— Ты представляешь, Лен, он опять про командировку заговорил. Говорит, на этот раз надолго, недели на три. Но я даже не расстраиваюсь. Знаю ведь, что это для нас, для нашего будущего.
Ира прижимала телефон плечом к уху, ловко орудуя ножом и нарезая мясистые помидоры для салата. На кухне густо пахло запекающейся курицей с розмарином и чесноком — фирменное блюдо, которое Кирилл мог есть хоть каждый день. Тёплый, чуть приглушённый свет торшера в углу заливал их небольшую съёмную квартиру уютным золотом, превращая её в настоящее гнездо, в крепость, защищающую от суеты большого города.
— Ой, Ирка, смотри, мужики они такие, — доносился из трубки скептический голос подруги. — Лапши навешают, а сами…
— Лен, прекрати. Кирилл не такой. У нас всё серьёзно. Он на днях обмолвился, что пора бы уже подумать о чём-то большем. Понимаешь? Он говорил о кольце. О настоящей семье.
Она понимала. Два года абсолютного, почти глянцевого счастья. Он был идеальным: внимательный, щедрый, с потрясающим чувством юмора и той самой мужской основательностью, о которой она читала в книгах. Единственное, что слегка царапало эту безупречную картину, — его семья. Они жили где-то далеко на севере, и отношения у него с ними были, по его словам, натянутые, сложные. Поэтому знакомить их он не спешил. Ира не настаивала. Придёт время, и всё случится само собой, без давления и ультиматумов.
Она закончила разговор с подругой, пообещав позвонить завтра, и поставила телефон на зарядку. Курице в духовке оставалось ещё минут двадцать. Идеальное время, чтобы бездумно полистать ленту соцсети, убивая минуты ожидания. Мелькали чужие отпуска в жарких странах, фотографии пухлых младенцев, смешные видео с котиками. Стандартный набор цифровой жизни, не вызывающий никаких эмоций. Ира уже собиралась отложить телефон, как вдруг в разделе «Вы можете их знать» её взгляд зацепился за знакомую фамилию — Соколова. Как у Кирилла. На аватарке улыбалась симпатичная брюнетка. Анна Соколова.
Сердце кольнуло глупое, иррациональное любопытство. Наверное, сестра, о которой он никогда не говорил. Или какая-нибудь дальняя родственница. Она кликнула на профиль. Открыт. Ира скользнула взглядом по стене, заставленной фотографиями какого-то мальчика, рецептами пирогов и репостами из групп про материнство. Ничего интересного. Она уже хотела закрыть страницу, но тут её взгляд упал на закреплённую запись в самом верху.
Фотография. Большая, яркая, сделанная профессиональным фотографом. На ней был он. Её Кирилл. Он сидел на диване, широко и ослепительно счастливо улыбаясь. С одной стороны его крепко обнимала та самая Анна Соколова, а с другой — маленький мальчик, лет четырёх, невероятно похожий на Кирилла своей улыбкой и формой ушей. Перед ними на столике стоял большой шоколадный торт со свечой в виде цифры «5». А подпись под фото, написанная рукой этой Анны, добила её окончательно: «5 счастливых лет в браке! Люблю тебя, мой единственный! Спасибо за нашего сына и за каждый день вместе!»
Воздух вышел из лёгких одним болезненным, судорожным толчком. Аромат курицы, ещё минуту назад казавшийся таким аппетитным, вдруг стал тошнотворным, удушливым. Комната поплыла, тёплый свет торшера превратился в размытое жёлтое пятно. Ира смотрела на экран, а мозг отказывался принимать информацию. Этого не могло быть. Ошибка. Чей-то злой, нелепый розыгрыш. Она начала лихорадочно листать дальше, впиваясь ногтями в корпус телефона. Вот они на море, Кирилл подбрасывает сына в воздух. Вот он учит его кататься на велосипеде — том самом, о покупке которого рассказывал ей пару месяцев назад, якобы для племянника. Вот они всей семьёй на дне рождения у какой-то пожилой женщины, которую он целует в щёку. Его мама. Та самая «мама», с которой у него были «натянутые отношения».
Два года её жизни, её любви, её планов на будущее — всё это оказалось грандиозной, чудовищной ложью. Каждая его командировка, каждый его отъезд «к родителям» — всё встало на свои места, сложившись в отвратительную, уродливую картину. Она была не будущей женой. Она была… удобным отелем. Функцией. Пристанищем в чужом городе.
В этот самый момент в замке входной двери дважды провернулся ключ. Щелчок прозвучал в наступившей внутренней оглушённости как выстрел. Он пришёл. Пришёл с очередной «командировки» к ней. В их гнездо.
Кирилл вошёл в квартиру, как всегда, немного шумно, бросив на пол дорожную сумку и с наслаждением стягивая ботинки. На его лице играла усталая, но безгранично довольная улыбка человека, добравшегося до своей тихой гавани. В одной руке он держал увесистый букет её любимых пионов — пышных, тугих, пахнущих весной и обещаниями.
— Иришка, я дома! Пахнет так, что я с порога с ума схожу! Я так соскучился!
Он шагнул на кухню, готовый сгрести её в охапку, зарыться носом в её волосы, но замер на полпути. Ира не бросилась ему на шею. Она сидела за столом, прямая, как статуя, и смотрела на него. Просто смотрела. В её взгляде не было ни радости, ни обиды. Там было нечто гораздо худшее — холодное, отстранённое знание. Её лицо, всегда такое живое и эмоциональное, превратилось в непроницаемую маску. Его улыбка медленно сползла, столкнувшись с этой ледяной стеной. Затем его взгляд упал на её руку, сжимавшую телефон. Экран светился, и даже с расстояния в несколько шагов он узнал эту фотографию. Он всё понял.
— Что-то случилось? — его голос прозвучал глухо, уже без прежней бодрости.
Она не ответила. Она медленно, с какой-то ритуальной точностью, положила телефон на стол экраном вверх, чтобы он мог видеть. Чтобы он не мог отвести взгляд. Букет пионов в его руке вдруг показался нелепым и тяжёлым. Он неловко положил цветы на кухонную тумбу, рядом с раковиной. Они легли траурным венком на светлую столешницу.
— Как отдохнул? — её голос был ровным, почти безжизненным. В нём не было ни одной знакомой ему нотки.
— Ир, я не отдыхал, ты же знаешь, работа… — начал он, но она его прервала, не повышая голоса.
— Сына видел?
Слово «сын» ударило его под дых. Он пошатнулся, схватившись за спинку стула. Его мозг лихорадочно искал выход, ложь, спасительную соломинку.
— О чём ты говоришь? Какой сын? Ир, это… это какая-то дурацкая шутка. Наверное, двоюродный брат, они похожи, его так же зовут. Ты же знаешь, у меня полно родственников, которые любят зло подшутить.
Он врал. Врал неумело, жалко, как нашкодивший школьник. Он смотрел куда-то ей за плечо, в стену, не выдерживая её прямого, буравящего взгляда.
— Пять лет. Торт с цифрой пять. Красивый мальчик. Похож на тебя. Особенно уши. И жена. Анна. Она пишет, что любит тебя. Она счастлива с тобой уже пять лет. Ты ведь тоже счастлив на этой фотографии, Кирилл. Посмотри, как ты улыбаешься. Я никогда не видела у тебя такой улыбки.
Она говорила это не как обвинение. Она говорила это как патологоанатом, вскрывающий труп их отношений и бесстрастно комментирующий увиденное. Каждое её слово было точным, выверенным, каждое било в цель. Его ложь рассыпалась, не успев оформиться. Он тяжело дышал, расстегнул молнию на куртке, словно ему не хватало воздуха. Запах запекающейся курицы, смешанный с приторно-сладким ароматом пионов, вызывал тошноту.
— Ира, дай мне объяснить… Это всё не то, чем кажется…
Она медленно поднялась со стула. Подошла к нему вплотную, так близко, что он чувствовал исходящий от неё холод. Она заглянула ему прямо в глаза, и в её взгляде больше не было пустоты. Там разгорался тёмный, яростный огонь.
— Пять лет в браке, говоришь? Ребёнок есть! Кирилл, а я кто в твоей жизни? Бесплатный отель на время командировок?!
Его бравада схлынула мгновенно, оставив после себя липкий, жалкий страх. Он смотрел на неё, и в его глазах больше не было уверенности хозяина жизни, только паника загнанного в угол зверя. Осознав, что прямое отрицание провалилось с треском, он сменил тактику. Кирилл тяжело опустился на стул, тот самый, на котором она сидела минуту назад, и уронил голову на руки. Его плечи поникли. Он разыгрывал капитуляцию.
— Да. — Слово вышло из него глухим, сдавленным стоном. — Да, Ира. Ты права. У меня есть семья.
Он поднял на неё взгляд, полный вселенской скорби. Это был взгляд мученика, приговорённого к пожизненной каторге.
— Я должен был рассказать тебе всё с самого начала, но я… я не мог. Я боялся тебя потерять. Ты не поймёшь, каково это — жить не своей жизнью. Этот брак — ошибка. Огромная, чудовищная ошибка молодости. Залёт, понимаешь? Просто залёт. Я должен был поступить как порядочный человек. Я и поступил. Но там никогда не было любви, Ира. Ни одного дня. Это просто… сосуществование. Долг. Обязательство перед ребёнком.
Он говорил, и слова лились из него отточенным, многократно прокрученным в голове потоком. Это была его исповедь, его легенда, заготовленная на случай вот такого провала. Он выставлял себя жертвой обстоятельств, благородным страдальцем, несущим свой крест.
— Все эти годы я задыхался. Буквально. А потом появилась ты. Как глоток свежего воздуха. Ты — единственное настоящее, что есть в моей жизни. Каждый день, проведённый с тобой, — это день, когда я жил, а не существовал. Каждая командировка сюда — это был не побег от работы, это был побег к жизни. К тебе. Я собирался всё решить, честное слово. Вот-вот, ещё немного, как только сын подрастёт… Я бы всё им оставил и пришёл к тебе. Навсегда.
Он закончил свою речь и посмотрел на неё с надеждой, ожидая увидеть на её лице хоть что-то — сочувствие, понимание, может быть, даже прощение. Но её лицо оставалось бесстрастным. Она слушала его исповедь так, как слушают прогноз погоды. Внимательно, но безэмоционально. Она дала ему выговориться, вывалить всю эту гниль наружу.
А потом она заговорила. Спокойно, методично, будто сверяясь с невидимым списком.
— Твоя тяжёлая командировка в Казань в прошлом мае. Помнишь, ты говорил, что запускали новый филиал, спал по три часа в сутки?
— Да, конечно, это был адский проект, — с готовностью подхватил он, ухватившись за знакомую деталь.
— Это было до или после того, как ты научил сына кататься на велосипеде? Судя по дате на фото, как раз в тот же уик-энд. Велосипед, кстати, красивый. Красный. Ты говорил, что покупал такой же племяннику.
Его лицо застыло.
— А помнишь свой корпоративный тренинг в Сочи? В октябре. Ты ещё жаловался на скучные лекции и отвратительную еду в пансионате. Прислал мне фотографию унылого конференц-зала.
— Ир, я не понимаю, к чему ты…
— К тому, что твоя жена в тот же день выложила фотографию, где вы втроём стоите на набережной. На тебе те же самые синие шорты, которые я тебе подарила. Она подписала фото: «Отмечаем нашу деревянную свадьбу. 5 лет!» У вас, оказывается, годовщина в один день с днём рождения моей мамы. Какое совпадение, правда? Ты ведь тогда не смог ко мне приехать, сказал, что у тебя самый важный отчёт в году.
Она не кричала. Её ровный, почти безразличный тон был страшнее любого скандала. Она не обвиняла его во лжи. Она с хирургической точностью препарировала его жизнь, вскрывая один гнойник за другим. Он смотрел на неё, и его лицо начало меняться. Маска страдальца сползла, обнажив растерянность, а затем — холодную, звериную злобу. Он понял, что его не просто поймали. Его разложили на атомы.
Злость — холодная, чистая, дистиллированная — вытеснила из него и растерянность, и остатки вины. Маска страдальца рассыпалась в прах, обнажив уродливое, озлобленное лицо человека, чью удобную игру бесцеремонно прервали. Он больше не оправдывался. Он нападал.
— Так вот, значит, как? Решила в грязном белье покопаться? Устроила слежку? Тебе доставляет удовольствие разрушать чужие жизни?
Он выпрямился, и в его голосе зазвучал металл. Он пытался вернуть себе контроль, перевернуть ситуацию, сделать виноватой её. Сделать её мелочной, мстительной женщиной, которая суёт нос не в своё дело. Но он опоздал. Она смотрела на это преображение с холодным, почти научным интересом, как энтомолог наблюдает за последними конвульсиями насекомого под стеклом. В ней не было боли. Боль сгорела дотла в тот момент, когда она увидела ту фотографию. Теперь остался только пепел и лёд.
— Твоя жизнь оказалась гораздо грязнее, чем я могла себе представить, Кирилл. Но я в ней больше не участвую.
— Ах, не участвуешь? — он зло усмехнулся. — А два года тебя всё устраивало? Подарки, рестораны, поездки. Всё было хорошо, пока ты случайно не увидела то, что видеть не должна была? Ты думала, я ради тебя всё брошу? Семью, сына? Ты серьёзно настолько наивна?
Он ждал от неё ответной агрессии, криков, обвинений. Он был готов к этому, он бы с радостью утонул в привычном скандале, где можно было бы наговорить гадостей и уйти, хлопнув дверью. Но она молчала, и это молчание выводило его из себя куда сильнее, чем любой крик.
Она взяла в руки свой телефон, тот самый, что всё ещё лежал на столе экраном вверх. Разблокировала его одним движением. Пальцы её легко заскользили по экрану, открывая ту самую страницу, тот самый пост с тортом и счастливой семьёй. Увидев это, Кирилл похолодел. Он инстинктивно понял, что сейчас произойдёт нечто непоправимое.
— Что ты делаешь? — его голос сорвался. — Ира, не смей! Ты не имеешь права!
— Не имею права? — она впервые за весь вечер посмотрела на него с тенью живой эмоции. Это было презрение. — Это ты не имел права врать мне два года. Ты не имел права превращать мою жизнь в свой личный дом отдыха. Ты говорил, что я — твой глоток свежего воздуха. А кем была она? Та, что родила тебе сына? Удушьем? Ошибкой? Долгом?
Она произносила его же слова, и они звучали в её устах как приговор.
— Ты разрушишь всё! — почти закричал он, делая шаг к ней, чтобы вырвать телефон. — Ты сломаешь жизнь ребёнку!
— Это не я. Это ты всё разрушил в тот день, когда решил, что можешь сидеть на двух стульях, — она сделала шаг назад, подняв телефон повыше. Её пальцы замерли над строкой «Написать комментарий…». — Ты хотел, чтобы я была твоей «настоящей жизнью», а она — твоим «долгом». Ты так комфортно устроился. Но так не бывает, Кирилл. Нельзя разделить себя надвое и надеяться, что две твои половинки никогда не встретятся.
Он смотрел на её пальцы, на светящийся экран, и понимал, что вся его тщательно выстроенная вселенная сейчас рухнет. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно.
Она начала печатать. Быстро, чётко, без единой паузы. Щелчки виртуальной клавиатуры звучали в оглушительной тишине кухни как удары молотка, забивающего гвозди в крышку гроба. Затем она на секунду замерла и нажала «Отправить».
После этого она спокойно протянула телефон ему.
— Можешь прочитать. Я думаю, твоей жене будет интересно узнать, как сильно ты её «любишь».
Он не взял телефон. Он просто смотрел на неё с ужасом и ненавистью. Он знал, что там. Там была правда. Не просто констатация факта измены, а ядовитая смесь из его собственных слов, которые она только что процитировала. Слова про «ошибку молодости», «нелюбимую жену» и «отдушину в командировках». Слова, которые убьют его брак куда надёжнее, чем любая фотография. Она не просто выставила его лжецом. Она выставила его ничтожеством в глазах той, другой женщины.
Из духовки потянуло едким запахом гари. Курица сгорела.
— Уходи, — сказала Ира тихо, но в этом слове была вся тяжесть мира. — Забери свою сумку, свои пионы и уходи. В свой дом. К своему долгу.
Он молча развернулся. Не сказал больше ни слова. Подобрал с пола сумку и, не глядя на неё, вышел из квартиры. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Ира осталась одна на кухне, в облаке удушливого дыма от сгоревшего ужина и приторного аромата ненужных цветов…
