Занавески на окнах висели серые, блеклые – как и настроение в доме. За окном шел дождь, стучал по крыше, и сквозь этот монотонный звук прорывались гулкие голоса моей родни. Я сидела в углу гостиной родительского дома, словно чужая. Сорок дней прошло. Сорок дней, как я осталась сиротой. А теперь еще и сестра с братом превратились в чужих людей.
– Мебель от бабушки должна достаться мне, – Лидия постукивала накрашенными ногтями по старому комоду. – Я больше всех навещала маму в последний год.
– Ага, особенно когда узнала про диагноз, – хмыкнул Михаил, откидываясь на спинку отцовского кресла. – А что делать с дачей?
– Продавать, конечно, – вмешалась тетя Зоя, приехавшая из Воронежа, хотя никто ее особо и не звал. – И деньги – поровну.
Я кусала губы и молчала. Мне казалось кощунственным делить вещи, когда родителей едва похоронили. Их запах еще витал в доме, мамины тапочки стояли в коридоре, папины очки лежали на тумбочке. А эти… эти люди уже тянули руки к их вещам.
– Вера, а ты чего молчишь? – наконец обратил на меня внимание брат. – Или думаешь, что тебе одной все достанется?
Я подняла глаза:
– Давайте не сейчас, ладно?
– А когда? – взвилась Лидия. – Когда ты все растащишь? Ты же здесь живешь! Мы знаем, что мама всегда тебя больше любила.
– Да как ты можешь! – у меня перехватило дыхание.
– А что, неправда? – Михаил подался вперед. – Всегда была любимицей. Институт тебе оплатили, квартиру купили…
– Квартиру я купила сама, – я с трудом сдерживала дрожь в голосе. – И тебе, Миша, родители немало помогали. И тебе, Лида.
– Ой, да ладно! – всплеснула руками сестра. – Давайте конкретно: машина отца – Мише, украшения мамы – мне, дом продаем и делим деньги на троих. И дача тоже на продажу.
Я смотрела на них и не узнавала. Все эти годы мы собирались за этим столом на праздники, обменивались подарками, смеялись… И вот осталось только это – жадные взгляды и подсчеты, кому что полагается.
– Я их последние три года возила по больницам, – сказала я тихо. – Когда вы были слишком заняты.
– Не начинай, – брат поморщился. – Мы всё решим по закону.
Я вздохнула. В том-то и дело, что по закону всё уже было решено. Они просто об этом еще не знали.
Бумаги на стол
Лидка продолжала говорить о каких-то сервизах, которые ей якобы обещала мама, Михаил спорил с ней, а тетя Зоя и двоюродный брат Костя уже делили дачный участок. Голоса сливались в один противный гул. Я смотрела на них и вспоминала, как мама плакала, когда у нее обнаружили рак, а они даже не приехали.
– Стоп, – я поднялась с места, и все удивленно замолчали. – Есть одна вещь, которую вам нужно знать.
Я вышла из комнаты и вернулась с папкой. Достала оттуда несколько документов и положила их на стол.
– Что это? – Лидия первая потянулась за бумагами.
– Дарственная на дом. И свидетельство о праве собственности, – я говорила спокойно, хотя внутри все дрожало. – Родители переписали дом на меня три года назад. Официально. И дачу тоже.
В комнате повисла такая тишина, что стало слышно, как капает вода из крана на кухне. А потом началось.
– Ты… что сделала? – Лидия побелела. – Ты их обманула? Заставила подписать, когда они были слабы?
– Они сами приняли это решение, – я не стала говорить, что идея исходила от папы, после того как ни Лида, ни Миша не приехали к нему в больницу.
– Врешь! – Михаил вскочил, опрокинув стул. – Это подделка! Я не верю! Подам в суд!
– Конечно подавай, – я пожала плечами, хотя внутри все сжалось. – Документы заверены нотариально. Все по закону.
– По закону? – Лидия вдруг расхохоталась, но в ее смехе слышались слезы. – Ты украла наше наследство, а говоришь про закон? Какая же ты… Боже мой, какая же ты мразь, Вера!
Я вздрогнула, как от пощечины. Мразь. Сестра, с которой мы в детстве спали в одной кровати, называет меня мразью.
– Вы бросили их! – мой голос дрогнул. – Вы годами не приезжали, звонили раз в месяц. Кто возил их по больницам? Кто ночевал с мамой в реанимации? Кто похоронил их, в конце концов?
– Не строй из себя святую! – Михаил навис надо мной. – Ты всё рассчитала! Ты специально это сделала!
– Мне пришлось уволиться с работы, чтобы ухаживать за ними, – я сказала это тихо, но все услышали. – Я потеряла три года жизни. Не из-за дома или денег – из-за любви к родителям. А вы…
– Адвокат разберется с твоей «любовью», – процедил брат, хватая куртку. – И с твоими бумажками тоже.
Лидия стояла молча, глядя на меня так, словно я была чужим человеком. Потом резко развернулась и выбежала из дома. За ней потянулись и остальные, бросая на меня осуждающие взгляды.
Я осталась одна в гостиной. Победительница. Наследница всего. И никому не нужная сестра и дочь.
Правосудие
Городской суд встретил меня гулким эхом коридоров и запахом пыльных бумаг. Третье заседание за два месяца. Я уже запомнила каждую трещину на стене напротив скамьи, где сидела в ожидании.
Михаил не шутил – подал иск уже через неделю после нашего «семейного совета». Оспаривал дарственную, утверждал, что родители находились под давлением, что я манипулировала ими. Лидия выступала свидетелем с его стороны. Как и двоюродный брат Костя, который даже видел родителей раз в три года.
– Вера Николаевна, проходите, – секретарь высунулась из зала заседаний. – Ваше дело следующее.
Я поправила воротник блузки и встала. От недосыпа кружилась голова. Последнюю неделю мучила бессонница – я лежала в пустом доме и прокручивала в голове всё одни и те же мысли. Теперь я понимала, что для Михаила и Лидии дело не в доме или деньгах. Точнее, не только в них. Дело было в уязвленной гордости, в ощущении, что их обошли. Что родители выбрали меня, а не их.
В зале суда Михаил сидел напряженный, в новом костюме. Лидия – бледная, с поджатыми губами. Они не смотрели в мою сторону. Рядом с братом – его адвокат, немолодой мужчина с цепким взглядом. У меня – сухонькая пожилая женщина с уставшими глазами. Недорогая, но честная.
– Встать, суд идет!
Судья – полная женщина средних лет – вошла быстрым шагом, заняла свое место. Я почти не слушала, о чем говорили адвокаты. Мой защитник зачитывала заключение независимой экспертизы – родители были в здравом уме, когда подписывали дарственную. Показания лечащего врача, нотариуса…
Я смотрела на брата и сестру. Вспоминала, как мы втроем строили шалаш на даче. Как Лида заплетала мне косички перед школой. Как Михаил защитил меня от хулиганов во дворе. Как мы сидели под одним пледом и смотрели старые фильмы. Неужели от всего этого ничего не осталось?
– Прошу слово, – вдруг услышала я свой голос.
– Да, Вера Николаевна?
– Я хотела сказать… – я посмотрела прямо на Михаила и Лидию. – Это решение родителей. Они хотели, чтобы дом остался мне. Но если… если бы вы просто пришли поговорить, а не сразу в суд… Может, мы бы нашли способ все решить по-человечески.
Лидия отвернулась. Михаил сжал челюсти.
– Что ж, – судья посмотрела на меня с легким сочувствием, – позиция ясна. Объявляется перерыв для принятия решения.
Через час я вышла из здания суда с решением в свою пользу. Выиграла дело. Дом остался за мной. И дача тоже. Почему же на душе было так паршиво?
Пустой дом
Новый год я встречала одна. Поставила маленькую елку – родительскую, старую. Повесила шары, которые мы когда-то покупали всей семьей. Вот этот синий выбирал папа. А красный с блестками – Лидка. Михаил настоял на гирлянде, которая теперь тускло мигала в углу гостиной.
За окном грохотали петарды, у соседей шумела вечеринка. А в моем большом доме было тихо. Телефон молчал – никто не позвонил ни с поздравлениями, ни просто так. Я посидела за праздничным столом минут пятнадцать и ушла в родительскую спальню. Достала фотоальбомы.
Вот мы на море – я, Лида и Миша. Загорелые, счастливые. Мне двенадцать, сестре – пятнадцать, брату – девятнадцать. Папа фотографировал. Вот наша школа, вот выпускной Лидки. Вот мамин юбилей – все за большим столом, смеемся. И родители живы, и мы все вместе…
Слезы капали на пожелтевшие фотографии. Я вытирала их рукавом, но они все текли и текли.
Утром я встала разбитая. Прошлась по пустым комнатам, прислушиваясь к собственным шагам. Из кухни исчез запах маминых пирогов. Из кабинета – папин одеколон. Осталась только пыль и эхо.
Когда становилось совсем невмоготу, я ездила на кладбище. Сидела на скамейке у родительских могил, рассказывала им обо всем. О том, как проиграла, даже выиграв суд. О том, как тоскую по сестре и брату. О том, как хочу вернуть время вспять.
– Может, не нужно было подписывать эту дарственную, мам? – шептала я, смахивая снег с гранитной плиты. – Может, лучше бы я все потеряла, но сохранила их?
Однажды в почтовом ящике я нашла открытку от Лидии – обычное поздравление с днем рождения, купленное в киоске. Всего пара строк – «Поздравляю. Лида.» И все. Ни телефона, ни адреса. Я прижала открытку к груди и разрыдалась прямо в подъезде. Это было первое, что я получила от сестры за полгода.
В другой раз я случайно встретила в магазине жену Михаила. Она сделала вид, что не заметила меня. А я стояла и смотрела ей вслед, не в силах сдвинуться с места. Потом узнала от соседки, что у них родился сын. Мой племянник. Которого я, наверное, никогда не увижу.
По вечерам дом наполнялся звуками прошлого – скрип половиц напоминал папины шаги, шелест занавески – мамину походку. Я включала телевизор погромче, лишь бы не слышать этой тишины. Этой пустоты.
Однажды я поняла – я не могу здесь больше оставаться. Этот дом стал склепом. Я выиграла битву за камни и дерево. И потеряла нечто более важное – семью.
Новая глава
Риелтор сказал, что за дом можно выручить хорошие деньги – район тихий, недалеко от центра, участок приличный. Я кивала, подписывала договор и думала о том, что через месяц здесь будут жить чужие люди. Начнется новая история.
– Берите все, что нужно, – сказала мне женщина из агентства. – Мебель можем включить в стоимость, если не хотите забирать.
Я оглядела гостиную. Папино кресло. Мамин сервант с посудой. Наши детские фотографии на стенах.
– Заберу только личные вещи.
Маленькая двухкомнатная квартира на окраине города стоила вдвое дешевле дома. Остальные деньги я положила на счет – может, когда-нибудь пригодятся. Не мне, так племяннику.
В последний вечер в родительском доме, разбирая вещи, я нашла старую коробку из-под конфет. Внутри – наши детские письма Деду Морозу, открытки, которые мы делали родителям на праздники. Вот корявый почерк маленького Миши: «Папа, я тибя люблю». Вот аппликация от Лиды – сердечко из красной бумаги. Вот моя открытка маме – с кривыми цветочками и стишком.
В тот момент меня осенило.
Я достала из шкафа новые открытки, которые купила когда-то для родителей. Села за стол и начала писать. Михаилу – о том, что горжусь его успехами, что он всегда был для меня примером. Что поздравляю с рождением сына и желаю ему счастья.
Лиде – о том, как скучаю по нашим девичьим разговорам. Как помню, что именно она научила меня краситься и завивать волосы. Как храню брошку, которую она подарила мне на шестнадцатилетие.
Тете Зое, Косте – всем, с кем рассорилась из-за наследства. Писала искренне, без обиняков. Не оправдывалась, не просила прощения – просто говорила о том, что для меня важно. О воспоминаниях, о любви, о том, что семья – это не документы и не имущество.
Последнюю открытку – для Лиды – я писала дольше всего. Несколько раз начинала и рвала. Наконец, просто написала: «Ты всегда будешь моей сестрой. Прости, если можешь. Я скучаю по тебе. Вера.»
Утром перед отъездом я разложила открытки в почтовые ящики соседей – пусть передадут, когда увидят моих родных. Знала, что на похороны-то они точно придут, проверить, не осталось ли чего ценного.
Я загрузила последние коробки в машину. Оглянулась на дом. Мне показалось или в окне мелькнули силуэты родителей? Словно они одобрительно кивали – иди, дочка, все правильно делаешь.
Квартира встретила меня пустотой и прохладой. Я разложила вещи, повесила фотографии – те, где мы все вместе. Налила чаю и села у окна. Надо будет посадить на подоконнике мамины любимые фиалки.
Телефон зазвонил неожиданно. Я вздрогнула, посмотрела на экран. Лида. Сердце забилось где-то в горле.
– Алло? – сказала я дрожащим голосом.
– Привет, – голос сестры звучал неуверенно. – Мне сейчас соседка твою открытку передала… Ты правда переехала?
– Да, – я сглотнула комок в горле. – Продала дом.
Повисла пауза. Потом Лида тихо сказала:
– Может, заедешь как-нибудь? Чаю попьем…
И я поняла, что настоящее наследство я все-таки не потеряла.
