Я хлопотала на кухне с самого утра. Пирожки с капустой, запеканка, салат оливье — все любимые блюда моего брата Сергея. Почистила хрусталь, который обычно стоял за стеклом серванта. Мама всегда говорила: «Дорогое — для дорогих». А кто дороже семьи?
Звонок в дверь раздался ровно в два. Три голоса наперебой — Сергей, его жена Лена и пятнадцатилетний Мишка. Племянник вытянулся за лето, почти с отца ростом.
— Мариш, ты опять наготовила на роту солдат! — Сергей потрепал меня по плечу, пройдя на кухню. — О, и наливочка есть! Узнаю сестрёнку.
Я улыбнулась. Неловко, краешком губ. Стол накрыт, все сыты, все довольны. Мы всегда собирались вот так, первое воскресенье месяца — традиция. Я сидела на своём привычном месте — торец стола, чтобы удобнее было вскакивать за добавкой или чаем.
— Как дела на работе, Мариночка? — Лена размазывала сметану по запеканке. — Всё перерабатываешь?
— Нормально, проект новый, интересный, — я пожала плечами. — Вы как? Миша, как школа?
Брат перехватил эстафету, не дав сыну ответить:
— Да какая школа! Нам квартирный вопрос решать надо. Мишка растёт, комната нужна отдельная. А в нашей двушке не развернуться.
— Может, обмен? — я подлила чай в чашки.
— Куда там, — отмахнулась Лена. — Сейчас это сколько стоит… А ты что, всё одна своей квартирой распоряжаешься?
Я чуть не пролила чай.
— А кто ещё? Я ведь…
Сергей перебил, глядя не на меня, а куда-то в сторону:
— Раз у тебя нет детей, твоя квартира пригодится младшему брату.
Время словно остановилось. Я механически поставила чайник. Звук посуды, шум воды, голоса — всё стало далёким, приглушённым. Внутри разлилась пустота — огромная и гулкая, как заброшенный дом.
Они продолжали говорить. Что-то про решётки на окнах, которые можно не менять, про шкаф в спальне, который пригодится Мишке. Я кивала, улыбалась. Ведь я всегда умела быть удобной.
— Десерт будете? — спросила я, когда смогла совладать с голосом. — Я торт приготовила.
Нож входил в бисквит мягко, как в масло. А внутри меня что-то с хрустом ломалось.
Бессонница
Ночь. Тишина. Только часы тикают на кухне да где-то за стеной гудит лифт. Сон не идёт. Я смотрю в потолок и вижу там, как на экране, всю свою жизнь.
Вот мне семь. Мама шепчет: «Сережке отдай куклу, ты же старшая. У него и так игрушек мало». Я отдаю — горькая обида комом в горле. А дома прячусь под одеяло и реву, чтобы никто не слышал.
А вот десять. Новый портфель купили Сергею. «Ты же девочка, поносишь и старый. Потерпишь». Я всегда умела терпеть.
В шестнадцать я мечтала о музыкальной школе, но деньги на репетитора отложили на секцию бокса для брата. «Сам за себя постоять должен». А я, значит, и так справлюсь.
Комната в общежитии, занавеска вместо двери. Звонок от мамы: «Сереже на институт не хватает». И я отдаю половину стипендии. Подрабатываю по ночам в круглосуточном киоске.
Мамин голос никогда не звучал иначе: «Ты же понимаешь… Ты же умница… Ты же сильная…». А потом мамы не стало. А я все продолжала быть сильной, понимающей, удобной.
Вот с дрожащими руками пишу заявление на дополнительную ставку — Мишке репетиторов нанимать перед экзаменами. Свою шубу так и не купила, хотя три зимы откладывала.
А прошлой весной Сергей взял у меня в долг на машину. «Отдам, как только премию получу». Премия была, а долга словно и не было. Вопросы неудобно задавать — «что ты, Марина, мы же семья».
Семья… Я перевернулась на бок. По щеке скатилась слеза. Одна, вторая. Подушка быстро стала мокрой.
Я вдруг с ужасающей ясностью поняла: для них я не человек. Я — запасной аэродром. Я — подушка безопасности. Я — ресурс, который всегда под рукой.
Утро настало внезапно. За окном уже светло. А я так и не сомкнула глаз. Внутри словно выгорело что-то. Но странным образом стало… легче? Словно когда видишь правду, какой бы горькой она ни была, появляется опора. Пусть и болезненная, но своя.
Чай с правдой
— Ты выглядишь паршиво, — Вера бесцеремонно поставила чашку на стол. — Глаза красные, под ними мешки. Давай, колись.
Я вздохнула. Вера — моя подруга ещё со студенческой скамьи. Прямолинейная до безжалостности, но преданная до последнего вздоха.
— Сергей, — я помешала ложечкой чай, хотя сахар уже давно растворился. — Сказал, что моя квартира пригодится его Мишке.
— Та-а-ак, — протянула Вера, рассматривая меня, как диковинную бабочку под стеклом. — И что ты ответила?
— Ничего.
— Как это — ничего?
— Вот так. Просто… — я развела руками. — Улыбнулась и торт подала. А что я должна была сказать?
Вера громко хмыкнула и отпила из своей чашки, не сводя с меня глаз.
— Например: «Братец, а не пойти ли тебе лесом со своими планами на МОЮ квартиру?» Но ты, конечно, промолчала.
Я почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
— Верка, но я и правда одна. Мишке шестнадцать скоро, комната нужна. И вообще, семья…
— Стоп! — Вера хлопнула ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули. — Что я слышу? Тебе самой не противно? Ты прожила сорок два года… на скамейке ожидания чужого одобрения, что ли? Хватит. Ты — это ты. И ты имеешь право не отдавать, не объяснять, не оправдываться.
— Я просто не знаю, как по-другому, — прошептала я.
— А ты попробуй, — голос Веры неожиданно смягчился. — Знаешь, моя бабушка говорила: «Когда тебя пытаются раздавить — распрямись». Я помню, как у тебя глаза горели, когда ты говорила о своей работе. А потом бросила дизайн ради бухгалтерии. Удобнее, стабильнее. Да?
Я молчала. Вера всегда бескомпромиссно честна. И сейчас говорила правду — ту, которую я боялась даже сама себе признать.
— Мариш, ты дышишь вполсилы. Ты даже на шторы эти выцветшие смотришь с тоской, но не меняешь. Твоя квартира — словно комната ожидания на вокзале. Временная. А жизнь не бесконечна, пойми.
Что-то всколыхнулось внутри. Неприятно, колюче, но… правильно. Как будто тронули давно ноющий, но привычный зуб. И вдруг стало ясно: боль — это сигнал. Что нужно что-то менять.
— Не знаю, справлюсь ли, — я поднялась и подошла к окну. — Мне страшно, Вер.
— Конечно, страшно, — она встала рядом и обняла меня за плечи. — Но знаешь, что страшнее? Дожить до старости на запасных путях собственной жизни.
Решительный отказ
Звонок в дверь раздался резко, требовательно. Даже не звонок — трель, словно кто-то держал палец на кнопке. Я знала, кто это. Сердце гулко стучало, но я больше не чувствовала страха. Только решимость. Холодную, спокойную.
Открыла дверь. На пороге — Сергей с двумя большими коробками, за ним Лена с чемоданом, Мишка с рюкзаком и гитарой.
— О, Маринка, ты дома! — Сергей попытался протиснуться в прихожую. — Подвинься, тут вещи тяжёлые.
Я не сдвинулась с места. Сергей удивлённо поднял брови:
— Что ты застыла? Мы же договорились, что сегодня перевезём часть вещей. Ну, освободи проход!
— Мы ни о чём не договаривались, — мой голос звучал ровно, почти безразлично.
— Как это? — Лена выглянула из-за плеча мужа. — А что было в воскресенье?
— В воскресенье, — я скрестила руки на груди, — вы пришли ко мне на обед. Говорили о проблемах с жильём. А потом мой брат заявил, что моя квартира пригодится его сыну.
— Ну да, — Сергей нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — Всё логично. Ты же не против? Всё равно тебе одной столько не нужно.
Это было так знакомо. Этот тон. Эта уверенность, что я соглашусь, уступлю, отодвинусь. Как всегда. И вдруг я почувствовала, как что-то внутри меня, долго спавшее, проснулось и расправило плечи.
— Против, — просто сказала я. — Уходите. Это мой дом.
На лицах отразилось непонимание, недоверие, а потом — возмущение.
— Да ты что! — Лена всплеснула руками. — Мы же семья! Мы же…
— Семья? — я впервые посмотрела ей прямо в глаза. — Семья — это когда друг друга уважают. А не используют.
Сергей поставил коробку на пол. Его лицо начало наливаться краской:
— А кто тебе репетиторов для поступления оплачивал? А кто тебя на море возил, когда ты в школе училась? Родители себе во всём отказывали из-за тебя!
— Сергей, я отдала эти долги сполна, — я не повышала голос. Не нужно. — Твой институт, твоя свадьба, твоя машина, репетиторы для Миши. Но есть вещи, которые не продаются и не одалживаются. Моя квартира. Моя жизнь.
— Мариночка, ты просто не понимаешь, — Лена попыталась взять меня за руку. — Это и тебе выгодно. Миша тебе помогать будет, за продуктами ходить, мы ремонт сделаем…
Я высвободила руку:
— Нет. И больше не приходите с такими разговорами. — Я взглянула на племянника: — Прости, Миша. Дело не в тебе.
Закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной. В груди бушевал ураган, но в голове была удивительная ясность. Впервые за много лет я почувствовала себя… собой.
Мой дом — моя крепость
Три недели пролетели как один день. Дом наполнился запахом краски, шумом дрели, шорохом обойных листов — и это были самые прекрасные звуки.
— Отойди, дай посмотреть, — Вера с любопытством разглядывала новые шторы цвета молодой листвы, которые я только что повесила. — Ого! Неужели это та самая Марина, которая два года ходила в одном и том же плаще, потому что «зачем новый, если старый ещё можно носить»?
Я рассмеялась, чувствуя, как солнечный луч ласкает лицо через открытое окно. За эти три недели я будто сбросила тяжёлую шубу, которая годами давила на плечи: чувство вины, обязательства, придуманные долги — всё то, что не давало дышать полной грудью.
— Представляешь, я ведь даже не знала, какие цвета мне нравятся, — я провела рукой по мягкой обивке нового дивана. — Всегда выбирала «практичное» и «неброское».
— А теперь у тебя бирюзовый диван и салатовые шторы, — хмыкнула Вера. — И эта штуковина, — она кивнула на кресло-качалку, стоящее у окна.
— Я всю жизнь о таком мечтала, — призналась я тихо. — Ещё с детства. Помню, у бабушки в деревне было похожее. Я забиралась в него с книжкой и качалась, представляя, что плыву на корабле.
Я подошла к креслу, опустилась в него. Дерево чуть скрипнуло, принимая мой вес. Плавное движение вперёд-назад. Умиротворение. Покой.
— От Сергея ничего не слышно? — Вера устроилась на диване, поджав под себя ноги.
— Звонил маме Лены жаловаться. Та позвонила мне — мол, как же так, родного брата обидела. — Я улыбнулась. — Знаешь, что я ей ответила?
— Что?
— «Спасибо за заботу, но это мои семейные дела». И положила трубку.
Вера одобрительно присвистнула:
— Погоди, ты ещё на работе всех удивишь. Когда-нибудь решишься вернуться к дизайну?
Я промолчала. Слишком много перемен сразу — страшно. Но семя уже посеяно. Кто знает…
Вечерний свет причудливыми узорами ложился на пол через кружевную тень новых штор. Мы пили чай с имбирным печеньем, болтали, смеялись. В этой квартире словно стены раздвинулись, стало больше воздуха.
— Знаешь, — сказала я, глядя на дрожащий солнечный зайчик, — теперь я точно знаю: этот дом — мой. И я в нём — как в себе.
Вера не ответила. Просто сжала мою руку. И этого было достаточно.
Я сделала ещё один глоток чая. Он пах чем-то новым, свежим. Как моя жизнь — жизнь, которая только начиналась в сорок два года.
