— Кирилл, я сказала, приставка на неделю отключается. Разговор окончен. Ты не пошёл к репетитору, хотя я тебе напоминала трижды. Это не обсуждается.
Ирина стояла посреди комнаты сына, скрестив руки на груди. Её голос был ровным, без тени истерики, но твёрдым, как сталь. Пятнадцатилетний Кирилл, развалившийся в игровом кресле, даже не повернул головы. Он смотрел в тёмный экран монитора так, словно надеялся силой мысли его зажечь. На его лице застыла маска вселенской обиды и подросткового презрения. Он молчал, и это молчание было громче любого крика. Он знал, что скоро придёт отец.
Дверь в комнату открылась без стука. На пороге появился Дмитрий, крупный, уверенный в себе мужчина, принёсший с собой запах улицы и лёгкий шлейф дорогого парфюма. Он окинул взглядом застывшую сцену: напряжённую жену, насупившегося сына, выдернутый из розетки шнур питания, змеящийся по полу. На его лице медленно расплылась широкая, покровительственная улыбка.
— Так, что у нас тут за военный совет? Опять делёжка власти?
Ирина медленно повернулась к нему. Внутри неё ничего не дрогнуло. Она уже заранее знала каждое слово, которое он сейчас произнесёт. Она слышала их десятки, если не сотни раз. Это был ритуал, отработанный до автоматизма.
— Твой сын решил, что подготовка к экзаменам менее важна, чем виртуальные сражения. Я с этим не согласна.
— Перестань его дёргать! Он мужиком растёт, а не маменькиным сынком! Пусть делает, что хочет! Хватит из него тюфяка делать своими запретами!
Вот они. Те самые слова. Заветная мантра, отменяющая любые правила и любые её решения. Ирина смотрела на мужа, на его уверенное, пышущее правотой лицо, и в этот момент что-то внутри неё щёлкнуло. Не со звоном разбитой чашки, а тихо, как щелчок выключателя в пустом доме. Вся многолетняя, изматывающая борьба, все споры, все попытки доказать, убедить, найти компромисс — всё это вдруг показалось ей не просто бессмысленным, а смехотворным. Она боролась с ветряной мельницей, пока настоящий дракон стоял за её спиной и посмеивался.
Она молча кивнула. Не ему. Своим мыслям. Она расцепила руки и опустила их вдоль тела. Плечи, всегда напряжённые в ожидании очередного спора, расслабились. С лица сошло выражение усталой борьбы, сменившись полным, почти нечеловеческим спокойствием. Дмитрий воспринял это как знак капитуляции.
— Вот и молодец, — одобрительно хмыкнул он. Он подошёл к стене, решительным жестом воткнул вилку в розетку. Экран монитора ожил, залив комнату синеватым светом. Кирилл бросил на мать короткий победный взгляд и тут же с головой ушёл в свой мир.
Дмитрий был доволен. Он в очередной раз утвердил свой авторитет, спас сына от материнской тирании и восстановил в доме правильный порядок. Он вышел из комнаты, уверенный в своей безоговорочной победе. Ирина молча последовала за ним.
Вечером, когда Дмитрий смотрел по телевизору какой-то боевик, а из комнаты сына доносились приглушённые крики и звуки выстрелов, Кирилл высунул голову в гостиную.
— Мам, дай пятьсот рублей. Мы с пацанами в кино собрались. Ирина, читавшая книгу, даже не подняла головы. Она просто указала подбородком в сторону дивана, где возлежал её муж.
— Все финансовые и административные вопросы теперь решает папа. Он твой главный авторитет. Кирилл на секунду растерялся, но быстро сориентировался.
— Пап?
Дмитрий, не отрываясь от экрана, вытащил из кармана джинсов бумажник, достал хрустящую тысячную купюру и протянул сыну.
— На, держи. Только недолго там.
— Спасибо, пап! — Кирилл сиял.
Он умчался, а Дмитрий с торжеством посмотрел на жену. Она продолжала читать, её лицо было абсолютно непроницаемым. Он был уверен, что преподал ей хороший урок. Наконец-то она поняла, кто в доме хозяин и чьё слово является законом. Он не догадывался, что это был не конец урока. Это было только его начало.
Следующие несколько дней в квартире установилась странная, непривычная тишина. Это была не тишина мира и согласия, а холодная, зыбкая тишина перемирия на минном поле. Ирина двигалась по дому, выполняя свои привычные обязанности с отстранённой аккуратностью робота-пылесоса: готовила еду, загружала стиральную машину, поддерживала порядок. Но она больше не была частью эмоционального поля семьи. Она стала его наблюдателем. Она не задавала Кириллу вопросов о школе, не проверяла его рюкзак, не напоминала о домашних заданиях. Она просто ставила перед ним тарелку с ужином и уходила в свою комнату.
Дмитрий поначалу наслаждался своей новой ролью. Он был центром вселенной для сына. Кирилл теперь подходил только к нему — за деньгами на обеды, на поход в боулинг, на новую мышку для компьютера. Дмитрий выдавал купюры щедро, не задавая лишних вопросов, и каждый раз бросал на Ирину торжествующий взгляд. Он — добрый, понимающий отец, не то что мать-цербер. Кирилл, быстро усвоив новые правила игры, расцвёл в этой атмосфере вседозволенности. Его комната превратилась в автономную республику, живущую по своим законам, и отец был гарантом её суверенитета.
Развязка наступила в четверг. Дмитрий вернулся с работы раньше обычного, в прекрасном настроении — на заводе утвердили его проект. Он вошёл на кухню, где Ирина методично нарезала овощи для рагу, и уже собирался похвастаться своими успехами, когда в прихожей пронзительно зазвонил стационарный телефон. Ирина вытерла руки о полотенце и спокойно сняла трубку.
— Слушаю… Да, здравствуйте, Анна Викторовна… Понимаю… Нет, он мне ничего не говорил… Одну минуту, я передам трубку его отцу.
Дмитрий замер с полуснятым пиджаком в руках. Ирина подошла к нему, протягивая трубку. В её глазах не было ни упрёка, ни злорадства. Только деловитая пустота.
— Дмитрий, это по твоему ведомству.
— В каком смысле? — нахмурился он.
— Классный руководитель Кирилла, — пояснила она ровным тоном, будто сообщала о прогнозе погоды. — Говорит, что он всю неделю не появлялся на первых двух уроках. У него накопились прогулы по алгебре и физике.
Он выхватил у неё трубку, прижав к уху. Его лицо из довольного и расслабленного стало багровым. Он слушал монотонный, строгий голос учительницы, мычал что-то невразумительное в ответ, обещал разобраться и принять самые строгие меры. Положив трубку, он с грохотом опустил её на аппарат.
— И ты молчала? Ты не могла спросить, где он шляется по утрам?
— Я не имею права его дёргать, — ответила Ирина, возвращаясь к своей разделочной доске. Нож снова начал мерно стучать по дереву. — Я не хочу делать из него тюфяка своими запретами. Это твои слова.
Дмитрий сжал кулаки. Её спокойствие выводило из себя куда сильнее, чем любой крик. Он развернулся и решительным шагом направился в комнату сына. Он распахнул дверь, готовый метать громы и молнии. Кирилл сидел в наушниках, полностью поглощённый игрой.
— Сними это немедленно! — рявкнул Дмитрий. Сын нехотя стянул наушники на шею. — Что это за новости из школы? Почему ты прогуливаешь?
— Да там скучно, — лениво протянул Кирилл, глядя на отца без малейшего страха. — Всё равно ничего не понимаю.
— Меня не волнует, скучно тебе или нет! Ты должен ходить на уроки! С завтрашнего дня я лично буду тебя будить и проверять, чтобы ты вышел вовремя! Кирилл усмехнулся. Прямо в лицо отцу.
— Пап, ты же сам сказал, что я должен быть мужиком и сам принимать решения. Я и решаю. Решаю, что сон важнее тупой алгебры.
Дмитрий остолбенел. Сын бил его его же оружием, его же словами. Он открыл рот, чтобы заорать, чтобы пригрозить, но понял, что все его угрозы — пустой звук. Он сам разрушил фундамент, на котором держался родительский авторитет. Он хотел быть другом, а в итоге оказался просто спонсором.
— Я тебе… я тебе денег больше не дам! — нашёл он наконец единственное, что мог сказать.
— Окей, — пожал плечами Кирилл и снова натянул наушники на голову, давая понять, что разговор окончен.
Дмитрий вышел из комнаты, оглушённый не столько хамством сына, сколько собственным бессилием. Он прошёл в гостиную и рухнул на диван. На кухне всё так же мерно стучал нож. Ирина готовила ужин, и ему показалось, что этот звук отсчитывает секунды до его полного, оглушительного провала.
Неделя превратилась в тягучую, молчаливую войну. Дмитрий пытался изображать строгость, но его арсенал оказался удручающе скуден. Он перестал давать Кириллу деньги, но тот, казалось, этого не заметил. Видимо, находились другие, более сговорчивые спонсоры среди друзей или сердобольных бабушек. Дмитрий пытался установить комендантский час, но его грозное «чтобы в десять был дома!» разбивалось о простое «ага», после которого Кирилл возвращался ближе к полуночи. Любая попытка начать серьёзный разговор натыкалась на стену из наушников и демонстративного безразличия.
Дмитрий ходил по квартире, сжимая кулаки. Он чувствовал себя генералом, у которого отняли армию, оставив лишь мундир и бесполезную саблю. А Ирина… Она существовала в параллельной реальности. Она готовила, убирала, смотрела свои сериалы. Она не вмешивалась, не комментировала, не давала советов. Её нейтралитет был оглушительным. Он был хуже открытого саботажа. Он был молчаливым приговором его отцовской состоятельности.
Всё рухнуло в ночь с субботы на воскресенье. Дмитрий спал, утомлённый безрезультатной борьбой и праведным гневом. Ирина сидела в гостиной с книгой, но не читала. Она просто ждала, зная, что рано или поздно механизм, который они так долго и усердно строили, должен был дать сбой. И он дал. В половину третьего ночи скрежет ключа в замочной скважине был неуверенным, царапающим, словно в замок пытались вставить не тот ключ. Наконец, дверь поддалась и распахнулась.
Сначала в квартиру ввалился запах. Густая, тошнотворная смесь дешёвого пива, сигаретного перегара и какой-то приторной, химической сладости энергетика. А следом за запахом в прихожую ввалился и его источник. Кирилл. Он держался за стену, чтобы не упасть, его глаза были мутными и бессмысленными. Он попытался снять ботинки, но запутался в собственных ногах и с грохотом осел на пол.
Шум разбудил Дмитрия. Он выскочил из спальни в одних трусах, растрёпанный и злой. Увидев сына, валяющегося на коврике, и жену, спокойно наблюдающую за этой сценой из дверного проёма гостиной, он взорвался. Но его гнев был направлен не на того, кто был его причиной. Он развернулся к Ирине.
— Ты это видела? И сидишь спокойно? Он же пьяный в стельку! Ты куда смотрела?
Ирина медленно закрыла книгу, положила её на журнальный столик и посмотрела на мужа. Её взгляд был холодным и ясным, как зимнее небо.
— Извини, — пожала плечами она. — Я не имею права вмешиваться в процесс воспитания настоящего мужчины. Ты сам снял с меня эти полномочия.
— Какие, к чёрту, полномочия?! — зашипел он, боясь разбудить соседей. — Он наш сын!
— Он твой мужчина, — поправила она его, делая едва заметный акцент на последнем слове. — Ты хотел, чтобы он рос без моих запретов. Чтобы его не дёргали. Я выполняю твоё распоряжение. Я его не дёргаю.
Дмитрий задохнулся от её ледяной логики. Он перевёл взгляд с неё на распластанное на полу тело, издававшее тихое мычание. Вся его уверенность, вся его напускная строгость испарились, оставив после себя лишь растерянность и липкий страх. Он ожидал чего угодно: слёз, упрёков, криков. Но он не был готов к этому спокойному, деловому отчёту о проделанной работе.
— Так ты будешь просто стоять и смотреть?
— Именно. Я теперь зритель в первом ряду. А ты — режиссёр, сценарист и главный актёр этого представления. Тебе не нравится, как играет твой протеже? Внеси правки в сценарий.
Она развернулась и пошла в спальню, оставив его одного посреди прихожей. Он стоял между пьяным, невменяемым сыном, который был живым воплощением его педагогического провала, и закрытой дверью, за которой находилась женщина, отказавшаяся разделять с ним этот позор. Впервые за много лет Дмитрий почувствовал себя абсолютно, безнадёжно одиноким. Ответственность, которую он с такой лёгкостью и гордостью взвалил на свои плечи, внезапно оказалась неподъёмным грузом. И никто не собирался ему помогать.
Утро было тяжёлым и вязким, как вчерашнее пиво. Голова Кирилла гудела глухим, низким басом, а во рту стоял привкус старых монет. Он добрел до кухни, надеясь найти холодную воду, и наткнулся на отца. Дмитрий сидел за столом, одетый, выбритый, и смотрел на него тяжёлым, немигающим взглядом. На столе стоял стакан с водой и две таблетки аспирина.
— Так, боец. Поговорим. Дмитрий поставил перед ним стакан с водой так резко, что половина расплескалась по клеёнке. Кирилл поморщился, но жадно выпил остатки и проглотил таблетки.
— А что говорить? — хрипло спросил он, не поднимая глаз. — Отдохнул вчера. Имею право.
— Право? — голос Дмитрия был опасно тихим. — Ты приполз домой в невменяемом состоянии. Это ты называешь правом? Значит так. С сегодняшнего дня лафа закончилась. Телефон я у тебя забираю. Компьютер отключается от сети. После школы — сидишь дома. Шаг влево, шаг вправо — я тебе такие запреты устрою, что мамкины покажутся детским лепетом.
Кирилл медленно поднял голову. В его мутных глазах не было ни страха, ни раскаяния. Только насмешка. Чистая, неприкрытая насмешка.
— Пап, ты чего? Ты же сам говорил, что запреты — это для тюфяков. Что я мужик. А мужики сами решают, что им делать. Ты уж определись, я мужик или нет?
Это был удар под дых. Прямой, точный и беспощадный. Дмитрий почувствовал, как воздух выходит из лёгких. Сын не просто хамил. Он цитировал его. Он ловил его на слове, используя его же философию как щит и меч одновременно.
— Не смей так со мной разговаривать! — взорвался Дмитрий, ударив кулаком по столу. Стакан подпрыгнул. — Я твой отец!
— И что? — Кирилл откинулся на спинку стула, демонстративно скрестив руки на груди. Его похмельная слабость испарилась, сменившись холодной, уверенной наглостью. — Ты сам мне разрешил всё. Ты отменил все её правила. Так что теперь не так? Тебе не понравилось, как выглядит результат твоей воспитательной работы?
На кухне включилась кофемашина. Ирина, всё это время молча стоявшая у плиты, начала готовить себе завтрак. Равномерное гудение аппарата стало фоном для разворачивающейся драмы, подчёркивая её полную отстранённость от происходящего.
Дмитрий вскочил. Он больше не мог сидеть. Он метался по маленькой кухне, как тигр в клетке. Он проиграл. Проиграл вчистую собственному сыну, по собственным же правилам. Его авторитет, который он так старательно выстраивал на обломках авторитета жены, рассыпался в пыль. Он посмотрел на Кирилла, на его вызывающую ухмылку, и понял, что сделать ничего не может. Любое наказание будет выглядеть как признание собственной неправоты. Любая уступка — как полная капитуляция. Он попал в ловушку, которую сам для себя и построил.
И тогда, не в силах больше выносить унижение от сына, он развернулся к единственному человеку, на которого ещё можно было выплеснуть свою ярость.
— Это ты! — он ткнул пальцем в сторону Ирины. — Это ты всё подстроила! Сидела, молчала, ждала, когда всё это случится! Тебе нравится на это смотреть, да? Нравится, как я тут унижаюсь? Ты специально всё это устроила, чтобы доказать свою правоту!
Ирина повернулась к нему. Кофемашина закончила работу, и в наступившей тишине её голос прозвучал оглушительно спокойно.
— Я ничего не делала, Дима.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— Я просто перестала тебе мешать.
Эта простая фраза стала последним гвоздём в крышку гроба его самолюбия. Он посмотрел на её холодное лицо, на насмешливое лицо сына. Он был чужим в этой квартире. Лишним. Он был проигравшим королём, свергнутым в результате дворцового переворота, который сам же и инициировал.
Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел из кухни. Через минуту из спальни донеслись звуки открываемых ящиков комода, резкий скрежет молнии спортивной сумки. Он не собирал вещи тщательно. Он швырял их внутрь — футболки, джинсы, бельё. Это было не взвешенное решение. Это было бегство. Паническое бегство с поля боя, на котором он потерпел сокрушительное поражение.
Через пять минут он снова появился в коридоре, с сумкой на плече. Он не посмотрел ни на жену, ни на сына. Он просто открыл входную дверь, шагнул за порог и с силой её захлопнул. Замок щёлкнул с окончательностью выстрела.
В квартире повисла густая, тяжёлая пустота. Кирилл перестал ухмыляться. Его подростковая бравада стекла с лица, оставив растерянность. Он посмотрел на мать. Ирина спокойно пила свой кофе, глядя в окно. Их главный конфликт, их общий враг и общий союзник только что покинул дом. И теперь они остались вдвоём. Один на один…
