6 ноября 1885 года в семье хабаровского купца 2-й гильдии Макария Киселева родилась дочь, названная редчайшим русским именем Матрена.
Жили тогда Киселевы в собственном двухэтажном особняке, стоявшем в переулке, скромно названном Киселевским (ныне переулок капитана Дьяченко), рядом с резиденцией генерал-губернатора Приамурья и недалеко от единственного очага культуры Хабаровска – Офицерского собрания, что прямо говорило о социальном положении купца в негласной городской табели о рангах.
Двух старших сыновей-балбесов купец наследства лишил вследствие их категорического отказа заниматься предпринимательством, так что надежда была только на Матрену Макариевну. Дочка подросла, окончила женскую гимназию и заневестилась как-то невзначай.
Страстно желая породниться с какой-нибудь знатной фамилией, отец сулил огромное приданое за семнадцатилетней дочерью. От женихов, что называется, отбою не было. Дело было даже не в приданом. И красотой, и статью, и умом могла девица блистать на конкурсах красоты, если бы они тогда проводились.
Наконец выбор Макария остановился на офицере 24-го Восточно-Сибирского пехотного полка, столбовом дворянине Борисе Авербахе, предки которого были занесены в «бархатную книгу» российской знати. Правда, офицер был нищ как церковная крыса и вот-вот мог сесть в долговую тюрьму за карточные проигрыши и неоплаченные кредиты, а затем и вылететь из полка по суду офицерской чести.
Болтали, что даже официантам и извозчикам подпоручик задолжал. Но оно и к лучшему. Папаша сразу поставил ряд условий родовитому зятю: во-первых, осчастливить Макария в первый год после свадьбы наследником капиталов и знатной фамилии; во-вторых, дать Матрене свободу продолжить образование в Петербурге; в-третьих, дать зарок в карты более не играть.
На этих условиях купчина обязался покрыть долги и обеспечить любимому зятю приличное содержание. Куда было деваться несчастному подпоручику? Борис согласился на все условия.
В восемнадцать лет Матрена родила сына Ларгия. Сама в 1903 году отправилась в Санкт-Петербургскую консерваторию музыке учиться и разным политесам, а муж – в свой полк тянуть воинскую лямку. Сын остался на попечении мамок и нянек. Вернувшись из столицы, Матрена стала преподавать музыку и вокал хабаровским детям. Воспитывала сына. В муже она быстро разочаровалась.
Вскоре у нее, женщины молодой и красивой, появились поклонники. Любовников она бросала так же легко, как и заводила, и плевать хотела на досужие разговоры за спиной да на угрозы отца и слезы матери. Все изменилось после встречи с молодым ловеласом, доктором Александром Аполлоновичем Павловым. Этот холостяк разбил немало женских сердец.
Познакомившись на одном из приемов с любимцем городского бомонда, Матрена не смогла устоять перед зеленоглазым красавцем, да не особо и стремилась, если по правде. За их отношениями наблюдал весь светский Хабаровск. Пропала Матрена.
Все ее мысли были только о докторе; маленький сын, дом – все было заброшено и отдано на милость домоуправительницы. Стала Матрена проводить в доме красавчика доктора большую часть своего времени. Появились даже мысли о разводе, что тогда было уж из ряда вон!
Вскоре, однако, нашлись «доброжелатели», намекнувшие, что у записного сердцееда кроме нее есть женщины. Сгорая от ревности, Матрена решила проверить, так ли это. Утром 29 декабря, сообщив любимому, что уезжает в имение в Доле-Троицком (ныне село Троицкое), она, едва выехав из города, повернула крытый возок назад.
Купив в оружейной лавке дамский револьвер «Бульдог», велела везти себя к дому Павлова, ключи от которого с некоторых пор у нее были. Теперь уж неведомо, то ли попугать его она решила, то ли романов начиталась заграничных и хотела отомстить изменщику. Доктор Павлов как раз принимал у себя очередную пассию.
Хотя та была раздета, ничего общего с врачебным осмотром это не имело, потому как доктор прием проводил тоже совсем-совсем без ничего, даже без фонендоскопа. Под дулом револьвера приказав даме одеться и выйти вон, заперев за ней дверь, наша героиня хладнокровно выстрелила что-то лепетавшему, перепуганному любимому в сердце.
Затем, перешагнув через лужу крови, спокойно достала стилет и отсекла неверному гордость его мужскую до основания. Проделав все эти мясницкие манипуляции, подошла госпожа Авербах к телефонному аппарату и попросила «барышню» соединить с номером ближайшего полицейского участка. А сама села в кресло, налила себе в фужер большую порцию шустовского коньяку и стала терпеливо ждать.
Только после приезда полицейского пристава Алтуфьева и городовых Забелло и Прасолова с ней случилась истерика. При обыске у молодой женщины помимо бельгийского револьвера в сумочке также был найден окровавленный стилет, следовательно, налицо – заранее обдуманное, предумышленное убийство с членовредительством.
Закованная в наручники, в пролетке с двумя полицейскими чинами по бокам, проследовала Матрена Макариевна в теплую камеру в местном клоповнике, по достоверным историческим сведениям, прилюдно честя сопровождающих словечками, которые вытерпит не всякий забор. Какой только дряни в столичной консерватории не научат!
В прессе Хабаровска и Владивостока поднялась кампания по выбиванию из обывателя скупой слезы по несчастной даме, доведенной до зверства проклятым павианоподобным похотливым доктором. Многие непредвзятые авторы писали об ужасных условиях, в которых содержится Матрена Авербух, о ее искреннем раскаянии и помутнении рассудка на почве обманутой любви.
Мы-то с вами понимаем, что абсолютно непредвзятые репортеры – миф посильнее сказок о джиннах, вылезающих из лампы. Просто работал папенькин толстый кошелек, а тогда люди были проще и доверчивей – верили.
Какая часть капиталов батюшки растворилась в бездонных карманах медицинских светил и судебных крючкотворов, о том нам неведомо за давностью лет.
Вскоре стало известно, что женщину признали психически нездоровой и вместо камеры в каторжной тюрьме устроили родители ей уютный санаторий в горах Швейцарии, где европейские светила поправляли ей не только нервы, но заодно лечили нехорошую болезнь, которой весельчак доктор Павлов наградил ее за любовь да ласки. Тогда-то и заговорили о проклятии, лежавшем на Киселевых.
Макарий Киселев по молодости ох и крут был! Ходили слухи, что богатство свое он неправедно нажил. Скупал меха у инородцев, спаивал их, золотишко из-под полы приобретал, а то и устраивал в тайге засады на «фазанов» – китайских старателей, возвращавшихся с намытым золотом на родину.
В году эдак 1880-м на Нижнем Амуре вроде бы пожадничал и, чтобы не платить за меха, со своим приказчиком Гришкой Дымовым перерезал небольшое стойбище напоенных влежку инородцев из рода Самар. Один старик чудом выжил – недорезали по недосмотру.
Пошел тот старик к шаману сильному и попросил наложить на убийц и семьи их смертельное проклятие и муки страшные. Да так, чтоб богатство поперек горла встало и радости не приносило. Гришка-то Дымов непутевый был, перекати-поле – ни родных, ни близких. Охотиться шибко любил: чуть свободное время выкроит – в тайгу с ружьишком побаловать спешил.
В тот же год в тайге его медведь заломал – недели две помирал в корчах, все пристрелить просил. А когда выходил временами из горячечного бреда, молил окружающих, чтобы под окном перестали в бубен стучать и петь заунывно на чужом языке. Знамо дело, Киселевых только сейчас проклятие достало. Такие слухи по Хабаровску тогда носились.
Матрена вернулась в Хабаровск после Февральской революции, когда Керенским была объявлена амнистия всем политическим и уголовным. Оба брата сложили свои головы в Мазурских болотах на германской войне, отец как-то морозной ночью выбежал из дому раздетый, и нашли его только весной в пяти верстах от города на берегу Амура, а мать тихо угасла еще до возвращения дочери.
Свободное время Матрена посвятила своему совсем уже взрослому мальчику. Муж Борис приезжал раз в год на день рождения сына, да и только. С женой после перенесенного позора не разговаривал вообще. Вскоре Ларгий поступил учиться в железнодорожный институт, и осталась соломенная вдова одна-одинешенька.
Снова занялась преподаванием музыки, не чуралась светских вечеринок и как-то невзначай вновь стала заметной фигурой в городе. Познакомилась на одном из балов с местной знаменитостью – Александром Фыгиным. Яркая была личность.
Журналист, редактор газеты «Приамурье», он известен был тем, что не вылезал из судов по искам героев своих публикаций, даже, говорят, стрелялся на дуэлях, отстаивая свою правоту. Завязался многолетний роман. Красивая была пара: он молодой седовласый красавец, она – расцветшая броской красотой зрелая женщина.
Александр забросил свою семью, а после гибели в 1920 году на фронте колчаковского полковника Авербаха, не вынесшего тягот Ледяного похода через красноярскую тайгу и пустившего себе пулю в лоб, вообще переехал жить к Матрене.
Все наследство она потеряла, последний дом конфисковал горкомунхоз за неуплату налогов, оставив вдове небольшую квартирку о двух комнатах в бывшем уже киселевском доме. В декабре 1930 года Фыгин скончался от банальной пневмонии у нее на руках, так что счастье Матрены Авербах оборвалось раз и навсегда.
Ларгий после института был назначен начальником планового отдела паровозной службы в депо города Свободный, а она, как-то враз растерявшая свою яркую красоту, постаревшая и увядшая, уехала в Ленинград. В 1937 году ее арестовали «за подрывные разговоры» и расстреляли. В том же году в Благовещенской тюрьме был расстрелян как троцкист ее единственный сын Ларгий.
