— Представляешь, Андрюш, вот здесь, у этой стены, будет стоять такой графитовый диван, низкий, современный, – Катя с горящими глазами водила пальцем по экрану планшета, где красовался интерьер в стиле лофт. – А напротив – тумба под телевизор, тоже минималистичная, из тёмного дерева. И никаких ковров! Ламинат под серый дуб, почти белый. Представляешь, сколько света будет, воздуха!
Андрей, сидевший рядом на стареньком, продавленном диване, который они так мечтали заменить, оторвался от телефона и скользнул без особого интереса взглядом по картинке.
— Ага, – неопределённо промычал он, возвращаясь к какой-то игре или переписке, которая, очевидно, занимала его куда больше, чем планы на их общее будущее жилище.
Катя не обиделась, она привыкла, что муж не сразу вникает в её дизайнерские порывы, но потом обычно соглашается, что получилось здорово. По крайней мере, так было раньше, когда решения они принимали вдвоём, без непрошеного вмешательства со стороны.
Она с энтузиазмом перелистнула на следующую фотографию – подборка обоев, которые она так тщательно выбирала, часами просиживая на дизайнерских форумах и в интернет-магазинах.
— А обои, смотри, фактурные, под бетон или кирпичную кладку, но не кричащие, а такие, знаешь, благородные оттенки серого, может, с лёгким бежевым подтоном для тепла. Я уже даже присмотрела в одном магазине, там такие рулоны шикарные, итальянские. Потрогала – просто песня! И цена, кстати, вполне себе, учитывая, что мы столько копили. Это же не просто ремонт, это вложение в наш комфорт, в нашу жизнь.
Она с воодушевлением разложила на журнальном столике несколько эскизов, сделанных от руки – примерная расстановка мебели в их двухкомнатной квартире, варианты зонирования гостиной, где предполагалась и небольшая рабочая зона для неё.
— Мы же наконец-то сделаем всё так, как всегда хотели! Своё гнёздышко, современное, стильное. Чтобы приходить домой и кайфовать, а не спотыкаться об эту рухлядь, – Катя с нескрываемой неприязнью кивнула на старый сервант, который давно пора было вынести на свалку истории, но который почему-то так дорог был сердцу Нины Семёновны.
Андрей наконец отложил телефон и потёр переносицу. Вид у него был какой-то уставший и немного виноватый, что сразу насторожило Катю.
— Кать, тут это… Мама звонила сегодня, – начал он издалека, и Катя сразу внутренне напряглась. Звонки Нины Семёновны редко предвещали что-то, что совпадало бы с их планами, особенно если эти планы касались их квартиры. – Она, ну, как бы тоже по поводу ремонта интересовалась. Спрашивала, что да как мы надумали.
— Интересовалась – это хорошо, – осторожно произнесла Катя, предчувствуя, что за этим «интересовалась» последует нечто большее. – Мы же ей говорили, что наконец-то созрели и накопили нужную сумму.
— Ну да, говорила, – Андрей почесал затылок, избегая смотреть ей в глаза. – Только она там… свои идеи высказала. Говорит, что серый цвет – это мрак какой-то, депрессивный, больничный. Надо, мол, что-нибудь весёленькое, обойки в цветочек, чтобы глаз радовался, настроение поднимало. Понимаешь? Чтобы уютно было, по-домашнему, а не как в офисе вашем.
Катя молча смотрела на него, пытаясь сохранить на лице невозмутимое выражение. Цветочки. После её тщательно выверенных лофтовых текстур и скандинавского минимализма. Это было даже не смешно.
— И ещё, – Андрей, видимо, решил выложить всё сразу, чтобы отмучиться и передать эстафету негодования жене. – Про диван сказала. Что эти ваши новомодные штучки, низкие и без подлокотников, – это всё ерунда какая-то, молодёжная блажь.
Неудобно сидеть, и вид у них какой-то куцый, несерьёзный. Нужен, говорит, диван классический, такой, знаешь, чтобы солидно было. Большой, мягкий, с высокими подлокотниками, чтобы и прилечь можно было с комфортом, и гостей посадить не стыдно было, показать достаток.
Он смотрел на жену с какой-то заискивающей опаской, словно передавал не просто слова матери, а некое высочайшее повеление, которое он не смел ослушаться и теперь ожидал её реакции. Катя сделала глубокий вдох, стараясь не взорваться сразу и не высказать всё, что она думает о «весёленьких цветочках» и «солидных диванах» в их малогабаритке.
— Андрюш, милый, – начала она как можно мягче, но с отчётливо прорезавшимися твёрдыми нотками в голосе, – у Нины Семёновны, безусловно, есть свой вкус. И он, наверное, прекрасен для её квартиры, где она хозяйка. Но мы, Андрей, делаем ремонт в НАШЕЙ квартире. Для СЕБЯ. Понимаешь разницу?
Она взяла одну из своих распечаток с изображением стильной серой гостиной.
— Ну какие цветочки, скажи мне, в нашей небольшой гостиной? Это же будет рябить в глазах, пространство сразу визуально съестся, превратится в какую-то душную коробку. А классический диван, который ты описываешь, он же огромный! Он займёт полкомнаты, мы будем об него запинаться и протискиваться бочком. Мы же, наоборот, хотим больше простора, воздуха, функциональности.
Андрей насупился, отводя взгляд в сторону окна, где за серым стеклом моросил ноябрьский дождь. Было видно, что её аргументы до него не доходят, или он просто не хочет, чтобы они доходили, потому что мамино слово для него всегда было весомее.
— Ну что тебе, трудно что ли маму послушать? – пробубнил он недовольно, ковыряя ногтем старую царапину на подлокотнике их нынешнего дивана. – Она же не чужой человек. Ей тоже хочется, чтобы красиво было, уютно.
Катя почувствовала, как внутри начинает медленно, но верно закипать раздражение. Особенно от этой фразы – «ей тоже хочется».
— Погоди, Андрей, – она внимательно посмотрела на мужа, пытаясь уловить, что стоит за его словами. – Кому «ей»? Нине Семёновне? А нам с тобой уже не хочется, чтобы было красиво и уютно, по-твоему? Мы, значит, должны делать ремонт в нашей общей квартире так, чтобы нравилось твоей маме, а не нам, кто здесь каждый день живёт, спит, ест и собирается строить свою жизнь?
Он дёрнул плечом, явно не желая развивать эту неприятную для него тему, но уже было поздно. Катя была не из тех, кто позволит так просто задвинуть свои желания и планы на задний план.
— Да не то чтобы… Просто она же… Ну, она же не со зла советует. Опыта у неё больше, она жизнь прожила, – он снова уставился в свой погасший телефон, давая понять, что разговор для него неприятен и он хотел бы его поскорее закончить, желательно на условиях, предложенных матерью.
Катя поняла, что это только начало. И что лёгким отшучиванием и вежливыми объяснениями тут точно не обойдёшься. Предстоял серьёзный разговор, и, судя по настрою Андрея, он уже выбрал, чью сторону будет защищать и чьи интересы отстаивать.
Её первоначальное воодушевление по поводу долгожданного ремонта начало стремительно улетучиваться, сменяясь тяжёлым предчувствием надвигающейся бури, которая грозила разрушить не только их планы на обновление квартиры, но и что-то гораздо более важное.
Катя слушала его оправдания про «жизненный опыт» матери, и в её душе поднималась волна протеста, смешанная с каким-то горьким разочарованием. Она ведь столько сил и времени вложила в этот проект их будущего семейного гнезда, продумывала каждую мелочь, каждую деталь, чтобы им обоим было хорошо, современно, комфортно.
А теперь всё это перечёркивалось архаичными представлениями Нины Семёновны, которые Андрей, её муж, транслировал с таким покорным видом, будто боялся ослушаться некого непререкаемого авторитета.
— Андрюш, я понимаю, что у твоей мамы большой жизненный опыт, – Катя старалась говорить спокойно, хотя это давалось ей всё труднее. – Она вырастила тебя, вела хозяйство, наверняка многому научилась. Но давай будем честны: представления о дизайне, о комфорте, да и просто о том, как должна выглядеть современная квартира, у нас с ней, мягко говоря, разные.
То, что было актуально и красиво тридцать-сорок лет назад, сейчас может выглядеть… ну, несколько устаревшим. И дело не в том, чтобы обидеть Нину Семёновну, а в том, чтобы НАМ с тобой здесь нравилось жить. Каждый день.
Андрей ёрзал на диване, его лицо выражало явное недовольство. Он явно не хотел вступать в дискуссию о вкусах и предпочтениях, ему было проще передать мамины слова и надеяться, что Катя, как обычно, проявит понимание и уступчивость. Но сейчас дело касалось чего-то большего, чем просто выбор цвета стен.
— Да причём тут устарело или нет? – наконец выдавил он, глядя куда-то в угол комнаты, словно там искал поддержки. – Мама просто хочет, чтобы было… по-человечески. Чтобы не как в казарме всё было всё серое и пустое. Она же… она же будет иногда у меня жить, ей должно быть комфортно!
Эта фраза прозвучала так неожиданно, так обыденно, будто это было давно решённое и само собой разумеющееся дело, что Катя на мгновение даже потеряла дар речи. Она смотрела на мужа широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать услышанное. «Иногда у меня жить»? Что это вообще значит?
— Погоди-погоди, – она покачала головой, словно отгоняя наваждение. – Что значит «у тебя жить»? Андрей, мы с тобой это когда-нибудь обсуждали? Когда это «иногда» она собирается «у тебя жить»? И почему, позволь спросить, «у тебя», а не «у нас»? Мы вроде как семья, и квартира у нас общая, не твоя личная.
Катя почувствовала, как кровь начинает приливать к щекам. Это было уже не просто вмешательство в выбор обоев. Это было что-то гораздо более серьёзное, что-то, что касалось их личного пространства, их совместной жизни, о чём её, оказывается, даже не сочли нужным поставить в известность.
Андрей заметно смутился под её прямым и требовательным взглядом. Он начал отводить глаза, теребить край футболки, что всегда выдавало его неуверенность и желание уйти от неприятного разговора.
— Ну, Кать, ну что ты сразу начинаешь? – замямлил он. – Мало ли какие обстоятельства могут быть. Она же одна… Ей, может, помощь какая понадобится, или просто… пожить немного захочет. Родной же человек, не чужая тётка с улицы. Ты должна это понимать.
«Понимать». Это слово резануло слух. Что именно она должна понимать? Что её мнением можно пренебречь? Что её дом – это проходной двор для родственников мужа, которые могут заявиться «пожить немного», когда им вздумается, и под которых она ещё и ремонт должна подстраивать?
— Нет, Андрей, я как раз ничего не понимаю, – голос Кати стал заметно холоднее и жёстче. – Я не понимаю, почему такие важные вещи, как возможное проживание твоей мамы в НАШЕЙ квартире, решаются без моего ведома и согласия.
Я не понимаю, почему я узнаю об этом вот так, между делом, в контексте обсуждения цвета обоев. И я совершенно точно не понимаю, почему её комфорт вдруг стал приоритетнее нашего с тобой комфорта и наших с тобой планов.
Она поднялась с дивана, чувствуя, как её охватывает волнение и злость. Первоначальное воодушевление от предстоящего ремонта сменилось ощущением, что её просто предали, что её муж не считает нужным считаться с ней, когда дело касается его матери.
— То есть, давай проясним, – Катя остановилась напротив него, скрестив руки на груди. – Нина Семёновна собирается периодически жить у нас. Так? И поэтому мы должны выбирать обои в цветочек и классический диван, чтобы ей, цитирую, «было комфортно».
А то, что мне, хозяйке этого дома, которая будет здесь жить постоянно, а не «иногда», эти цветочки поперёк горла и этот диван займёт всё жизненное пространство, – это уже детали, на которые можно не обращать внимания? Я правильно всё поняла, Андрей?
Он тоже поднялся, его лицо выражало смесь досады и упрямства. Было видно, что он не ожидал такого отпора и теперь не знал, как вырулить из этой ситуации, не обидев ни жену, ни, что для него было гораздо страшнее, маму.
— Ну зачем ты так всё утрируешь, Кать? – он попытался взять её за руку, но она отдёрнула свою. – Никто не говорит, что на твоё мнение наплевать. Просто… надо же и о других подумать. Мама – это мама.
— Вот именно, Андрей! Мама – это мама! Твоя мама! – Катя уже не могла сдерживать подступающее негодование. – И у неё есть свой дом, где она может делать какой угодно ремонт и жить так, как ей комфортно. А это, – она обвела рукой их небольшую гостиную, – это НАШ дом! Мой и твой!
И я не собираюсь превращать его в филиал квартиры Нины Семёновны или в гостиницу для её периодических визитов с проживанием! И уж тем более я не собираюсь подстраивать НАШУ жизнь и НАШ ремонт под её гипотетические визиты и её представления о прекрасном. Если ей так нравятся «весёленькие цветочки» и «солидные диваны» – пусть делает такой ремонт у себя дома! И живёт там в своё удовольствие!
Слова вылетали резко, отчётливо. Катя поняла, что дело уже давно не в обоях и не в диване. Дело было в уважении, в границах, в том, кто на самом деле является хозяином в их доме и кто принимает решения, касающиеся их совместной жизни. И, судя по всему, Андрею ещё только предстояло это осознать. А ей – отстоять своё право на собственный дом и собственные правила в нём.
Слова Кати, резкие и полные негодования, повисли в воздухе, наполняя и без того напряжённую атмосферу гостиной каким-то звенящим электричеством. Андрей отшатнулся, словно его ударили. Его лицо, до этого выражавшее скорее досаду и упрямство, теперь исказилось обидой и гневом.
Он явно не ожидал, что его обычно сдержанная и понимающая жена способна на такую откровенную и бескомпромиссную отповедь, особенно когда дело касалось его матери.
— Да как ты… как ты смеешь так говорить о моей матери?! – взревел он, и в его голосе зазвучали такие ноты, которых Катя раньше никогда не слышала. Это был не просто спор, это было почти оскорбление, задевающее самые глубинные, сыновьи чувства.
– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Ты не имеешь права так отзываться о ней! Ты должна считаться с женщиной, которая меня вырастила, которая жизнь на меня положила! Которая будет жить иногда со мной, а это значит, что ей всё должно нравиться в нашем доме! Всё!
Он шагнул к ней, его кулаки непроизвольно сжались, а глаза метали молнии. Катя не отступила, хотя на мгновение ей стало немного не по себе от этой внезапной ярости. Но она слишком долго сдерживала свои эмоции, слишком долго пыталась быть «хорошей» и «понимающей», и теперь плотину прорвало.
— Ремонт в нашей квартире я буду делать по своему усмотрению и мне плевать, что там придумала твоя мать! Это наш с тобой дом!
Каждое слово Катя чеканила, глядя ему прямо в глаза, не отводя взгляда. Она почувствовала, как её собственная злость даёт ей силы стоять на своём, не поддаваться этому давлению.
— И прекрати уже прикрываться её «жизненным опытом» и тем, что она тебя вырастила! Да, я это ценю, но это не даёт ей права лезть в нашу семью и диктовать нам, как жить и какие обои клеить!
Андрей задохнулся от возмущения. Его лицо побагровело, на шее вздулись вены. Он начал ходить по комнате из угла в угол, как разъярённый зверь в клетке, время от времени останавливаясь и бросая в сторону Кати гневные реплики.
— Плевать тебе, значит? Плевать на мою мать? – он ткнул в неё пальцем, и этот жест был полон обвинения. – А на меня тебе не плевать? На мои чувства? Она же как лучше хочет, она переживает за нас, чтобы у нас всё было по-людски, чтобы не стыдно было людей пригласить! А ты… ты только о себе думаешь, о своих «дизайнерских» заморочках! Серый цвет ей подавай, как в склепе!
— Да причём здесь «серый цвет»?! – не выдержала Катя. – Ты вообще слышишь, о чём я тебе говорю, Андрей? Дело не в цвете стен, а в том, что твоя мама пытается командовать в НАШЕМ доме! В том, что ты ей это позволяешь! В том, что ты ставишь её желания выше моих, выше наших общих планов! Ты не видишь в этом проблемы? Ты считаешь это нормальным?
Она подошла к журнальному столику, где всё ещё лежали её эскизы и образцы обоев, которые ещё час назад казались ей символом их будущего счастья и уюта. Теперь они выглядели как насмешка, как напоминание о несбывшихся мечтах.
— Посмотри на это! – она взяла один из листов с изображением их будущей гостиной. – Я это всё выбирала для НАС! Чтобы НАМ было хорошо! Я ночами не спала, придумывала, сочетала, чтобы каждая деталь радовала, чтобы мы приходили домой и чувствовали, что это НАШЕ место, наша крепость!
А ты что? Пришёл, передал мамины «ценные указания» про цветочки и солидные диваны, и всё? И я должна всё это бросить и начать плясать под её дудку?
— Да никто не говорит, что ты должна «плясать под её дудку»! – огрызнулся Андрей, но его голос уже не звучал так уверенно. Видимо, какая-то часть его сознания понимала, что Катя в чём-то права, но признать это означало бы пойти против матери, а к этому он был совершенно не готов. – Просто… надо проявить уважение. Она старше, она…
— Уважать – да, но позволять ей командовать в моём доме – нет! – отрезала Катя, и в её голосе прозвучал металл. – И хватит уже про «старше» и «жизнь прожила»! Это не аргумент, Андрей! Это манипуляция! И ты, как взрослый мужчина, как мой муж, должен это понимать!
Вместо того чтобы защищать наши общие интересы, ты выступаешь её адвокатом, её рупором! Ты забыл, что у тебя есть своя семья? Своя жена? Или для тебя мамино слово – это закон, который не обсуждается, даже если он противоречит здравому смыслу и нашим собственным желаниям?
Она видела, как он колеблется, как в его глазах мелькает какая-то растерянность, но упрямство и привычка подчиняться материнскому авторитету пока перевешивали.
— Ты не понимаешь… – начал он было снова, но Катя его перебила.
— Нет, Андрей, это ты не понимаешь! Или не хочешь понимать! – она сделала шаг к нему, её взгляд был твёрд и непреклонен. – Ты не понимаешь, что речь идёт не о сраных обоях! Речь идёт о нас! О нашей с тобой жизни! О том, кто в этой паре главный, и кто принимает решения! И если для тебя важнее угодить маме, чем построить нормальные, пар отношения со мной, то… то мне очень жаль. Мне жаль, что я этого не видела раньше.
В комнате снова повисла тишина, но теперь она была другой – тяжёлой, гнетущей, наполненной невысказанными обидами и разочарованием. Катя чувствовала себя опустошённой, но одновременно и какой-то освобождённой. Она сказала то, что должна была сказать.
Она обозначила свою позицию. И теперь мяч был на его стороне. Только вот игра, похоже, уже шла по совершенно другим правилам, и ставки в ней были гораздо выше, чем просто новый ремонт. Речь шла о будущем их семьи. И это будущее сейчас выглядело очень туманным и тревожным.
Андрей смотрел на Катю, и в его взгляде смешались злость, обида и какая-то детская растерянность. Он явно не был готов к такому повороту, к тому, что его жена, всегда такая уступчивая и стремящаяся к компромиссам, вдруг проявит такую непреклонность и жёсткость.
Он привык, что её можно уговорить, убедить, немного надавить, и она в конце концов согласится, лишь бы сохранить мир в семье. Но сейчас мир уже был разрушен, и осколки этого мира больно ранили их обоих.
— Ты… ты просто эгоистка! – наконец выдохнул он, хватаясь за это обвинение как за спасательный круг. – Ты думаешь только о себе и своих желаниях! Тебе наплевать на других, на то, что чувствует моя мать, на то, что чувствую я! Она же… она же просто хочет, чтобы у нас было хорошо! А ты видишь в этом только попытку командовать!
Катя горько усмехнулась. Эгоистка. Ну конечно. Это было так предсказуемо. Когда аргументы заканчиваются, в ход идут обвинения.
— Нет, Андрей, эгоизм – это когда один человек пытается навязать свою волю другим, не считаясь с их мнением и желаниями. Эгоизм – это когда взрослый мужчина не может отделить свою семью от родительской и позволяет маме решать, какого цвета будут обои в его с женой спальне.
Эгоизм – это когда ты требуешь от меня понимания и уважения к своей матери, но при этом совершенно не уважаешь мои чувства и мои планы на НАШУ общую жизнь.
Она говорила это негромко, но каждое слово было наполнено такой уверенностью и такой болью, что Андрею стало не по себе. Он хотел возразить, снова начать защищать мать, но что-то в её взгляде, в её голосе останавливало его. Он вдруг увидел перед собой не просто жену, а женщину, которая дошла до предела, которая больше не собирается молчать и уступать.
— А ты… ты хоть раз подумал, каково мне? – продолжала Катя, и её голос чуть дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Каково мне осознавать, что мой муж, мой самый близкий человек, не на моей стороне? Что для него важнее мнение мамы, чем моё?
Что наши общие планы, наши мечты можно вот так просто перечеркнуть, потому что «мама сказала»? Ты думаешь, мне приятно чувствовать себя какой-то прислугой, которая должна подстраиваться под вкусы и капризы твоей родственницы, какой бы замечательной она ни была?
Андрей молчал, опустив голову. Он теребил пуговицу на своей рубашке, и это движение выдавало его внутреннее смятение. Он понимал, что Катя говорит правду, горькую, неприятную, но правду. Но признать это означало бы предать мать, пойти против всего, чему его учили с детства – что мама всегда права, что маму надо слушаться, что маме надо помогать. Этот внутренний конфликт разрывал его на части.
— Я люблю тебя, Андрей, – тихо сказала Катя, и в этих словах было столько искренности, что у него защемило сердце. – И я хотела построить с тобой настоящую семью. Семью, где мы оба будем принимать решения, где мы будем уважать друг друга, где мы будем поддерживать друг друга. Но, похоже, ты к этому не готов. Ты всё ещё маменькин сынок, который боится сделать шаг без её одобрения.
Это было жестоко, но Катя чувствовала, что должна сказать это. Может быть, эти слова заставят его наконец задуматься, проснуться, повзрослеть.
— И если ты не можешь поставить свою мать на место, если ты не можешь объяснить ей, что у нас своя семья и свои правила, что её советы могут быть услышаны, но окончательное решение принимаем мы, и только мы, – Катя сделала паузу, собираясь с духом для последних, самых трудных слов.
– То нам вообще не о чем разговаривать! Выбирай, Андрей: либо ты мой муж, и мы вместе строим НАШУ семью, на НАШИХ условиях, либо ты остаёшься сыном своей матери, но тогда… тогда без меня.
Ультиматум прозвучал. Резко, бесповоротно. Катя понимала, что рискует всем, что после таких слов пути назад может и не быть. Но она больше не могла так жить, не могла постоянно чувствовать себя на вторых ролях, не могла мириться с тем, что её мнением пренебрегают.
Андрей поднял на неё глаза, полные отчаяния и гнева одновременно. Он не мог поверить, что она ставит его перед таким выбором. Это было несправедливо, жестоко.
— Ах так?! – его голос сорвался на крик. – Ты мне ещё условия ставить будешь?! Ты смеешь ставить меня перед выбором между тобой и моей матерью?! Да кто ты такая?! Моя мать… она одна у меня! А жён может быть много!
Эти слова ударили Катю как пощёчина. Она отшатнулась, лицо её побледнело. «Жён может быть много». Значит, вот чего она стоила в его глазах. Значит, вот так просто он готов был от неё отказаться, лишь бы не перечить маме. Вся её любовь, все её надежды, все её мечты о совместном будущем рухнули в одно мгновение, разбились на тысячу мелких осколков.
— Что ж, Андрей, – голос Кати был тихим, но твёрдым, как сталь. – Значит, ты выбрал. Я тебя поняла. Тогда делай ремонт со своей мамой. Клейте свои весёленькие цветочки, ставьте свой солидный диван. Можете даже её вещи сюда перевезти, раз она собирается «иногда у тебя жить». А я… я посмотрю, как вы тут будете наслаждаться этим «комфортом» и «уютом».
Она подошла к журнальному столику, где всё ещё лежали её эскизы, её мечты, воплощённые на бумаге. С каким-то отстранённым спокойствием она собрала их в стопку. Мгновение она смотрела на них, потом медленно, методично начала рвать их на мелкие кусочки.
Не истерично, не театрально, а с какой-то холодной, отчаянной решимостью. Это был её символический жест прощания – с их общим будущим, с их несбывшимися планами, с человеком, которого она, как ей казалось, любила.
Андрей стоял как громом поражённый, наблюдая за её действиями. Он не ожидал такого. Он думал, она покричит, поплачет, может быть, даже устроит скандал, но потом успокоится, и всё вернётся на круги своя. Но то, что он видел сейчас, было чем-то другим. Это был конец. Окончательный и бесповоротный.
Когда последний клочок бумаги упал на пол, Катя выпрямилась. На её лице не было слёз, только какая-то ледяная пустота.
— Разговор окончен, Андрей, – сказала она, и её голос не дрогнул. – Можешь считать себя свободным. И передай привет Нине Семёновне. Скажи, что её сын сделал правильный выбор.
Она развернулась и, не глядя на него, пошла в спальню. Андрей остался один посреди гостиной, заваленной обрывками их несостоявшегося ремонта. Он смотрел ей вслед, и в его душе боролись злость, обида, растерянность и какое-то запоздалое, мучительное понимание того, что он только что натворил. Он потерял её. И всё из-за каких-то дурацких обоев и желания угодить маме.
Но было уже слишком поздно. Катя приняла решение. И это решение было окончательным. Их дом, который они так мечтали обновить, превратился в руины их отношений. И кто в этом виноват? Он так и не смог себе ответить на этот вопрос…
