— Ну что, оценила отцовскую доброту?
Голос Вадима, вошедшего на кухню, был пропитан самодовольством. Он сиял, как начищенный пятак, уверенный в собственном благородстве и педагогическом таланте. Инна не обернулась. Она медленно помешивала ложечкой сахар в своей чашке, глядя в тёмную, почти чёрную жидкость. Из комнаты Саши доносились приглушённые звуки взрывов и восторженные возгласы — саундтрек её поражения. Она вернулась с работы час назад и, не раздеваясь, прошла в детскую. Сын, скрючившись в кресле, не отрывал взгляда от экрана новенького, блестящего планшета. Он даже не заметил её. Она молча закрыла дверь и прошла на кухню. Ждать.
— Ин, я с тобой разговариваю, — Вадим подошёл ближе и прислонился бедром к столешнице. — Я понимаю, что ты хотела как-то его наказать, но месяц… это перебор. Нельзя так травмировать ребёнка. Он же парень, ему нужно с друзьями общаться, в теме быть. А ты его в каменный век решила отправить.
Он говорил мягко, покровительственно, как говорят с неразумным, вспыльчивым ребёнком. Он был абсолютно уверен в своей правоте. В том, что он — добрый, понимающий родитель, а она — мегера, вымещающая на сыне свои комплексы. Он спас их мальчика от её тирании. Подвиг, не иначе. Он ждал ответной вспышки, криков, обвинений. Он был к ним готов. У него уже был заготовлен целый арсенал аргументов о ранимой детской психике.
Инна поставила чашку на стол. Фарфор тихо стукнул о дерево. Она повернулась к нему. Её лицо было совершенно спокойным, даже отстранённым. Эта маска была страшнее любой ярости.
— Раз ты решил, что мои правила в этом доме ничего не значат, можешь воспитывать его сам! Но и содержать его будешь тоже сам!
Вадим нахмурился, не сразу уловив смысл. Он ожидал чего угодно, но не этой холодной, деловой формулировки. Она прозвучала не как угроза, а как решение акционера на совете директоров.
— Что ты несёшь? Какой-то бред.
Инна взяла со стола свой телефон. Она разблокировала его отпечатком пальца и открыла приложение банка. Её движения были точными и выверенными, без малейшей суеты. Вадим наблюдал за ней с нарастающим раздражением. Этот спектакль начинал его утомлять.
— Вот, смотри. Сумма за квартиру и продукты на этот месяц. Я перевожу тебе ровно половину. Свою долю.
На экране её телефона высветилось уведомление об успешном переводе. Она показала ему экран. Зелёная галочка и цифры. Холодные, бездушные цифры.
— Это мой последний взнос в твой семейный бюджет, — её голос был таким же ровным и безжизненным, как интерфейс банковского приложения. — С этого дня все расходы на твоего сына — твоя забота. Его одежда, его еда, его развлечения, его гаджеты и их ремонт. Школа, репетиторы, карманные деньги. Всё. Мой кошелёк для вас двоих закрыт.
Вадим рассмеялся. Коротко, нервно. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит наяву. Это была какая-то дурная шутка, женский каприз, доведённый до абсурда.
— Ты серьёзно? Ты решила поиграть в независимость из-за какого-то планшета? Инна, очнись. Мы семья.
— Ты сам только что упразднил это понятие, — она убрала телефон в карман. — Ты показал и мне, и сыну, что моё слово здесь ничего не весит. Что любой мой запрет можно отменить, если прийти к доброму папе с деньгами. Отлично. Я принимаю эти правила игры. Только теперь у доброго папы будет гораздо больше счетов к оплате.
Он смотрел на неё, и его весёлость испарялась, уступая место злости. Он увидел, что она не шутит. В её глазах не было ни обиды, ни гнева. Там была сталь.
— Ладно. Хорошо, — он выпрямился, принимая вызов. — Посмотрим, надолго ли хватит твоего принципиального голодания. Ты же первая через неделю взвоешь.
— Это мы ещё посмотрим, кто взвоет, — ответила она и взяла свою чашку.
Из детской снова донёсся радостный вопль Саши. Вадим вздрогнул. Этот звук, который ещё десять минут назад казался ему музыкой, теперь резанул по ушам, как скрежет металла по стеклу. Он вдруг отчётливо понял, что цена его отцовской доброты только что выросла в несколько раз.
Первые несколько дней прошли в густом, вязком молчании. Оно не было звенящим или тяжёлым, как в дешёвых романах. Оно было никаким. Пустым. Вадим ждал, что Инна сломается. Что она начнёт кричать, бить посуду, или хотя бы плакать по ночам в подушку. Он был готов к этому, даже предвкушал. Он бы великодушно простил её, позволил бы признать свою неправоту, и всё вернулось бы на круги своя. Но Инна не ломалась. Она просто жила, будто он и Саша — это элементы интерьера, вроде торшера или книжного шкафа. Она готовила ужин — ровно на одну порцию. Покупала продукты — только те, что ела сама. Вечером она садилась с книгой или ноутбуком, и её лицо не выражало абсолютно ничего.
Для Вадима это было невыносимо. Её спокойствие действовало на нервы куда сильнее, чем любой скандал. Он несколько раз пытался заговорить с ней, начать с какой-нибудь бытовой мелочи, но натыкался на вежливую, непробиваемую стену. «Да, конечно», «Без проблем», «Как скажешь». Короткие, односложные ответы, после которых разговор сам собой затухал. Он чувствовал себя идиотом. Его «воспитательный» бунт, его щедрый жест с планшетом, который должен был утвердить его авторитет, превратился в фарс.
Развязка наступила в четверг утром. Саша, уже одетый для школы, выскользнул из своей комнаты и виновато замер на пороге кухни. Инна как раз допивала свой кофе.
— Мам, нам на экскурсию надо сдать. Две тысячи. Сегодня последний день.
Он сказал это по привычке, выработанной за двенадцать лет. Все денежные вопросы всегда решала мама. Она вела бюджет, она знала, когда и за что платить. Он ждал привычного: «Деньги на комоде в прихожей». Но вместо этого Инна медленно поставила чашку, подняла на него глаза и спокойно, без тени раздражения, произнесла:
— К папе. Этот вопрос теперь к нему.
Саша замер. Он перевёл растерянный взгляд с матери на отца, который как раз зашёл на кухню и слышал этот короткий диалог. Вадим воспринял это как пас. Вот он, его звёздный час. Шанс снова показать, кто в этой семье настоящий родитель, а кто — бездушный счетовод.
— Конечно, сын, какие проблемы, — он демонстративно полез во внутренний карман куртки. — На экскурсию? Важное дело. Сколько там надо? Две?
Он вытащил бумажник, отсчитал не две, а четыре купюры по тысяче и протянул их сыну. Его жест был широким, театральным.
— Вот, держи. Это на экскурсию, а остальное — себе на карманные расходы. Купишь там себе что-нибудь, с ребятами в кафе сходите. Мы же не звери какие-то, правда, сын? Надо же себя баловать иногда.
Последняя фраза была брошена с явным прицелом в сторону Инны. Он смотрел на неё в упор, ожидая реакции. Но она лишь молча поднялась из-за стола, сполоснула свою чашку и поставила её в сушилку. Ни один мускул не дрогнул на её лице.
Саша взял деньги. Бумажки в его руке казались чужими, неправильными. Он привык, что деньги от мамы — это просто деньги. А эти, отцовские, были какими-то тяжёлыми, пропитанными чужой враждой. Он пробормотал тихое «спасибо» и поспешил уйти, чувствуя себя предателем, которого только что публично купили.
Когда за сыном закрылась входная дверь, Вадим победно усмехнулся. Он выиграл этот раунд. Он показал себя щедрым и любящим отцом, а её — чёрствой и мелочной стервой. Он повернулся к Инне, готовый насладиться эффектом.
— Вот так, Инна, строятся отношения с сыном. Не запретами и подсчётом копеек, а доверием и поддержкой. Может, и тебе стоит поучиться.
Она обернулась от раковины, вытирая руки полотенцем. Взглянула на него так, словно он был назойливой мухой, жужжащей над ухом.
— Ты забыл мусорный пакет захватить, — сказала она ровным голосом.
И всё. Она не ответила на его выпад. Она просто перевела разговор на мусор. Это было хуже пощёчины. Это было полное, тотальное обесценивание его поступка, его слов, его самого. Его победа рассыпалась в пыль. Он хотел битвы, а получил… бытовую инструкцию. Схватив пакет, он молча вышел из квартиры.
«Холодная война» перешла в активную фазу. На следующий день у Саши перестал работать мобильный интернет. Оказалось, Инна, которая всегда пополняла его баланс, просто этого не сделала. Сын, уже наученный горьким опытом, подошёл к отцу. Вадим, скрипнув зубами, перевёл ему деньги на связь. Ещё минус пятьсот рублей из его бюджета. Он начал понимать, что быть «добрым папой» — это не разовый аттракцион щедрости, а ежедневная, кропотливая и, главное, затратная работа. Его финансовая коалиция с сыном начала давать трещину, ещё не успев толком сформироваться. Он вдруг осознал, что Инна не просто отстранилась. Она передала ему все акции их общего предприятия под названием «Сын». Вместе с сопутствующими долгами и обязательствами. И его триумф по поводу экскурсии уже не казался таким уж значительным.
Капитуляция произошла не сразу. Первым сдался холодильник. Вадим, привыкший, что тот пополняется сам собой, как по волшебству, на третий день обнаружил в его недрах лишь засохший кусок сыра, одинокий лимон и половину луковицы. На полках Инны, аккуратно отделённых невидимой границей, стояли контейнеры с её едой, йогурты, овощи. Он сглотнул голодную слюну и отправился в магазин. Там его ждал второй удар. Он растерянно бродил между стеллажами, пытаясь вспомнить, какое молоко пьёт Саша, какие сосиски он ест и что вообще нужно покупать, кроме пельменей и пива. Его корзина выглядела как набор продуктов для студенческой вечеринки, а не для семейного быта. Чек на кассе неприятно удивил.
Вечером он пытался сварить макароны. Они слиплись в один большой ком. Саша ковырял их вилкой без особого энтузиазма, параллельно уткнувшись в планшет. Вадим смотрел на сына, и его раздражение росло. Он, отец, герой, спаситель от материнской тирании, теперь вынужден стоять у плиты, а его облагодетельствованный ребёнок даже не замечает этих жертв. Он был добрым папой, но быть ещё и папой-поваром, папой-снабженцем и папой-уборщиком в его планы не входило.
Апофеоз случился в субботу. Дом наполняла тишина. Инна уехала к подруге, оставив после себя лёгкий шлейф духов и ощущение пустоты. Вадим лежал на диване, пытаясь насладиться выходным, когда из комнаты сына донёсся странный, приглушённый стук, а за ним — испуганное «Ой!». Через минуту в дверях появился Саша. Он был бледнее того самого засохшего сыра в холодильнике. В руках он держал свой новенький планшет. Половина экрана была покрыта густой паутиной трещин.
— Пап… Я нечаянно. Он с кровати соскользнул.
Сердце Вадима ухнуло куда-то в район желудка, а потом подскочило к горлу тугим, злым комком. Неделю. Планшет не прожил и недели! Первым его желанием было заорать. Наорать на этого неуклюжего мальчишку, всыпать ему так, чтобы запомнил на всю жизнь, как нужно обращаться с дорогими вещами. Но он не мог. Он же «добрый папа». Он сам установил эти правила. И сейчас любой крик будет означать его полный провал, капитуляцию перед Инной, которая, он был уверен, узнав об этом, лишь молча улыбнётся.
— Дай сюда, — он с трудом выдавил из себя спокойный тон, забирая из рук сына искалеченный гаджет.
Трещины расходились от угла, как лучи чёрного солнца. Сенсор в этой части экрана не реагировал на прикосновения. Вадим тяжело вздохнул, чувствуя, как его кошелёк инстинктивно сжимается в заднем кармане джинсов.
— Ладно. Бывает. Что уж теперь… Починим.
Саша с облегчением выдохнул. Он ожидал бури, а получил лишь мелкую рябь. Он не знал, что внутри у отца бушует настоящий ураган.
— Спасибо, пап! Ты лучший!
Это «спасибо» прозвучало как приговор. Вадим сел за ноутбук и вбил в поисковик: «Ремонт экрана планшета N-ской модели». Цены, выскочившие на экране, заставили его похолодеть. Замена оригинального дисплея стоила почти половину от цены нового устройства. Это был не просто удар по бюджету. Это была финансовая катастрофа локального масштаба. Он вспомнил, как Инна откладывала деньги, как рассчитывала всё до копейки, как отказывала себе в новой кофточке, чтобы купить Саше хорошие кроссовки. А он одним росчерком пера, одним широким жестом разрушил всю эту хрупкую систему.
Он нашёл адрес ближайшего сервисного центра и поехал туда, сунув планшет в коробку. Мастер, молодой парень с равнодушным лицом, повертел устройство в руках и вынес вердикт.
— Замена модуля. Десять тысяч пятьсот. Будет готово во вторник. Оставляете?
Десять тысяч. Эта цифра гудела у него в голове. Это была почти вся сумма, которую он отложил на новые покрышки для машины. Он посмотрел на разбитый экран, на котором отражалось его собственное растерянное лицо. В этот момент он понял, что его игра в «доброго папу» закончилась. Он проиграл. Инна победила его, не сказав ни слова, не сделав ни единого враждебного жеста. Она просто позволила ему столкнуться с реальностью. И эта реальность оказалась куда дороже, чем он мог себе представить.
— Да, — выдавил он. — Оставляю.
Он вернулся домой поздно вечером, когда за окном уже сгустилась синева. Инна была на кухне. Она не читала и не сидела в телефоне, а просто смотрела в тёмное окно, в котором отражалась их тихая, залитая светом кухня. Она обернулась на звук ключа в замке, и её лицо было усталым. Не злым, не торжествующим, а именно уставшим. Словно она тоже несла на себе часть его бремени.
Вадим молча прошёл на кухню. Он не раздевался, оставшись в куртке, будто был здесь лишь на минуту. Он вытащил из кармана сложенный вчетверо чек из сервисного центра и положил его на середину стола. Бумажка с отпечатанными на ней цифрами лежала между ними, как белый флаг, выброшенный над полем проигранной битвы.
— Десять тысяч пятьсот, — сказал он тихо. Голос был хриплым, чужим. — Я не думал. Честно.
Инна опустила взгляд на чек. Она не взяла его в руки. Просто смотрела на цифру, напечатанную бездушным кассовым аппаратом.
— Я знаю, что ты не думал, Вадим. В этом-то и вся проблема. Ты никогда не думаешь. Ты действуешь. Ты хочешь быть хорошим, добрым, щедрым. Но доброта — это не только дать то, что просят. Иногда доброта — это сказать «нет». Сказать, потому что ты видишь на два шага вперёд. Потому что ты знаешь, что эта вещь не научит его ничему, кроме того, что всё можно получить легко и просто.
Она говорила спокойно, без упрёка, будто констатировала медицинский факт. И от этого её слова ранили ещё больнее.
— Я хотел, чтобы он не чувствовал себя обделённым, — пробормотал он, хотя и сам понимал, как жалко это звучит.
— Обделённым? — она подняла на него глаза, и в них впервые за эти дни промелькнуло что-то похожее на гнев. — Мы купили ему кроссовки в прошлом месяце, потому что старые порвались. Он просил модель за семь тысяч, а я нашла почти такие же за четыре. Сэкономленные три тысячи пошли на оплату репетитора по английскому. Вот это — реальность, Вадим. А ты пришёл и показал ему другую реальность. Ту, в которой можно не выбирать, а просто взять. Ты не сына порадовал. Ты обесценил всё, что я делаю. Каждый мой отказ, каждое моё «нет», за которым стоит не жадность, а забота и планирование. Ты превратил меня в скучную мегеру, на фоне которой ты — рыцарь-спаситель. Только у этого рыцаря доспехи оказались не по размеру.
Он молчал. Возразить было нечего. Каждое её слово было правдой. Он стоял посреди кухни в своей уличной куртке и чувствовал себя невероятно глупо. Он проиграл не войну с женой. Он проиграл войну с реальностью, которую так долго и успешно игнорировал.
— Что теперь? — спросил он, наконец.
Инна вздохнула. Длинно, тяжело, выпуская из себя всю накопившуюся усталость. Она встала, подошла к чайнику и включила его.
— А теперь, Вадим, мы будем родителями. Вместе. Я устала быть одна за всё в ответе. Иди, разденься. Ужинать будем. Я приготовила на троих.
Он смотрел на неё, на её спокойные, деловитые движения, и чувствовал, как ледяной панцирь, сковывавший его всю эту неделю, начинает трескаться и таять. Она не злорадствовала. Она не требовала извинений. Она просто предложила ему вернуться.
Позже, когда они уже сидели за столом, в кухню заглянул Саша. Он был тихим и виноватым. Он понимал, что стал причиной этой бури. Вадим посмотрел на сына, потом на Инну.
— Саша, иди сюда, — позвал он. Сын подошёл. — Планшет починили. Заберу во вторник. Но есть одно условие. Ты его получишь обратно только через месяц. Как и говорила мама. И все это время ты будешь помогать мне с уборкой в гараже по выходным. Чтобы ты понял, что десять тысяч с неба не падают. Понятно?
Саша кивнул. Он посмотрел на мать. В её глазах не было триумфа. Была лишь тихая поддержка. Она протянула руку и взъерошила ему волосы.
— Ешь, остынет всё.
В этот вечер на их кухне не было победителей и проигравших. Была просто семья, которая прошла через свой маленький кризис и пыталась заново научиться слышать друг друга. А на столе, рядом с солонкой, лежал чек на десять тысяч пятьсот рублей — молчаливый памятник самому дорогому и самому важному уроку в жизни Вадима. Уроку о том, что быть отцом — это не только покупать подарки, но и разделять ответственность. До последней копейки…
