезапно выскакивал из-за портьеры в комнате спящего принца и разряжал целую обойму в потолок, пугая его до икоты, обливал ледяной водой и запирал в зоопарке наедине с огромными кабанами.
Однажды папеньку Франца-Иосифа – зимой, в семь утра – разбудило громкое «ать-два», доносящееся с улицы. Он выглянул и увидел марширующего при тусклом свете фонаря шестилетнего Рудольфа – дрожащего, полураздетого, по колено в снегу. Армейские команды доносились из окна первого этажа – там уютно устроился в кресле воспитатель принца. Император остался доволен.
Потом-то Елизавета вернулась, устроила мужу скандал и сменила воспитателей на либералов-интеллектуалов – но Рудольф так и остался на всю жизнь комком оголенных нервов.
И получился лучшим из Габсбургов – немыслимая жестокость, с какой обходились издавна с австрийскими наследниками, не сломала его. Казалось, внутри него была упрятана тугая пружина – чем больше на него давили отец и двор, тем сильнее и стремительнее она распрямлялась.
Он стал самым образованным за всю историю монархии – окончил Венский университет. Был превосходным орнитологом, и Альфред Брем включил его статьи в свою «Жизнь животных». Был самым увлеченным – талантливо писал и стал журналистом, печатаясь под псевдонимом.
Едко протаскивал «сановных дураков» — выходил в крестовый поход против родственников и домочадцев, допускал скандальные утечки информации из императорской резиденции – Хофбурга. Из-под его пера зачастую брызгало такой желчью, что редактору приходилось смягчать статьи коронованного подчиненного.
Он был самым прогрессивным – настаивал на введении всеобщего избирательного права и превращении Австрии в парламентскую республику. Создал проект объединенной Европы – прообраз сегодняшнего ЕС, и со своими революционными планами опередил время на добрых сто лет.
«Рудольф опять треплет языком», — говорил, слушая сына, неповоротливый консерватор Франц-Йозеф и — от греха подальше — не допускал его до власти, заставляя инспектировать провинциальные гарнизоны.
Он был самым близким к народу – братался со слугами, обожал кухню венских простолюдинов и писал застольные «венские песни» на их диалекте.
В общем, лучше для Австро-Венгрии не придумаешь – взойди Рудольф на трон, он мог бы привести страну к процветанию, а не к катастрофе, как сделал его отец. И именно его венский двор приговорил к «ничегонеделанию». Его отодвигали ото всех важных решений, устроив настоящую травлю. Рудольф был окружен плотной сетью шпионов, доносчиков и соглядатаев.
Наследнику приходилось вести жизнь разведчика в тылу врага – важные письма он никогда не посылал по почте, знал, что их обязательно перехватят, а телеграммы шифровал по специальной системе. К нему подсылали провокаторов, старались втянуть Рудольфа в опасные авантюры, тщательно документировали все его проступки и эскапады, собирая внушительное досье. Доносы регулярно клали на стол императору.
Сам Рудольф об интригах прекрасно знал: «Мало кого в Австрии держат так далеко от официальной информации, как меня. Со мной чрезвычайно осторожны, мне совершенно не доверяют и с каждым днем я все отчетливей вижу, в каком плотном кольце из шпионажа, доносов и тотальной слежки я живу. Самый последний надворный советник знает больше, чем я! А я – я проклят, обречен на бездействие!»
Когда было совсем невмоготу – появлялась Смерть. Наверное, еще в детстве, из тьмы леса, из горящих зеленым огнем глаз матерого кабана, она впервые посмотрела на Рудольфа и уже не отходила от него ни на шаг. Как и его мать Елизавета, он навеки влюбился в смерть, ощутив ее совсем близко, бесконечно в страхе представляя свои последние минуты.
Вена же с ее культом мертвых его любовь к смерти только подстегивала.
Австриец со смертью – запанибрата, он и боится ее, и испытывает к ней неодолимое, почти эротическое влечение. Изощряется в странных и варварских обычаях: знать велит мумифицировать себя, внутренности и сердце – отдельно, жертвуя одной из венских церквей, простолюдины ставят на обеденный стол миниатюрный гробик, а детям пекутся сахарные скелетики.
И все это – способ переработать пугающую и невыносимую действительность: веками страшные эпидемии и войны выкашивали жителей Вены, превратив город в сплошное кладбище. Здесь всегда жили тесно, окна кухонь выходили на переполненные погосты, площади города просто-таки пропитались запахом склепов.
Чтобы не сойти с ума от такой жизни бок о бок со смертью, венцу пришлось с ней подружиться – прямо около могил торговали гусями и свежим хлебом и устраивали представления уличных театров.
Поэтому и Рудольфу – венцу до мозга костей – смерть представлялась естественным и удобным выходом, и в минуты депрессии он писал жене, матери, друзьям бесконечные прощальные письма, прикидывал, как лучше покончить с собой, уговаривал подружек составить ему компанию, а на письменном столе держал череп, который выпросил у знакомого врача.
Умирать он передумал, лишь встретив «малышку Вечера».
Маленькая богиня
При такой внешности – и таком состоянии – от младшей из девочек Вечера ничего больше и не требовалось: ни ума, ни характера. Знай дожидайся выгодной партии, блистай в обществе да рожай детей. Когда Мэри входила в комнату, все мужчины теряли голову – воздух начинал пульсировать страстью. Чувственность окутывала ее, словно аромат духов. Свояченица Рудольфа, принцесса Луиза Кобург-Гота, не скрывала:
«Когда я впервые увидела ее, то почти потеряла дар речи от такой красоты».
Неестественно большие глаза с поволокой, завораживающая пластика, легкий восточный флер, вулканический темперамент – таких в Вене называли «императорская смесь» В Мэри перемешалась кровь немецких, словацких, английских, греческих, австрийских и итальянских предков.
Прибавьте потрясающий голос, спортивность (в венском обществе катания на коньках она была лучшей и превосходно держалась в седле) да решительность, неприличную для дворянки.
Светские дамы исходили желчью, завидев Вечера на балу – Мэри не отличалась почтительностью по отношению к старшим и более знатным, которая была обязательна для девушки того времени и – о ужас! – иногда покуривала сигаретки и надевала на бал украшения.
Она совершенно не вписывалась в общество дам-аристократок, похожее на гадюшник, – была слеплена из совсем другого теста. Ей были чужды интриги, стервозность и сплетни, неинтересны мелкие бабьи дворянские склоки.
Мэри уже и жениха подыскали, и помолвили. Ее готовили к роли хозяйки дома, светской дамы и хорошей жены. А она мечтала о другой судьбе, где жизнь не сводится к переодеваниям для балов и роли жены. Грезила о каком-то высшем смысле жизни. Была типичная эмансипе – не стеснялась в выражениях, говорила напористо, была естественна и не ждала от мужчины первого шага.
Влюбившись в Рудольфа заочно, просто написала ему. Не каждый день он получал такие письма от дам, открытые и без напускного кокетства: нравитесь вы мне, мол, может, встретимся без свидетелей? Это было что-то новенькое – и он неожиданно для себя ответил.
Бурная тайная переписка, подарки, пересылаемые через слуг, и наконец встреча, которую оба попросили организовать Марию Лариш – кузину Рудольфа и подружку Мэри. Лариш уговаривать не пришлось – она рассчитывала на финансовую помощь принца, чтобы покрыть огромные долги.
Осенним вечером – такими туманными, с привкусом кладбищенской меланхолии вечера бывают только в октябрьской Вене, как заправские шпионы меняя маршрут, Лариш и Вечера прибыли к воротам Хофбурга. Камердинер Рудольфа долго вел их по крутым лестницам, крышам дворца и гардеробным, в обход всех постов – в комнату кронпринца.
В темном коридоре у входа им на голову спикировал ручной черный ворон Рудольфа. Мэри все веселило, Лариш трусила до холодного пота. «Входите, дамы, я здесь», — раздалось из-за двери. Оказалось, с этой Вечера можно говорить как с простой венской девчонкой – ни следа аристократического снобизма и стервозности.
А когда та спокойно взяла в руки череп с письменного стола, Рудольф понял – все знатные дамы, которых он знал до этого, просто склизкие рыбы. Женщины на него вешались пачками, привлеченные его положением, деньгами, улыбкой сфинкса, грацией породистого скакуна и странными глазами, которые меняли цвет в такт эмоциям. Он использовал их, они его — сплошные товарно-денежные отношения.
Чего стоят даже те, что были ему ближе всего, он прекрасно знал – жена Стефания помешана на власти и роли будущей императрицы, а давняя любовница Мицци Каспар сотрудничала с тайной полицией, до неприличия подробно докладывая о каждом посещении кронпринца («Рудольф уже превратился в импотента, может только после бутылки шампанского или коньяка…»).
А тут – подкупающая прямота и ни грамма женского притворства, которое так осточертело опытному принцу. Ее — «что вы, меня смерть не отталкивает!» — сразу их сроднило.
«Приведи мне ее снова — обязательно», — попросил он кузину Лариш, провожая обеих дам к выходу. «Обязательно».
