— Раз уж тебе в тягость заботиться о брате, — голос матери звучал ледяным, — значит, освобождай квартиру.
Марина стояла в прихожей московской двушки с чемоданом в руках. В квартире гулко тикали настенные часы — подарок дедушки. Было далеко за полночь, но сна не было ни в одном глазу. Галина Николаевна, её мать, упрямо сжимала тонкие губы, скрестив руки на груди. В её позе читалась непоколебимая решимость судьи, вынесшего окончательный приговор.
Марина молчала. Что тут скажешь? Все слова были выговорены час назад, во время той ужасной ссоры на кухне. Теперь оставалось только уйти.
Из дальней комнаты донёсся сонный голос брата:
— Ма, а ужин где? Я есть хочу!
Лицо Галины Николаевны мгновенно смягчилось, словно кто-то переключил тумблер.
— Сейчас, сынок! Сейчас мамочка тебе разогреет!
Она развернулась и поспешила на кухню, оставив дочь стоять у двери с чемоданом. Марина ещё несколько секунд смотрела на спину матери, потом тихо вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Марина выросла в небольшом городке под Владимиром, в типовой пятиэтажке с облупившейся краской на подъездах. Ей было девять лет, когда родился Егор. Она хорошо помнила тот день — отец метался по квартире, собирая вещи для роддома, а она сидела у окна и считала проезжающие машины.
Роды были тяжёлыми. Егор появился на свет слабеньким, с пороком сердца. Первые три года его жизни превратились в бесконечную череду больниц, врачей и лекарств. Галина Николаевна буквально не отходила от сына, спала рядом с его кроваткой, вскакивала от каждого всхлипа.
— Маринка, принеси воды! Маринка, постирай пелёнки! Маринка, сходи в аптеку! — эти фразы стали саундтреком её детства.
Владимир Сергеевич, отец, работал электриком на заводе. Часто уезжал в командировки — то оборудование наладить, то новую линию запустить. Дома появлялся редко, уставший, молчаливый. Садился у телевизора с бутылкой пива и отключался от семейной жизни.
Когда Егору исполнилось пять, врачи сказали, что критический период позади. Мальчик окреп, щёки порозовели, в глазах появился озорной блеск. Но Галина Николаевна так и не смогла перестроиться. В её глазах сын навсегда остался тем хрупким младенцем, которого она выхаживала.
— Егорушка, не бегай — упадёшь! Егорушка, надень шапочку — простудишься! Егорушка, покушай супчик — тебе нужны силы!
А Марине доставалось другое:
— Ты же старшая, должна понимать. Ты же девочка, тебе не трудно. Ты же здоровая, а у него сердце слабое.
И Марина понимала. Убирала квартиру, готовила обеды, проверяла у брата уроки, водила его в школу и обратно. Егор рос избалованным, капризным, уверенным, что весь мир существует для исполнения его желаний.
После школы Марина поступила в московский институт на бухгалтера. Неожиданно родители вспомнили о квартире в столице — небольшой двушке, доставшейся от дедушки Галины Николаевны.
— Живи там, — сказала мать. — Всё равно пустует, а снимать дорого.
Это было первое проявление заботы о ней за долгие годы. Или просто практичность — Марина так и не поняла.
Первый год в Москве был как глоток свежего воздуха после долгого пребывания под водой. Никто не дёргал, не просил, не требовал. Можно было прийти домой и просто лежать на диване. Можно было готовить только для себя. Можно было жить.
Прошло семь лет. Марина окончила институт, устроилась бухгалтером в небольшую фирму по продаже стройматериалов. Работа была рутинной, но стабильной. Зарплата позволяла жить скромно, но достойно. Она обустроила квартиру по своему вкусу — светлые шторы, много книг, на кухне — коллекция кружек из разных поездок.
Звонок от матери прозвучал как гром среди ясного неба:
— Егор поступил в московский колледж! На программиста! Мы так рады!
Марина искренне порадовалась за брата. Но следующая фраза заставила её похолодеть:
— Конечно, жить он будет с тобой. Нечего деньги на общежитие тратить, когда есть своя квартира.
Возражать было бесполезно. Через две недели Егор стоял на пороге с двумя огромными сумками.
— Привет, сестрёнка! — он обнял её одной рукой, второй уже тянулся к телефону. — Вай-фай пароль какой?
Первый месяц прошёл относительно спокойно. Егор обживался, ходил на занятия, по вечерам играл в компьютерные игры. Марина старалась не конфликтовать — готовила на двоих, убирала его вещи, напоминала про учёбу.
Но постепенно брат расслабился. Начал пропускать пары — «проспал». Перестал убирать за собой — грязные носки на журнальном столике, пустые бутылки из-под колы на кухне — «потом». Ночные сеансы онлайн-игр с громкими криками в микрофон. Друзья, приходящие без предупреждения и остающиеся до утра.
— Егор, ты можешь хотя бы предупреждать? — попросила однажды Марина, обнаружив в гостиной троих незнакомых парней.
— А что такого? — удивился брат. — Это же наша квартира.
Наша. Это слово резануло. Марина семь лет обживала это пространство, а теперь оно вдруг стало «нашим».
Звонки от матери сыпались ежедневно:
— Маринка, ты покормила Егора?
— Он тепло оделся?
— Почему он вчера лёг так поздно?
— Ты проверила, сделал ли он домашнее задание?
Кульминацией стал вечер, когда Марина вернулась с работы около десяти. День был тяжёлый — квартальный отчёт, проверка от налоговой, скандал с поставщиками. В руках она тащила два пакета продуктов — специально заехала в магазин, чтобы приготовить ужин.
На диване, раскинувшись во всю длину, спал Егор. Ноутбук на животе, на экране — пауза какого-то сериала. На кухонном столе стояла кастрюля с супом, который она оставила утром. Нетронутая. Рядом — гора грязной посуды и пустые пачки от доширака.
Марина поставила пакеты, села на табуретку. В груди поднималось что-то тяжёлое, горячее. Не злость на брата — он был таким, каким его воспитали. Злость на саму ситуацию, на то, что в двадцать семь лет она снова превратилась в прислугу.
Декабрь выдался морозным. Марина как раз доделывала годовой отчёт, когда позвонила Галина Николаевна:
— Мне тут позвонили из колледжа. Сказали, Егор экзамены не сдал. Как это понимать?
Марина вздохнула. Она знала, что брат забросил учёбу ещё в октябре, но надеялась, что он одумается.
— Мам, поговори с ним сам. Он взрослый человек.
— Я завтра приезжаю! — в трубке послышались короткие гудки.
Галина Николаевна появилась на пороге в восемь утра. Егор ещё спал. Мать прошла в его комнату, постояла над кроватью, глядя на спящего сына, потом развернулась к Марине:
— На кухню. Поговорить надо.
Разговор начался с допроса. Почему не следила? Почему не контролировала? Почему не звонила ей раньше?
— Мам, я работаю по десять часов в день! — Марина старалась говорить спокойно. — У меня своя жизнь есть! Я не могу водить взрослого человека за ручку в колледж.
— Взрослого?! — Галина Николаевна фыркнула. — Да он ребёнок! Ему нужна забота, внимание!
— Ему восемнадцать, мам! В его возрасте люди уже самостоятельные!
— Люди! — мать повысила голос. — А Егор особенный! У него здоровье слабое!
— Да какое слабое?! — Марина тоже сорвалась на крик. — Он здоровее меня! Просто ты из него инвалида сделала!
Повисла тишина. Из комнаты выглянул заспанный Егор:
— Че вы орёте? Спать не даёте.
Галина Николаевна бросилась к сыну:
— Егорушка, ты как? Не заболел? Давай я тебе завтрак приготовлю!
И тут Марину прорвало. Все обиды, вся усталость, вся боль выплеснулись наружу:
— Хватит! Мне двадцать семь! А я всю жизнь прислуживаю! Сначала вам, теперь ему! Когда мне жить-то для себя?!
Она говорила про детство без детства, про отсутствие внимания, про вечную роль «старшей и ответственной». Говорила, что устала быть тенью, функцией, бесплатной прислугой.
Отец, который приехал с матерью, сидел в углу и молчал. Как всегда.
Два дня в квартире стояла напряжённая тишина. Родители уехали, Егор демонстративно не разговаривал с сестрой. На третий день раздался звонок.
— Мы с отцом всё обдумали, — голос Галины Николаевны был сухим, официальным. — Раз ты не можешь помочь брату в трудной ситуации, нам придётся найти другое решение. Тебе нужно съехать. Даю неделю на сборы.
Марина молча положила трубку. Смотрела в окно на заснеженную Москву. Так вот как. Даже не «давайте обсудим», не «может, найдём компромисс». Просто вердикт.
Следующие дни прошли как в тумане. Марина машинально складывала вещи в коробки. Книги, одежда, посуда — накопилось не так много, как казалось. Из ящика стола выпала старая фотография — маленькая Марина держит на руках младенца Егора. На фото ей десять лет, она улыбается, прижимая братика к себе.
Марина долго смотрела на снимок. На ту девочку, которая ещё не знала, что её жизнь будет принесена в жертву «больному малышу». Потом медленно разорвала фотографию пополам и выбросила в мусорное ведро.
В последний вечер она стояла в прихожей с тем же чемоданом. Галина Николаевна смотрела непреклонно. Из комнаты донёсся голос Егора, и мать тут же смягчилась, поспешив к сыну.
Марина вышла из квартиры, тихо прикрыв дверь. На лестничной площадке остановилась, прислонилась к стене. Хотелось плакать, но слёз не было. Только странная пустота внутри, как после операции, когда удалили что-то больное, но родное.
Комнату Марина нашла через объявление — окраина Москвы, последний этаж хрущёвки, хозяйка — пожилая женщина, сдающая после смерти мужа. Восемнадцать квадратов, окно на железную дорогу, до метро двадцать минут пешком. После просторной двушки в центре казалось, что попала в тюремную камеру.
Первая ночь на новом месте была самой тяжёлой. Марина лежала на узкой кровати, слушала гудки поездов и думала: неужели это всё, что она заслужила? Двадцать семь лет жизни — и вот итог: съёмная комната, два чемодана вещей и полное одиночество.
Но утром, когда солнце пробилось сквозь старые занавески, что-то изменилось. Марина встала, заварила кофе в своей любимой кружке (чудом уместившейся в багаж) и вдруг поняла — она свободна. Впервые в жизни по-настоящему свободна.
Никто не будет спрашивать, что на ужин. Никто не разбудит ночью грохотом на кухне. Никто не оставит гору грязной посуды. Никто не будет звонить с претензиями.
Следующие недели Марина обустраивала новое жилище. Купила в Икее недорогие шторы — голубые, с облаками. Повесила на стену карту мира — давно мечтала, но в старой квартире мать говорила, что это пылесборник. Поставила на подоконник герань — хозяйка разрешила.
По вечерам она училась жить для себя. Готовила простые блюда на одну порцию — оказалось, это совсем не грустно, а даже уютно. Смотрела фильмы, которые всегда откладывала. Читала книги, купленные год назад.
Через месяц решилась на парикмахерскую. Не потому, что «надо выглядеть прилично», а просто захотелось. Мастер предложила новую стрижку, чуть короче и с чёлкой. Марина согласилась. Когда увидела себя в зеркале, не узнала — смотрела молодая женщина с живыми глазами, а не уставшая загнанная лошадь.
На работе заметили перемены.
— Марин, ты влюбилась что ли? — спросила коллега. — Вся светишься!
Марина только улыбнулась. Как объяснить, что она влюбилась в собственную жизнь?
Прошло четыре месяца. Май в тот год выдался тёплым и дождливым. Марина возвращалась с работы — теперь она не спешила домой, могла зайти в магазин, прогуляться по парку, посидеть в кафе.
В тот вечер она как раз зашла в небольшую кофейню недалеко от метро. Заказала капучино и эклер — маленькие радости, которые теперь могла себе позволить без чувства вины.
За соседним столиком сидела женщина с девочкой лет десяти и мальчиком помладше. Мальчик капризничал, требовал мороженое. Мать уговаривала его потерпеть, обещала купить домой. Девочка молча доедала свой чизкейк.
— Маша, ну что ты сидишь! — вдруг рявкнула женщина на дочь. — Помоги брату куртку застегнуть! Ты же старшая!
Девочка послушно встала, начала возиться с молнией на куртке брата. В её движениях читалась привычная обречённость.
Марина смотрела на эту сцену и узнавала себя. Ту девочку, которая всегда должна была помогать, понимать, заботиться. Которая была старшей.
Женщина с детьми ушла. Марина допивала капучино и думала о том, что где-то сейчас Егор, возможно, снова завалил сессию. Что мать, наверное, нашла кого-то, кто присмотрит за «малышом» или приезжает сама каждую неделю. Что отец так же молчит у телевизора.
