— Денис, ну имей же совесть, третий час ночи, — голос матери, Анны, был тонким и усталым, лишённым всякой силы. Она стояла в дверях гостиной в старом халате, щурясь от резкого света в прихожей. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом табачного дыма, дешёвого парфюма и чего-то пролитого и липкого. Этот запах уже стал визитной карточкой ночных возвращений её сына.
Денис, привалившись плечом к дверному косяку, лениво стягивал кроссовок. На его лице играла самодовольная, пьяная ухмылка. Он был высок, хорошо сложен — тридцать лет мужской силы, не обременённой никакими заботами, кроме поиска развлечений.
— Мам, всё нормально. Ребята уже ушли, тихо же. Что ты начинаешь?
— Тихо? — из спальни вышел отец. Сергей Петрович был в пижамных штанах и футболке. В отличие от жены, он не щурился. Его глаза, обычно спокойные, сейчас были похожи на два тёмных, твёрдых камня. Он не повышал голоса, но каждое его слово падало в тишину коридора с неприятным весом. — Твой друг Гоша полчаса назад на лестнице пел песни про аргентинскую ямайку. Соседка из сорок пятой уже звонила. Ещё один такой концерт, Денис, и она напишет заявление. Участковому. На моё имя, заметь.
Денис наконец стянул второй кроссовок и выпрямился. Его рост теперь казался угрожающим. Ухмылка сползла с его лица, сменившись выражением раздражённого превосходства. Он смотрел на отца сверху вниз, словно тот был не родителем, а назойливым консьержем.
— Ой, только не надо про участкового, пап. Никто никуда не напишет. Успокойтесь и идите спать. Проблема высосана из пальца.
Это было сказано таким тоном, будто он делал им одолжение, позволяя жить на одной с ним территории. Именно этот тон — снисходительный, барский — и стал детонатором. Сергей Петрович сделал шаг вперёд.
— Проблема в том, что эта квартира превратилась в проходной двор. Проблема в том, что твоему лбу тридцать лет, а ты до сих пор не понимаешь элементарных вещей. Ты живёшь с нами. С людьми, которые встают на работу в семь утра.
И тут Дениса прорвало. Накопившееся за вечер спиртное ударило в голову, сметая последние остатки приличия. Его лицо исказилось, голос из ленивого превратился в громкий, почти срывающийся крик, который эхом разнёсся по сонной квартире.
— Да что вы мне указываете?! Я не в тюрьме! Что хочу, то и делаю!
— Да что ты говоришь?!
— Пока я тут живу, это и моя квартира тоже! И не надо мне указывать, во сколько приходить и кого приводить! Не нравится — съезжайте!
Он орал это в лицо отцу, брызгая слюной. Анна в ужасе прижала руки ко рту. Но Сергей Петрович не отшатнулся. Он не стал кричать в ответ. Вместо этого произошло нечто странное. Гнев на его лице вдруг угас, сменившись предельным, почти научным любопытством. Он перестал смотреть на Дениса как на сына. Он смотрел на него как на незнакомый объект, изучая его повадки, анализируя произнесённые слова. Он внимательно, не моргая, рассматривал искажённое злобой лицо, небритые щёки, мутные глаза. Он словно взвешивал что-то на невидимых весах, и чаша окончательно склонилась в одну сторону.
Вся ярость Дениса разбилась об это внезапное, ледяное спокойствие. Он сбавил тон, растерянно моргнул. Ему нужна была ответная реакция, скандал, крик, чтобы подпитать свою правоту. Но он не получил ничего.
— Что? — уже тише спросил он. — Что ты на меня так смотришь?
Сергей Петрович медленно качнул головой, будто подтверждая какой-то свой внутренний вывод.
— Я тебя услышал, — сказал он. Голос его был абсолютно ровным. Он развернулся и, не говоря больше ни слова, ушёл обратно в спальню.
Анна посмотрела ему вслед, потом перевела испуганный взгляд на сына. Денис же, не поняв глубины произошедшего, воспринял отцовское отступление как капитуляцию. Он победно хмыкнул, прошёл на кухню, громко хлопнув дверью холодильника, и принялся греметь кастрюлями, утверждаясь в своей полной и безоговорочной власти на этой территории. Он не знал, что война уже проиграна. И проиграл её он сам, всего одной фразой.
Следующий день не принёс разрядки. Наоборот, воздух в квартире загустел, превратившись в вязкую, давящую субстанцию. Ночной скандал не закончился, он просто перешёл в молчаливую фазу. Денис вёл себя как победитель. Он проснулся поздно, демонстративно громко включил в своей комнате музыку и долго занимал ванную. За завтраком на кухне он вёл себя так, словно родителей не существовало. Он не здоровался, двигался с размашистой уверенностью хозяина, который терпит на своей территории двух не самых приятных соседей.
Анна передвигалась по квартире почти бесшумно, стараясь не попадаться сыну на глаза. Её лицо осунулось, под глазами залегли тени. Она пыталась создать видимость обычного утра: сварила кашу, поставила чайник, но её действия были механическими, лишёнными жизни. Она была похожа на миротворца, оказавшегося на минном поле после окончания боя — вроде бы тихо, но каждый шаг может привести к взрыву.
Сергей Петрович был полной её противоположностью. Он был спокоен. Но это было не спокойствие смирения, а спокойствие заведённого часового механизма. Он встал как обычно, побрился, выпил свой кофе, читая новости на планшете. Он не обращал на сына никакого внимания, но в его игнорировании не было обиды. Была холодная, отстранённая деловитость. Он ждал.
Вечер принёс развязку. Денис вернулся с работы, бросил куртку на кресло в прихожей и направился прямиком к холодильнику. Сергей Петрович вышел из гостиной.
— Денис, зайди на кухню. Разговор есть.
Его голос был абсолютно ровным, без малейшего намёка на эмоции. Это был тон начальника, вызывающего подчинённого для постановки задачи. Денис лениво обернулся, на его лице было написано откровенное нежелание подчиняться.
— Что ещё? Я есть хочу.
— Это недолго, — настаивал отец, уже садясь за кухонный стол.
Вздохнув с преувеличенной досадой, Денис плюхнулся на стул напротив. Он приготовился к очередной порции нудных нравоучений, заранее выстраивая в голове саркастичные ответы. Но отец молчал. Он просто положил на клеёнчатую скатерть тёмно-синюю папку-скоросшиватель. Такую, в каких носят документы в офисах.
— Что это? — спросил Денис, скрестив руки на груди.
— Ты вчера сказал, что это и твоя квартира тоже, — начал Сергей Петрович, глядя не на сына, а на папку перед ним. — Ты прав. Мы с матерью долго думали. Пора узаконить твои права. Это договор.
Он пододвинул папку к Денису. Тот с недоверчивой ухмылкой открыл её. Первое, что бросилось в глаза — строгий заголовок, набранный жирным шрифтом: «ДОГОВОР НАЙМА ЖИЛОГО ПОМЕЩЕНИЯ». Ухмылка медленно начала сползать с его лица. Он пробежал глазами по первым строчкам: «Гражданин Сергеев Сергей Петрович, именуемый в дальнейшем „Наймодатель“… и гражданин Сергеев Денис Сергеевич, именуемый в дальнейшем „Наниматель“… заключили настоящий Договор о нижеследующем…»
— Ты шутишь, что ли? — пробормотал он, поднимая на отца ошарашенный взгляд.
— Я абсолютно серьёзен, — голос отца был твёрд как сталь. — Читай дальше. Раз ты здесь полноправный жилец, а не ребёнок, то вот твои условия. Пункт три, подпункт один: арендная плата составляет пятнадцать тысяч рублей в месяц. Это ровно половина рыночной стоимости аренды подобной комнаты в нашем районе. Я навёл справки. Пункт три, подпункт два: коммунальные платежи делятся поровну на троих прописанных. Твоя доля будет приходить отдельной квитанцией.
Денис листал страницы, и его пальцы дрожали от подступающей ярости. Буквы складывались в унизительный, методично составленный приговор.
— А это что ещё за бред? — он ткнул пальцем в страницу. — «Правила проживания».
— Самый важный раздел, — кивнул Сергей Петрович. — Гости в твоей комнате после двадцати трёх ноль-ноль — только с нашего письменного согласия. Заранее, за сутки. Громкая музыка, шум, мешающий отдыху других жильцов, — запрещены. Три зафиксированных нарушения — немедленное выселение без возврата залога. Мы с матерью больше не твои родители-опекуны. Мы — твои арендодатели. Подписывай.
Денис захлопнул папку с такой силой, что стол дрогнул. Он смотрел на официальный документ, на сухой, канцелярский язык, который одним росчерком пера превращал его из хозяина жизни в своей комнате в бесправного съёмщика на птичьих правах. В квартире собственных родителей. Холодная, злая ярость затапливала его изнутри. Это было не просто унижение. Это было объявление войны. Войны, в которой ему только что продиктовали правила, и он не мог поверить в их реальность.
Договор остался лежать на кухонном столе, как неразорвавшаяся бомба. Денис его не подписал. Но он и не ушёл. Утром он молча прошёл мимо папки, налил себе кофе и заперся в своей комнате. Для его родителей это молчание было хуже любого крика. Оно означало, что вызов принят. Началась новая, холодная фаза войны, в которой формальные правила стали оружием изощрённых издевательств.
Денис превратился в идеального, но невыносимого арендатора. Первым полем битвы стала кухня. Раньше Анна всегда готовила на всех, оставляя сыну ужин в кастрюле. Теперь же Денис купил себе отдельный набор продуктов и демонстративно разместил его на «своей» полке в холодильнике, которую он пометил клочком бумаги с надписью «Наниматель». Он готовил себе сам, оставляя после себя гору грязной посуды в раковине.
— Денис, ты мог бы хотя бы тарелку за собой помыть? — не выдержала однажды Анна, глядя на застывший жир на сковороде.
— Мам, то есть, Анна Викторовна, — он обернулся с вежливой, ядовитой улыбкой. — Я арендую только жилую площадь, свою комнату. Пользование кухней — это общая зона. Уборка общих зон — обязанность наймодателя, если иное не прописано в договоре. А мы его, как вы помните, не подписывали. Так что действуют общие правила.
Он говорил это спокойно, глядя матери прямо в глаза. Анна замолчала, растерянно хлопая ресницами. Она не знала, как отвечать на этот ледяной формализм. Это был не её сын, а чужой, неприятный человек, использующий слова как удары.
Вечером, когда Сергей Петрович вернулся с работы, он увидел, что мусорное ведро переполнено. Он молча посмотрел на Дениса, который сидел в кресле с телефоном.
— Мусор, Денис.
— Я вижу, — не отрываясь от экрана, отозвался тот. — Моего мусора там нет. Я свой выношу сам, в отдельном пакете. А это — общедомовые отходы.
Сергей Петрович ничего не ответил. Он просто взял ведро и пошёл к выходу. Но Денис видел, как напряглась его спина и как сжались в кулаки его руки. И это доставляло ему злорадное удовольствие. Он доказывал им абсурдность их затеи, превращая их жизнь в такой же формальный ад, какой они приготовили для него.
Музыка стала его главным орудием. Он нашёл в интернете нормативы по уровню шума в жилых помещениях и следовал им с хирургической точностью. Ровно до одиннадцати вечера из его комнаты неслись тяжёлые басы, от которых вибрировали стены. Родители сидели в гостиной, пытаясь смотреть телевизор, но слова диктора тонули в монотонном гуле. Ровно в 22:59 Денис делал музыку ещё громче, на пределе допустимого. А в 23:00, секунда в секунду, наступала идеальная тишина. Он не нарушал правил. Он просто делал совместную жизнь невыносимой.
— Это провокация, — сказал Сергей Петрович жене, когда очередной музыкальный сеанс закончился. Его лицо было серым от сдерживаемой ярости.
— Серёжа, может, не надо было всего этого? — тихо спросила Анна. — Может, просто поговорить?
— С кем? — жёстко ответил он. — С «нанимателем»? Он сам выбрал этот язык. Пусть на нём и общается.
Кульминацией месяца стал день «аренды». Вечером Денис вошёл в гостиную, где родители смотрели новости. Он небрежно бросил на журнальный столик отсчитанную сумму. Пятнадцать тысяч. Ровными купюрами. — Вот. За проживание, — сказал он тоном человека, расплачивающегося за парковку.
Сергей Петрович посмотрел на деньги, потом на сына.
— Я не вижу здесь доли за коммунальные услуги.
Денис усмехнулся.
— Квитанции не было. В договоре, который вы мне предлагали, было чётко сказано: «отдельной квитанцией». Нет квитанции — нет оплаты. Всё по правилам. Вашим правилам.
Он развернулся и ушёл в свою комнату, оставив родителей наедине с деньгами, лежащими на полированной поверхности стола. Эти купюры были не платой за жильё. Они были символом окончательного разрыва. Деньги, которые должны были научить его ответственности, стали инструментом его мести. Сергей Петрович понял, что его ход, казавшийся ему сильным и единственно верным, лишь завёл ситуацию в ещё более глубокий, холодный тупик, из которого уже не было мирного выхода.
Холодная война не могла длиться вечно. Она требовала постоянного напряжения, и Денис, опьянённый своей безнаказанностью, решил, что пора праздновать победу. Он чувствовал, что сломил родителей. Они больше не делали ему замечаний, молча сносили его выходки и даже приняли от него деньги. В его извращённой логике это означало, что они приняли его правила игры. А раз так, то пора было поднять ставки.
Пятница. Он заранее предупредил пару своих самых близких друзей, что у него дома намечается «небольшая, культурная посиделка». К десяти вечера «небольшая посиделка» разрослась до шумной компании из восьми человек. Они заняли кухню и гостиную. Из комнаты Дениса глухо бил ритмичный бас, но теперь он не выключался в одиннадцать. Смех, громкие разговоры, звон бутылок — всё это сливалось в гул, который просачивался под двери спальни родителей, заполняя их последнее убежище.
Анна лежала в кровати, отвернувшись к стене и натянув одеяло на голову. Она не плакала, просто лежала неподвижно, будто пытаясь силой воли исчезнуть. Сергей Петрович сидел в кресле у окна. Он не читал и не смотрел в телефон. Он просто сидел в темноте и слушал. Он слушал не музыку и не пьяные выкрики. Он слушал, как рушится его дом. Каждый взрыв хохота из гостиной был ударом молотка по несущей стене его семьи. Он не испытывал злости. Злость выгорела дотла за прошедший месяц. Остался только холодный, твёрдый пепел принятого решения. Он ждал, пока часы на стене отсчитают последние минуты их совместной жизни.
Гости разошлись только к четвёртому часу утра, оставив после себя липкий пол на кухне, стойкий запах перегара и гору пустых бутылок у мусорного ведра. Денис, довольный и уставший, завалился спать, не утруждая себя уборкой. Он был уверен, что утром его ждёт лишь привычное молчание.
Когда он проснулся ближе к обеду, в квартире было непривычно тихо. Он вышел на кухню. Родителей не было. Но на столе, рядом с тем самым неподписанным договором, лежал лист бумаги. Это было не письмо. Это было уведомление, напечатанное на принтере тем же строгим шрифтом.
«Нанимателю Сергееву Д. С. УВЕДОМЛЕНИЕ О РАСТОРЖЕНИИ ДОГОВОРА Настоящим уведомляем Вас, что ввиду грубого и неоднократного нарушения правил проживания (пункт 4.2: „создание шума, мешающего отдыху других жильцов“, пункт 4.3: „пребывание посторонних лиц после 23:00“), договор найма жилого помещения считается расторгнутым с 14:00 сегодняшнего дня. Вам надлежит освободить занимаемую жилую площадь в указанный срок. Наймодатель, Сергеев С. П.»
Денис перечитал текст дважды. Это было настолько абсурдно, что он рассмеялся. Цирк продолжается. Он скомкал бумажку и бросил её в мусорное ведро, прямо на пустые бутылки. Он принял душ, оделся и ушёл по своим делам, решив, что вернётся вечером и посмотрит, какой ещё спектакль они для него приготовили.
Он вернулся в девять вечера. Вставил ключ в замочную скважину, повернул… и ключ упёрся во что-то твёрдое, не пройдя и половины пути. Он попробовал ещё раз. Тот же результат. Он с недоумением посмотрел на дверь, потом снова на ключ. Его ключ. От его квартиры. Он нажал на звонок. Один раз. Второй. Третий. За дверью стояла абсолютная тишина. Он начал колотить в дверь кулаком.
— Эй! Пап! Откройте! Что за шутки?
Никакого ответа. И тут его взгляд упал в сторону. Рядом с дверью, у стены, стояли три большие картонные коробки, аккуратно заклеенные широким скотчем. Его коробки. Те самые, в которых он когда-то перевозил вещи из общежития. На верхней коробке лежал белый почтовый конверт. Дрожащими от внезапного, ледяного осознания пальцами он вскрыл его. Внутри были деньги — те самые пятнадцать тысяч, которые он с такой гордостью бросил на стол. И короткая записка, написанная ровным, безэмоциональным почерком отца: «Аренда расторгнута. Залог возвращён».
Он стоял один на тускло освещённой лестничной клетке. В кармане — бесполезный ключ, перед ним — три коробки со всей его жизнью и дверь, которая больше никогда не откроется. За этой дверью были его родители, его комната, его прошлое. Но теперь это был просто чужой дом. В оглушительной тишине подъезда в его голове эхом отдавалась его собственная фраза, сказанная с пьяной спесью всего месяц назад: «Пока я тут живу, это и моя квартира тоже». Он проиграл. Окончательно и бесповоротно…
