— Так, значит, на плитку и клей-цемент у нас уходит примерно тридцать восемь тысяч, — пробормотал Павел, водя пальцем по экрану ноутбука. — Если брать не самую дорогую, но качественную. И ещё грунтовка, затирка…
Он сидел на кухне, сгорбившись над столом, заваленным распечатками из строительных магазинов, словно генерал перед картой боевых действий. Свет от монитора выхватывал из полумрака его сосредоточенное лицо – бледное, с тонкой морщинкой между бровями, которая появлялась всегда, когда он погружался в расчёты. Потрёпанные рукава старого свитера, который Кристина уже давно уговаривала его выбросить, выглядели сиротливо и уютно одновременно. Он не замечал ни свитера, ни окружающего мира. Только цифры, только суммы, только предстоящий ремонт.
Кристина сидела напротив, её внимание было целиком поглощено экраном смартфона, где мелькали яркие картинки и заманчивые предложения. Она лениво помешивала ложкой остывший чай, не отрывая взгляда от диспле. Её вид выражал полное и беспристрастное безразличие к его кропотливой работе. Это был привычный фон их вечеров: он вникает в детали будущего, она погружена в настоящее, которое часто казалось ему бесконечно далёким от реальности.
— Ага, — коротко бросила она, её голос был отстранённым, едва слышимым из-за лёгкого пощёлкивания клавиш её виртуальной клавиатуры.
Павел вздохнул. Этот вздох был не жалобой, а скорее констатацией. Он привык. Привык к её пассивному участию, к её равнодушному «ага», которое, казалось, отзывалось эхом в пустой комнате. Его экономность, которая в последнее время стала практически его второй натурой, уже давно не находила в ней того отклика, что был раньше. Тогда, в самом начале их пути к семейному гнезду, она восхищалась его домовитостью, его умением считать каждую копейку. Теперь же она лишь мирилась с этим, как с неизбежной чертой его характера.
Он донашивал свои единственные зимние ботинки третий сезон подряд, подошва которых уже предательски просила если не починку, то хотя бы признания своей полной непригодности. Он отказался от обедов с коллегами в модной столовой, каждый день аккуратно складывая в контейнеры гречку и куриную грудку, приготовленные накануне. Всё ради их общей, как он верил, цели – идеальной детской для их будущего ребёнка. Комнаты, которая должна была стать символом их любви, их заботы, их нового этапа в жизни. Кристина на словах поддерживала его, сочувственно кивала, когда он в очередной раз заклеивал пластырем порванный старый кроссовок, но её глаза оставались пустыми, не выражая ни подлинного сочувствия, ни понимания его жертв. Она «терпела» вместе с ним, но это терпение, казалось, ничего ей не стоило. Или, по крайней мере, не стоило столько, сколько ему.
— Ладно, сейчас прикину, сколько у нас на общем счёте осталось, чтобы понять, можем ли мы заказать всё сразу или придётся разбивать на части, — сказал он больше для себя, чем для неё, и открыл страницу онлайн-банка. Его пальцы привычно пробежали по клавиатуре, вводя логин и пароль.
Он вошёл в личный кабинет и пробежался взглядом по последним поступлениям – его зарплата, её аванс. Всё как обычно, никаких сюрпризов, всё шло по плану, по той самой схеме, которую он выстраивал месяцами. Затем он прокрутил страницу вниз, к расходам. И тут его палец замер над мышкой. Что-то было не так. В стройном ряду привычных трат – коммунальные платежи, продуктовые магазины, редкие походы в кино – вдруг появились странные, абсолютно нетипичные операции.
Перевод на пять тысяч рублей, получатель «Amalia M.». Спустя неделю – семь тысяч, «Stella V.». Ещё через несколько дней – снова пять, но уже другой получатель, опять же «Amalia M.». И так — строка за строкой, страница за страницей, неделя за неделей. Имена получателей менялись, словно в калейдоскопе: «Magister Amalia», «Vedma Stella», «Taro Prognos», «Energetic Cleansing». Но суть оставалась неизменной. Это были не магазины, не услуги связи, не оплата обучения, не привычные траты на косметику или одежду. Это были просто переводы частным лицам. Каждое имя звучало как насмешка, как шёпот из другого мира, который вдруг вторгся в его рациональную, просчитанную до мелочей реальность.
Павел почувствовал, как холод медленно пополз вверх по его позвоночнику, проникая под свитер, к самому сердцу. Это был не холод страха, а холод абсолютного непонимания, а затем и глубокого, обжигающего разочарования. Он открыл встроенный в компьютер калькулятор и начал методично, строка за строкой, вбивать цифры. Пять, семь, десять, снова пять. Он считал молча, не меняясь в лице, лишь плотнее сжимая челюсти. В его глазах не было ни удивления, ни негодования. Было лишь сосредоточение и какая-то зловещая, почти механическая точность. Сумма на экране калькулятора росла, превращаясь в чудовищную, абсурдную цифру. Сто сорок семь тысяч рублей. За последние полгода. Сто сорок семь тысяч, которые могли бы быть направлены на их будущее, на ребёнка, на ремонт. Сумма, которой с лихвой хватило бы на всю детскую комнату под ключ – с мебелью, обоями и той самой плиткой, на которой он так отчаянно пытался сэкономить, отказывая себе во всём.
Он не сказал ни слова. Не поднял головы, чтобы посмотреть на Кристину, которая продолжала листать свою ленту, не подозревая, что её мир сейчас рушится. Он молча нажал на кнопку «Печать», и принтер в соседней комнате зажужжал, выплёвывая листы с историей их общего предательства. Это был не его личный провал. Это было их общее дело, подорванное её скрытыми, непонятными тратами. Он аккуратно сложил распечатки в ровную стопку, словно это были приговорные листы, выключил ноутбук и ушёл в спальню. Не взглянув на жену, не обронив ни слова, он оставил её в тишине кухни, освещённой лишь экраном её телефона, в полном неведении о приближающейся буре.
Вечером, когда они сели ужинать, он так же молча, без единого лишнего движения, положил перед ней на стол эти листы. Распечатки, на каждой из которых жирным шрифтом выделялись даты, суммы и имена получателей. Кристина непонимающе взглянула на него, потом на бумаги. Её лицо, сначала расслабленное и беззаботное, начало медленно менять цвет. Сначала было недоумение, потом смутное узнавание, и, наконец, её щёки залил густой, багровый румянец. Она посмотрела на него, потом снова на бумаги. В её глазах мелькнула тень вины, быстро сменившаяся вызовом.
— Это инвестиции в наше благополучие! — выпалила она, когда молчание стало невыносимым, давящим, словно бетонная плита. Её голос был вызывающе громким, почти истеричным, словно она пыталась заглушить внутренний голос, который шептал ей о её неправоте. — Амалия сказала, что на нас был сглаз, она чистит нашу карму, чтобы у нас всё было хорошо! Чтобы ребёнок родился здоровым!
Павел криво усмехнулся. Уголок его рта дёрнулся в какой-то жуткой пародии на улыбку, которая скорее напоминала гримасу боли или презрения. Он медленно поднял на неё глаза. В их глубине не было ни боли, ни обиды, ни упрёка. Только холодная, выжигающая всё дотла ярость, которая, казалось, была заключена глубоко внутри, под внешним слоем спокойствия. Ярость, которая была страшнее любого крика.
— Пока я отказывал себе в новой куртке, потому что мы «копим на ремонт в детской», ты спускала наши общие деньги на гадалок и тарологов? Ты серьёзно, Кристина? Может, карты таро тебе и на еду нагадают?
Он встал из-за стола, его движения были резкими, но абсолютно контролируемыми. Подошёл к шкафу, где в небольшой металлической коробке хранились их скромные сбережения наличными, те самые, которые они собирали на всякий случай, на «чёрный день». Он достал маленький ключ, который всегда лежал в одной и той же резной шкатулке. Он повертел его в пальцах, его взгляд был прикован к маленькой блестящей металлической вещице, словно это был артефакт, несущий в себе всю тяжесть их общих надежд и теперь уже разрушенных планов. И, не глядя на жену, он опустил ключ в карман своих джинсов.
— Значит так, инвестор. С сегодняшнего дня бюджет раздельный. Я оплачиваю квартиру и коммуналку. Продукты — твоя забота. Можешь спросить у Стеллы, где на них взять денег. Или пусть тебе твой магистр ужин материализует.
Слова Павла повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как предгрозовые тучи. Кристина сидела, окаменевшая, её румянец отступил, уступив место мертвенной бледности. Она не кричала, не плакала. Она просто смотрела на Павла, словно впервые видела его. Этот человек, который всегда был мягким, податливым, который всегда поддавался её манипуляциям, теперь стоял перед ней, холодный и неприступный, как скала. В его глазах не было ни ярости, ни даже обиды – только абсолютное, безэмоциональное решение.
Первый день «раздельного бюджета» начался с демонстративного жеста Павла. Утром, перед работой, он зашёл на кухню, где Кристина уже наливала себе кофе. Он открыл холодильник, достал пакет молока и, не взглянув на жену, отнёс его в спальню. Вернулся с небольшой сумкой, в которую аккуратно сложил пачку сливочного масла, несколько яиц и начатую упаковку сыра.
— Это моё, — произнёс он, ставя сумку на стол. — Завтрак для меня.
Кристина сжала губы в тонкую нить. Её рука, державшая чашку, слегка дрогнула. Она понимала, что это не просто заявление о собственности. Это было объявление войны, которая должна была вестись на поле их общей, ещё вчера неделимой территории.
Он ушёл на работу, оставив её одну с этим молчаливым ультиматумом. Кристина ещё час сидела на кухне, не в силах сдвинуться с места. Она пыталась убедить себя, что это просто его временная блажь, что он остынет, и всё вернётся на круги своя. Но что-то внутри неё подсказывало, что обратной дороги нет. Тон его голоса, его взгляд – всё это говорило об окончательном и бесповоротном решении.
Вечером Павел вернулся с работы. В руках у него был небольшой пакет из супермаркета. Он прошёл на кухню, открыл холодильник и аккуратно расставил свои покупки: упаковку куриного филе, пачку творога, свежий огурец, несколько яблок. Затем он демонстративно обозначил на полке маркером тонкую линию: «Моя территория».
Кристина наблюдала за ним из гостиной, словно за незнакомцем. Ей хотелось крикнуть, спросить, что это за цирк, но слова застревали в горле. Она понимала, что любая её попытка апеллировать к прошлому, к их любви, к её беременности, к их будущему ребёнку – всё это будет разбито о его железобетонную логику. Он уже всё решил.
На следующий день «холодная война» продолжилась. Кристина, привыкшая к тому, что холодильник всегда полон, обнаружила, что её «зона» пуста. Молоко, масло, сыр, которые она покупала, теперь были закрыты в небольшой переносной холодильник, который Павел принёс с работы и поставил в их спальне. На общей полке остались только её йогурт и пачка мюсли.
— Я думал, ты позаботишься о продуктах, — сказал Павел вечером, когда Кристина попыталась открыть свой холодильник, чтобы достать что-то к ужину. — Ведь я оплачиваю квартиру.
— Но у меня нет денег! — возмутилась Кристина, чувствуя, как внутри неё начинает подниматься волна негодования. — У нас же общий бюджет был!
— Общий бюджет ты инвестировала в карму, — его голос оставался ровным, без единой интонационной нотки, которая могла бы выдать хоть какую-то эмоцию. — Амалия или Стелла, надеюсь, позаботятся о твоём пропитании. Я оплачиваю свою часть обязательств. И готовлю для себя.
Он повернулся и начал готовить ужин – запах жареной курицы и свежих овощей наполнил кухню. Кристина почувствовала, как голод скручивает её желудок. Она сидела и смотрела, как он аккуратно раскладывает еду по тарелкам, как он ест, не обращая на неё никакого внимания. Она ожидала, что он предложит ей. Что это просто проверка, и он, в конце концов, сжалится. Но он не сжалился. Он съел свою порцию, помыл за собой посуду и ушёл в спальню, оставив на кухне пустую тарелку и запах еды, который дразнил и мучил.
Кристина пыталась сопротивляться. Она демонстративно заказывала еду на дом, но после нескольких таких заказов, она поняла, что деньги, которые она ещё имела на карте, быстро заканчиваются. Она пыталась «забыть» свой кошелёк, рассчитывая на его великодушие.
— Забыла кошелёк? — спросил Павел, когда она протянула ему пустую кредитку на кассе супермаркета. Его взгляд был абсолютно равнодушным. — Ну что же, бывает. Можешь оставить покупки, или попросить продавца отложить. А я оплачу свой хлеб и молоко.
Он оплатил свои товары, а Кристина, красная от стыда, вынуждена была отказаться от своих продуктов и выйти из магазина с пустыми руками. Это был не удар, а скорее тонкий укол, который проникал глубоко, оставляя после себя жгучее чувство унижения.
Дни тянулись, каждый из них был клоном предыдущего. Пространство квартиры, некогда уютное и общее, теперь было разделено невидимыми, но ощутимыми границами. Кухня, сердце дома, стала полем битвы. Каждый холодильник – его маленький, персональный, и общий, теперь полупустой – были символами их разделения. Его еда была заперта, его полка в общем холодильнике – неприкосновенна.
Кристина пыталась разговаривать, апеллировать к их общему прошлому, к их любви.
— Павел, ну как же так? Мы же семья! Мы ждём ребёнка! — её голос дрожал, но он не дал ей повода для жалости.
— Семья? — его глаза были холодны. — Семья, Кристина, это когда есть доверие. Это когда решения принимаются вместе, а не за спиной. Это когда деньги, заработанные потом и кровью, не уходят на сомнительные «чистки кармы». Я обеспечиваю ребёнка. Я обеспечиваю будущее. А ты? Что ты делаешь?
Его слова были не упрёком, а констатацией факта, которую невозможно было опровергнуть. Кристина чувствовала себя загнанной в угол. Ей не хватало денег, она худела, но Павел не замечал этого. Он видел в ней лишь партнёра по договору, который она сама же и нарушила.
Он даже перестал говорить с ней о ремонте детской. Теперь он обсуждал это по телефону с прорабом, с дизайнером, с друзьями, но не с ней. Он принимал решения сам, полностью исключив её из процесса. Это было ещё одним ударом. Он не просто лишил её денег, он лишил её участия в их общем будущем, в котором она так долго клялась.
Кристина пыталась задеть его другими способами. Она оставляла грязную посуду, не убирала вещи, пытаясь вызвать в нём реакцию. Но Павел был непробиваем. Он убирал за собой, мыл свою посуду. А остальное просто игнорировал. Её беспорядок не касался его личного пространства, поэтому он его и не касался. Её попытки манипулировать, вызвать в нём чувство вины, натыкались на стену безразличия. Он не реагировал. Он просто существовал параллельно, в своей собственной, аккуратно организованной реальности.
Напряжение в квартире стало ощутимым. Оно висело в воздухе, густое и давящее. Каждый их взгляд, каждое движение, каждое молчание были пропитаны им. Это была не просто ссора. Это была тотальная война, где каждый сражался за свою версию правды, за свои принципы. И пока что, Павел уверенно вёл в счете, не проронив ни одной лишней эмоции, ни одного лишнего слова. Он был не просто упрям, он был методичен и хладнокровен. Он был игроком, который начал свою партию, и не собирался уступать, пока не достигнет полного, сокрушительного выигрыша. И Кристина, впервые в жизни, почувствовала себя не игроком, а пешкой, которую хладнокровно двигали по доске.
Кристина чувствовала, как почва уходит из-под ног. Её некогда стройный и уютный мир, где Павел был неиссякаемым источником материальных благ и терпения, рухнул, оставив после себя лишь холодные руины. Его безразличие оказалось страшнее любой ярости. Он не кричал, не упрекал, не устраивал сцен. Он просто отстранился, оставив её один на один с новой, совершенно чуждой ей реальностью. Деньги на карте таяли, холодильник пустел, а его взгляд оставался непроницаемым.
Её попытки манипулировать, вызвать чувство вины, натыкались на железобетонную стену его равнодушия. Она пробовала устраивать истерики, симулировать плохое самочувствие, но Павел лишь сухо интересовался, нужно ли вызвать скорую, и предлагал ей обратиться к её «духовным наставникам» за советом. Это было не просто больно, это было унизительно.
Кристина всегда была зависима от внешнего одобрения и поддержки. Самостоятельно принимать решения, а тем более нести за них ответственность, было для неё мукой. В её мире всегда был кто-то, кто мог решить проблемы, поддержать, дать совет. Когда Павел, её главная опора, демонстративно отстранился, она почувствовала себя потерянной. И тогда, как утопающий хватается за соломинку, она вспомнила о своей матери. Тамара Игоревна. Главный стратег, главный советчик и, конечно же, главная защитница.
Телефонный звонок матери был долог и полон надрывных жалоб. Кристина, сдерживая слёзы, но позволяя голосу дрожать от обиды, рассказывала о «непонимании» Павла, о его «чёрствости», о том, как он «изменился» и как «не ценит» их будущую семью. Она ни словом не обмолвилась о гадалках, о «Магистре Амалии» или «Ведьме Стелле». Она лишь упомянула о его «необоснованной жадности» и «нежелании идти на компромиссы».
Тамара Игоревна слушала внимательно, её голос по телефону звучал с каждым словом дочери всё более пронзительно. Она была из тех матерей, для которых её чадо всегда остаётся маленьким, неразумным и нуждающимся в её неусыпной защите.
— Что значит, продукты не покупает? — голос Тамары Игоревны прозвучал стальной нотой, способной пробить любую броню. — Ты беременная! Он что, совсем с ума сошёл?
Кристина почувствовала прилив надежды. Мама никогда не подводила. Мама всегда приходила на помощь. И вот, через два дня, Тамара Игоревна собственной персоной явилась на порог их квартиры, нагруженная огромными сумками с продуктами.
— Небось, голодом тебя морит, душегуб! — с порога заявила Тамара Игоревна, сверля Павла гневным взглядом, который тот, впрочем, проигнорировал, продолжая спокойно листать новости в телефоне. — Я привезла всё, что нужно! И мясо, и овощи, и фрукты! Пусть этот твой… экономный муж, подавится своей экономией!
Павел лишь поднял на неё невозмутимый взгляд.
— Добрый день, Тамара Игоревна. Не стоило так беспокоиться. Кристина вполне может сама позаботиться о своём питании.
— Как это — сама? — мать Кристины поставила сумки на пол, и её руки тут же оперлись на бока, принимая боевую стойку. — Она моя дочь, она беременна! Моя обязанность — заботиться о ней! А твоя обязанность, между прочим, о жене и ребёнке заботиться!
— Я забочусь, — голос Павла оставался ровным, без единой интонации. — Квартиру оплачиваю, на ремонт коплю. И на ребёнка откладываю. Вот только Кристина решила, что у нас другие приоритеты.
Тамара Игоревна бросила гневный взгляд на Кристину, которая тут же побледнела и опустила глаза.
— Что за приоритеты такие? — её голос звучал уже не так уверенно, но она не сдавалась. — Что ты ей в голову вбил?
— Ничего я не вбивал, Тамара Игоревна, — Павел отложил телефон, его взгляд стал острее. — Просто каждый из нас теперь несёт ответственность за свои поступки. Я свою часть выполняю. А Кристина… пусть спросит у своих наставников, почему у неё в холодильнике пусто.
Он сделал акцент на слове «наставников», и Тамара Игоревна, которая, судя по всему, была не в курсе «духовных инвестиций» дочери, нахмурилась. Но тут же переключилась на новую атаку.
— Так вот ты какой, Павел! — она указала на него пальцем. — Мало того, что мою дочь доводишь, так ещё и попрекаешь её! Не стыдно?
— Мне не стыдно, Тамара Игоревна. Мне стыдно за другое. Но это уже наша семейная история. И, кстати, — он кивнул на сумки с продуктами, — все эти продукты, которые вы привезли, должны храниться в зоне Кристины. В моём холодильнике места нет, и я не собираюсь хранить чужую еду.
Тамара Игоревна поджала губы. Она, привыкшая к тому, что в её доме все подчинялись её воле, оказалась перед лицом неожиданного сопротивления. Павел не кричал, не спорил, он просто ставил её перед фактом, и этот факт был для неё неперевариваем.
Следующие дни превратились в настоящую осаду. Тамара Игоревна, решив, что она будет «спасать семью» дочери, расположилась в их квартире с видом надолго. Она начала устанавливать свои порядки. С утра до вечера она гремела кастрюлями на кухне, готовила для Кристины «правильную» еду, а при виде Павла демонстративно вздыхала и качала головой.
Она пыталась вторгнуться в его личное пространство, навязывая свои разговоры, свои советы.
— Павел, ну что ты всё за компьютером сидишь? — она врывалась в комнату без стука. — Вы бы погуляли с Кристиной, воздухом подышали. Ей же полезно! А то сидите тут, как сычи.
— Тамара Игоревна, — Павел медленно, но решительно поднимал голову. — Мой распорядок дня — это моё личное дело. И Кристина, если захочет, погуляет. Я никого не держу.
Его спокойствие выводило её из себя. Она ждала криков, слёз, ссор. Это было для неё привычно, это было понятно. Но его непробиваемое безразличие обезоруживало. Она пыталась «научить» его жизни, рассказывая, как «правильно» воспитывать жену, как «правильно» строить отношения.
— Ты вот, Павел, совсем на жену внимания не обращаешь! — заявила она как-то за ужином, когда он ел свою аккуратно приготовленную курицу с овощами. — Она у тебя такая нежная, ранимая, а ты с ней как с чужой!
— Тамара Игоревна, — Павел отложил вилку, его взгляд был прям и безжалостен. — Я не обращаю внимания на то, что считаю лишним. И не лезу в чужие кошельки. И не диктую взрослым людям, как им тратить свои деньги. Думаю, и вам не стоит.
Это был прямой выпад, и Тамара Игоревна покраснела. Она всегда считала себя эталоном тактичности и мудрости, и такое заявление было для неё оскорблением. Но она не привыкла сдаваться.
Конфликт медленно, но верно нарастал. Теперь это было не просто противостояние двух супругов. Это было столкновение трёх личностей, трёх мировоззрений, двух семейных кланов, если можно так выразиться. Тамара Игоревна была уверенна в своей правоте, Кристина — в своей обиде, а Павел — в своём холодном расчёте.
Павел не поддавался на провокации. Он не злился, не раздражался, он просто методично гнул свою линию. Он продолжал оплачивать свою часть счетов, покупал продукты только для себя, и демонстративно игнорировал все попытки Тамары Игоревны проникнуть в его личное пространство. Он стал ещё более замкнутым, ещё более холодным. Казалось, он оброс невидимой бронёй, через которую не могла пробиться никакая эмоция.
Тамара Игоревна, не привыкшая к такому отпору, становилась всё более агрессивной. Она начала открыто оскорблять Павла, называя его скрягой, эгоистом, бездушным роботом. Кристина, видя, как мать защищает её, начала чувствовать себя увереннее. Она позволяла себе насмехаться над Павлом, поддакивать матери, упиваясь тем, что теперь не одна в своей борьбе.
Однажды вечером, когда Павел сидел в гостиной, читая книгу, Тамара Игоревна вошла, держа в руках стопку белья.
— Вот, постирала, — заявила она, демонстративно бросая его грязные вещи на пол рядом с ним. — А то у тебя тут, Павел, уже склад грязного белья. Небось, сам-то не постираешь?
Павел медленно опустил книгу. Его взгляд был нечитаемым. Он посмотрел на кучу белья, потом на Тамару Игоревну.
— Тамара Игоревна, — его голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Вы переходите границы. Это мой дом. И я сам решаю, когда и что мне стирать. И уж тем более, не потерплю, чтобы кто-то разбрасывал мои вещи.
— Это что же, — мать Кристины сложила руки на груди, её голос зазвенел. — Я тебе тут порядок навожу, а ты ещё и недоволен? Я, между прочим, о тебе забочусь!
— Ваша забота, Тамара Игоревна, мне не нужна, — Павел поднялся, его высокая фигура нависла над ней. — И порядок, который вы наводите, мне не подходит. Я вам не сын, и не ребёнок. Вы здесь гость. И я прошу вас уважать мои правила.
Тамара Игоревна открыла рот, чтобы что-то возразить, но слова застряли у неё в горле. Впервые она увидела в его глазах не просто безразличие, а ледяную решимость, которая не предвещала ничего хорошего. Конфликт достиг точки кипения. Три человека в одной квартире, каждый из которых держался за свою правду, и ни один не собирался уступать. Это был не просто скандал, это была битва за территорию, за власть, за последнее слово. И в этой битве Павел был готов идти до конца.
Напряжение в квартире достигло апогея. Воздух стал плотным, словно наэлектризованный, и каждый вдох ощущался как усилие. Павел, казалось, превратился в сгусток холодной решимости. Он жил своей отдельной жизнью, словно не замечая присутствия двух женщин, которые, в свою очередь, старательно игнорировали его. Тамара Игоревна, полная праведного гнева и материнской самоотверженности, продолжала свою миссию по «спасению семьи». Кристина, окончательно сбитая с толку и опустошенная, лишь поддакивала матери, находя в её присутствии некое подобие защиты и оправдания.
Очередное утро началось с запаха горелой каши. Павел вышел на кухню, где Тамара Игоревна хлопотала у плиты, пытаясь приготовить «здоровый» завтрак для Кристины. Сама Кристина сидела за столом, с отрешенным видом ковыряя ложкой остатки вчерашнего йогурта.
— И что это такое? — голос Павла прозвучал сухо, указывая на сковороду с обугленной массой. — Запах, мягко говоря, специфический.
Тамара Игоревна обернулась, её лицо было красным от жара и возмущения.
— Это, Павел, для Кристиночки! Я ей полезную кашу готовлю, а ты опять недоволен! Ты что, даже к своей жене ревнуешь?
— Я не ревную, Тамара Игоревна. Я лишь констатирую факт, что ваши кулинарные эксперименты угрожают здоровью моего… — он осекся, не закончив фразу про ребёнка, — …моего спокойствия. И пахнет это, мягко говоря, отвратительно.
— Ах, отвратительно! — вскричала Тамара Игоревна, бросая лопатку на стол. — А то, что ты мою дочь голодом моришь, это не отвратительно? То, что она похудела на десять килограммов, пока ты свой гребаный ремонт планируешь, это не отвратительно?
Кристина подняла голову, её глаза были полны слез. Она ждала, что мать продолжит, что эта эмоциональная атака пробьет броню Павла.
— Кристина не худеет, Тамара Игоревна, — Павел медленно, словно обдумывая каждое слово, посмотрел на жену. — Она просто не умеет рационально распоряжаться своими средствами. Впрочем, как и вы, судя по всему.
— Ты! — Тамара Игоревна подскочила к нему, её лицо исказилось. — Ты смеешь меня оскорблять? Я тебе кто? Мать твоей жены!
— Вы, Тамара Игоревна, — Павел сделал шаг назад, сохраняя дистанцию, — в моём доме — гость. И в гостях, как известно, не принято вмешиваться в чужие дела. А также готовить еду, от запаха которой хочется немедленно проветрить весь дом.
— Что значит — гость?! — Тамара Игоревна задохнулась от возмущения. — Я к своей дочери приехала! Внука жду! Это мой дом теперь!
— Нет, Тамара Игоревна. Это мой дом. И Кристины. Но никак не ваш, — голос Павла стал ниже, жёстче. — И если вы не готовы соблюдать правила этого дома, то…
— Что, выгонишь меня?! — Тамара Игоревна сложила руки на груди, вызывающе глядя на него. — Так и скажи!
— Я не буду никого выгонять, — Павел покачал головой. — Я просто изменю условия нашего… сосуществования.
Он повернулся и вышел из кухни, оставляя двух женщин в замешательстве. Тамара Игоревна, привыкшая к тому, что её слово — закон, не понимала, что происходит. Кристина же чувствовала, как её последнее прибежище, защита матери, начинает давать трещину.
Прошла неделя. Тамара Игоревна продолжала свой крестовый поход, пытаясь контролировать быт в квартире, но Павел словно перестал её замечать. Он уходил рано утром, возвращался поздно вечером. Ел свои аккуратно приготовленные блюда, не реагировал на её упрёки и демонстративные вздохи. Но за этой внешней пассивностью скрывалась активная деятельность. Павел действовал, и действовал методично.
Кристина начала замечать странности. Из прихожей исчезла её любимая ваза, подарок её бабушки. Затем пропала картина, висевшая в гостиной. Она попыталась спросить у Павла, но он лишь отмахнулся, сказав, что это «мелочи». Тамара Игоревна, заметив перемены, тут же начала подозревать его в воровстве.
— Он ворует наши вещи! — шептала она Кристине. — Точно! Прикрывается ремонтом, а сам потихоньку всё тащит!
Кристина не знала, чему верить. Ей было страшно. Страшно от его хладнокровия, от его молчания, от того, как легко он рушил всё, что они строили годами.
Кульминация наступила в субботу утром. Павел, который обычно уходил в этот день на строительный рынок, остался дома. Он сидел в гостиной, на своём любимом кресле, и читал какую-то брошюру. Кристина и Тамара Игоревна завтракали на кухне, привычно перешептываясь о нём.
— Кристина, — голос Павла прозвучал из гостиной, ровный, как метроном. — Подойди, пожалуйста. И ты, Тамара Игоревна, тоже.
Они вышли в гостиную, настороженные его необычной просьбой. Павел встал. В руках он держал стопку бумаг.
— Я тут, Кристина, пересмотрел наши отношения, — начал он, глядя ей прямо в глаза. — И пришёл к определённым выводам.
— Что ты ещё придумал? — Кристина нервно сглотнула.
— Я тут составил небольшое соглашение, — Павел протянул ей лист бумаги. — Это соглашение о разделе имущества.
Кристина взяла лист, её руки задрожали. Это был не договор о разводе, нет. Это был документ, составленный юристом, где подробно расписывалось, кому что принадлежит. Все его вещи, которые он приобрёл до брака, а также те, что были куплены на его зарплату, теперь были его собственностью. А её вещи, которые она принесла в их общую жизнь, а также те, что были куплены на её деньги – её собственностью. Казалось бы, ничего особенного. Но подвох был в деталях.
— А квартира? — Тамара Игоревна, заглядывая через плечо дочери, наконец, смогла прочитать. — Квартира-то общая!
— Квартира, Тамара Игоревна, принадлежит мне. Она была куплена до брака. Это моя собственность. Но, разумеется, я не гоню Кристину на улицу. Она может проживать здесь, до тех пор, пока… — Павел сделал паузу, его взгляд переместился на Тамару Игоревну. — …пока вы, Тамара Игоревна, не покинете мой дом. И пока Кристина не прекратит свои… инвестиции.
Кристина посмотрела на него, потом на мать. Её лицо было бледным, как бумага.
— Но… но я беременна! — прошептала она.
— Да, Кристина, ты беременна, — согласился Павел. — И я, как отец, несу полную ответственность за своего ребёнка. Но не за твои финансовые авантюры и не за твою маму. В этом соглашении, — он указал на бумаги, — подробно расписаны все мои обязательства перед ребёнком. Материальные. Всё будет по закону.
Тамара Игоревна, наконец, поняла суть происходящего. Он не просто делил имущество. Он отсекал Кристину от себя, оставляя ей лишь голые стены и свои собственные проблемы.
— Ты подлец! — закричала она, бросаясь на Павла. — Ты хочешь мою дочь с ребёнком на улицу выкинуть!
— Успокойтесь, Тамара Игоревна, — Павел перехватил её руки, не давая ей подойти ближе. — Я никого не выкидываю. Я просто устанавливаю правила. Если Кристина хочет жить в этом доме, она должна жить по моим правилам. А мои правила просты: никаких гадалок, никаких тарологов, и никаких посторонних людей, которые вмешиваются в нашу жизнь. А если вы не готовы с этим мириться, то… двери открыты.
Он разжал её руки и отошёл. В его глазах не было ни злости, ни торжества. Только усталость и окончательная, бесповоротная решимость.
Кристина смотрела на него, на мать, на документ в своих руках. Она почувствовала, как её мир, который она так тщательно оберегала, наконец, рассыпался на тысячи мелких осколков. Она была одна. Одна со своей беременностью, со своими «инвестициями» и со своей матерью, которая оказалась не защитницей, а катализатором её полного поражения.
— Это что же, мне уезжать? — Тамара Игоревна, наконец, осознала весь масштаб произошедшего.
— Это ваше решение, Тамара Игоревна, — Павел пожал плечами. — Вы либо соглашаетесь с моими условиями, либо покидаете мой дом. И Кристина, — он перевел взгляд на жену, — ты можешь остаться. Но на моих условиях. И без твоих… друзей из эзотерических сфер.
Это был не развод. Это было гораздо хуже. Это было полное, демонстративное отчуждение. Павел не оставлял Кристине выбора, он просто предъявлял ультиматум. Он не кричал, не устраивал скандалов. Он просто холодно и методично разрушил их общую жизнь, оставив от неё лишь обгоревшие остовы, на которых она должна была теперь выстраивать свою новую реальность. С ним, но без него. Рядом, но на чужой территории.
Кристина чувствовала, как внутри неё поднимается волна отчаяния, но она не могла проронить ни слова. Она посмотрела на мать, потом на Павла. В её глазах была мольба, но он не ответил ей. Он просто стоял там, в центре гостиной, как безмолвный судья, вынесший свой приговор. И в этот момент она поняла, что проиграла. Проиграла всё. А он, её муж, который когда-то казался таким мягким и податливым, оказался безжалостным, хладнокровным мстителем, который не оставил ей ни единого шанса. Это был окончательный, сокрушительный скандал, который закончился не битьем посуды или криками, а ледяным, нерушимым барьером, воздвигнутым между ними навсегда…
