Дождь шёл с самого утра, будто сама природа оплакивала Виктора. Я стояла у гроба, сжимая в руках мокрый платок. Всего неделя прошла, а мне казалось — целая вечность. Тридцать лет вместе, и вот — я одна у этого деревянного ящика, который забирает мою жизнь.
Родственники мужа держались поодаль, сбившись в тесную группку под чёрными зонтами. Сергей, племянник Виктора, что-то шептал своей матери Маргарите. Они изредка поглядывали в мою сторону, но подойти не решались.
— Лариса Михайловна, примите соболезнования, — сухо бросила одна из дальних родственниц, Нина.
Я только кивнула. Голос предал меня ещё утром, когда пришлось подписывать последние бумаги в похоронном бюро.
Могильщики закончили свою работу. Комья сырой земли глухо стучали по крышке. Я бросила горсть, пытаясь осознать — это последнее, что я могу для него сделать. Просто бросить горсть земли.
Все потянулись к выходу с кладбища. Поминки решили не устраивать — Виктор всегда говорил, что не любит этого обычая. Да и сил у меня не было накрывать стол и смотреть на все эти лица.
У ворот кладбища меня догнала Маргарита, сестра Виктора. Её крашеные рыжие волосы выбивались из-под платка, а глаза смотрели цепко, оценивающе.
— Ларочка, держись, — она впервые за пятнадцать лет назвала меня уменьшительным именем. — Теперь главное — чтобы всё было по справедливости. Не забывай, кто с вами всегда был.
Я непонимающе посмотрела на неё. О какой справедливости она говорит? В такой день?
— Маргарита Васильевна, я…
— Ничего-ничего, — она похлопала меня по плечу. — Мы ещё поговорим. Не сегодня. Дадим тебе прийти в себя.
Она поспешно отошла к своим и стала что-то объяснять Сергею, указывая в мою сторону. Тот кивал, бросая на меня странные взгляды.
Домой я возвращалась одна. В пустую квартиру, где каждый угол кричал о его отсутствии. На пороге стояли его тапочки. На вешалке — куртка. На столе — недопитый чай в его любимой кружке с трещиной.
Я села прямо в прихожей, на тот самый пуфик, где мы каждое утро пили кофе, тесно прижавшись друг к другу. И только тогда, в полной тишине, без посторонних глаз, я наконец-то заплакала.
Голос из прошлого
Три дня после похорон прошли как в тумане. Я бродила по квартире, перебирала его вещи, прижимала к лицу рубашки, вдыхая родной запах. Соседка, Анна Петровна, приходила, приносила суп и котлеты. Молча ставила на стол, гладила меня по плечу и уходила. Так же молча.
Вечером я грела чай — простой, без сахара. Виктор всегда говорил, что чай с сахаром — это уже компот. Улыбка мелькнула и пропала, когда телефон разразился трелью.
— Лариса Михайловна? Это Сергей.
Я вздрогнула. Племянник Виктора звонил нам редко. Обычно по большим праздникам или когда им что-то было нужно.
— Да, Серёжа, здравствуй, — мой голос звучал сипло.
— Лариса Михайловна, я хотел поговорить о наследстве, — он даже не стал ходить вокруг да около. — Вам, конечно, досталось большинство имущества, но есть вещи, которые дядя Витя обещал нам.
Я растерянно смотрела на чашку с остывающим чаем. Даже земля на могиле не успела осесть…
— Сережа, прошло всего три дня…
— Я понимаю, — его голос стал мягче, но в нём всё равно слышался металл. — Но есть формальности, которые лучше решить сразу. Ты ведь знаешь, что дачу мы строили вместе с дядей. Он обещал мне её. Мы просто хотим то, что нам положено.
— Виктор никогда не говорил мне об этом, — я попыталась собраться с мыслями.
— Ну конечно, — холодно усмехнулся он, — он многого тебе не говорил. Это была мужская договорённость.
Чай окончательно остыл, а вместе с ним что-то остыло и внутри меня.
— Сергей, наследство будет оформляться по закону. Если Виктор что-то тебе обещал, должны быть документы.
— То есть ты отказываешься отдать нам дачу? — его голос поднялся на октаву выше. — После всего, что мы для вас сделали?
— Я не отказываюсь. Я просто…
— Мать была права, — перебил он меня, — ты всегда думала только о себе. Дядя Витя был слишком добрым. А ты пользовалась этим.
Что-то вспыхнуло внутри — злость? возмущение? — но тут же погасло.
— Поговорим позже, Серёжа. Мне нужно время.
— Время! — он фыркнул. — Ладно, подумай. Но знай, мы своего не отдадим.
Гудки. Я смотрела на телефон, как на змею. Сергей, которого Виктор катал на закорках. Которому мы дарили первый велосипед. Которому оплачивали репетиторов перед поступлением.
За окном начинался дождь. Мелкий, противный, как слова Сергея, как предчувствие беды, которая только начиналась.
Шепот за спиной
Прошла неделя. Я начала разбирать документы Виктора — счета, квитанции, старые договоры. В дверь позвонили, когда я сортировала бумаги на кухонном столе.
— Лариса, милая, вот творожок домашний принесла, — соседка, Клавдия Семёновна, протянула мне баночку. — Как ты тут? Держишься?
— Спасибо, Клава, — я пригласила её на кухню. — Чай будешь?
Соседка присела на табурет, оглядывая разложенные бумаги.
— А ты уже… наследством занимаешься? — её голос звучал как-то странно.
— Да, надо разобраться что к чему, — я достала чашки. — Никогда этим не занималась. Виктор всё сам…
— Понимаю, понимаю, — закивала она, но глаза смотрели оценивающе. — А правда, что вы с его родственниками… того? Разругались?
Чашка замерла в моей руке.
— С чего ты взяла?
— Ну как же! — всплеснула руками Клавдия. — Весь подъезд обсуждает, как ты всё себе оттяпала. Маргарита вчера к Зинаиде заходила, рассказывала, что вы с Виктором их годами обманывали. Что дача-то их по праву.
Чай пролился на стол, растекаясь бурым пятном по каким-то счетам.
— Что?!
— Ой, прости, что сказала, — засуетилась соседка, вытирая стол полотенцем. — Я же не со зла. Просто подумала — ты должна знать, что говорят.
Я смотрела на неё, пытаясь справиться с дрожью в руках.
— И что… говорят?
Клавдия посмотрела с неловкой жалостью:
— Ну, что ты Виктора окрутила. Что он хотел дачу племяннику отписать, а ты документы спрятала. Что они теперь в суд подадут…
Я не дослушала. В прихожей хлопнула дверь лифта, а потом я услышала звук падающей почты.
— Извини, Клава, — я вскочила. — Мне нужно…
В ящике лежал конверт. Стандартный, с печатью суда. Повестка. Первое заседание через две недели.
Клавдия выглянула из кухни:
— Что там, Лариса?
— Ничего, — я спрятала конверт в карман халата. — Просто реклама.
Когда соседка ушла, я достала повестку и перечитала. Сергей не шутил. Он действительно собирался отсудить дачу. Ту самую, где мы с Виктором провели последнее лето. Где я сажала розы, а он построил беседку. Где остались его инструменты, недоделанная скамейка и наши общие мечты о тихой старости.
Я вернулась к столу с документами. Теперь это была не просто бумажная работа. Это была война. И мне нужно было найти оружие.
За стеной раздался гул голосов — соседки собрались у Зинаиды. Обсуждают меня? Жалеют? Осуждают? Я закрыла окно, отгораживаясь от мира, который вдруг стал враждебным.
Ночные откровения
Сон не шёл. Я перебирала в памяти наши с Виктором разговоры, пытаясь вспомнить хоть слово о том, что он хотел оставить дачу Сергею. Ничего. Мы всегда говорили о ней как о нашем общем убежище на старость.
В два часа ночи я встала и подошла к шкафу. На верхней полке стояла коробка с его личными вещами. Я ещё не решалась к ней прикоснуться, но сейчас что-то толкнуло меня.
Медали с выставок — Виктор был краснодеревщиком, делал удивительной красоты шкатулки. Старые фотографии. Записная книжка с телефонами друзей. И ещё одна тетрадь, потрёпанная, с вложенными листами.
Я открыла её, и несколько клочков бумаги выпали на колени. Подняла их к свету ночника. Это были обрывки какого-то документа. Я начала складывать их, как пазл, и холодок пробежал по спине.
Завещание. Порванное. Здесь была половина первой страницы с датой — три месяца назад. И отдельные куски с перечислением имущества. И слова «…дачный участок с домом… племяннику Сергею Николаевичу…»
Так значит, они не врали? Виктор действительно хотел оставить дачу Сергею?
Я лихорадочно перелистывала тетрадь. Между страницами обнаружился сложенный пополам листок. Почерк Виктора, размашистый, чуть дрожащий:
«Я хотел, но передумал. Они слишком жадные. Всё — Ларе. Она одна рядом. Всегда».
Дата — месяц назад. За неделю до инсульта.
Что-то сломалось внутри. Плотина, сдерживавшая слёзы все эти дни. Я плакала, прижимая к груди клочки бумаги и его записку. Плакала от боли, от предательства, от одиночества. И от облегчения — Виктор всё понимал. Он не обманывал меня.
— Значит, нам обоим открылись их истинные лица, — прошептала я, когда слёзы иссякли.
Сергей и Маргарита. Они узнали о завещании. Может, Виктор сам им сказал, но потом передумал. Может, они как-то выяснили. И теперь хотят получить то, что он решил им не давать.
С листка на меня смотрели его слова: «Всё — Ларе». Твёрдые, уверенные.
Я собрала все обрывки, записку, сложила обратно в тетрадь. Потом достала телефон и сделала несколько фотографий. Утром отнесу юристу.
Впервые за все дни после похорон я почувствовала что-то, кроме горя и растерянности. Злость. Чистую, праведную злость. И решимость.
— Я не позволю им забрать наше, Витя, — сказала я его фотографии на тумбочке. — Ты всегда защищал меня. Теперь моя очередь защитить то, что ты хотел сохранить для нас.
За окном начинался рассвет. И внутри меня тоже что-то рождалось — сила, которой я в себе не знала.
Правда против лжи
Коридор суда был холодным и гулким. Я сидела на деревянной скамье, сжимая папку с документами. Напротив, через проход, расположились Сергей с матерью и их адвокат — молодой мужчина с острым взглядом. Они перешёптывались, изредка поглядывая в мою сторону.
Маргарита перехватила мой взгляд и демонстративно отвернулась. Неужели эта женщина — сестра моего Виктора? Как они могли быть такими разными?
— Лариса Михайловна, — рядом присел мой адвокат, Станислав Аркадьевич, пожилой мужчина с добрыми глазами. — Всё хорошо?
— Насколько может быть хорошо в такой ситуации, — я попыталась улыбнуться.
— Помните, что мы говорили. Записка Виктора Васильевича — не юридический документ. Но она доказывает его намерения. А официального завещания нет. Значит, наследование по закону.
— А если у них есть копия того, порванного? — мой голос дрогнул.
— Даже если есть, оно порвано самим завещателем. Недействительно, — он ободряюще похлопал меня по руке. — Держитесь.
Нас вызвали в зал. Холодные стены, скрип паркета, шелест бумаг.
Сергей выступал первым. Он говорил чётко, уверенно:
— Дядя обещал мне дачу. Мы вместе строили дом, я помогал с ремонтом. Это была наша мужская договорённость. Я могу представить свидетелей, которые подтвердят его слова.
Я смотрела на его лицо — такое похожее на лицо Виктора в молодости. Те же глаза, тот же разрез губ. Но внутри — совсем другой человек.
— Слово предоставляется ответчику, — голос судьи вырвал меня из размышлений.
Я встала. Ноги дрожали, во рту пересохло. Три пары глаз смотрели с противоположной стороны — ненавидящие, уверенные в победе.
— Виктор Васильевич был моим мужем тридцать лет, — начала я тихо, но с каждым словом голос становился тверже. — Мы построили дачу вместе. Каждый гвоздь, каждая доска — наши общие. Да, Сергей помогал. Приезжал на выходные пару раз в год. Как и другие родственники.
Я достала из папки фотографии записки Виктора.
— Моему мужу предстояла операция. Он думал о том, что будет после него. И он решил — всё мне. Потому что рядом с ним в болезни и в здравии была только я.
Сергей вскочил, что-то выкрикивая, но судья призвала его к порядку.
— Обещания без подписи — это просто слова, — продолжила я, глядя прямо в глаза судьям. — А я была с ним до последнего. Он всё решил. И я не позволю унижать нашу жизнь и его память этими дрязгами.
Зал затих. Я села, чувствуя, как колотится сердце. Но внутри было удивительно спокойно. Будто Виктор стоял за моей спиной, поддерживая.
Судья объявила перерыв. В коридоре Маргарита попыталась подойти ко мне, но я отвернулась.
— Лариса, ты пожалеешь об этом, — прошипела она. — Мы ведь могли договориться по-хорошему.
— По-хорошему? — я посмотрела ей в глаза. — Вы начали делить наследство на могиле Виктора. Какое тут «по-хорошему»?
Она отступила, словно от пощёчины. А я впервые почувствовала себя сильной. Я защищала не просто имущество. Я защищала нашу с Виктором жизнь от тех, кто хотел её обесценить.
Тихая гавань
Калитка скрипнула знакомо, по-домашнему. Я прошла по дорожке, усыпанной прошлогодними сосновыми иголками. Два месяца я не была здесь — с того самого дня, как Виктору стало плохо, и мы уехали в город, в больницу.
Дача встретила меня тишиной и запахом нежилого дома. Я распахнула окна, впуская майский воздух. Где-то далеко куковала кукушка. Солнечные лучи падали на недоструганную доску, которую Виктор оставил на веранде. Его инструменты лежали там же, словно хозяин только вышел на минутку.
Суд мы выиграли. Станислав Аркадьевич сказал, что записка Виктора сыграла решающую роль. А ещё моя твёрдость. Сергей пытался подать апелляцию, но потом отступил. Может, совесть проснулась. А может, понял бесперспективность затеи.
Маргарита звонила несколько раз, то плакала, то угрожала. Я заблокировала её номер. Хватит. Тридцать лет я пыталась подружиться с семьёй мужа, быть для них хорошей. Теперь я буду просто собой.
В доме всё было как прежде и всё по-другому. Я разожгла камин — вечера ещё прохладные. Достала из сумки фотографию Виктора, поставила на полку. Открыла бутылку вина, которую мы берегли для особого случая.
— За тебя, — я подняла бокал к фотографии. — За нас. За то, что было.
Виктор улыбался с фотографии — той самой улыбкой, которая когда-то растопила моё сердце. Я не знала, как буду жить дальше. День за днём, час за часом. Но я точно знала, что не позволю никому отнять то, что мы создали вместе.
Из-за деревьев показалась первая звезда. Я вышла на крыльцо, вдыхая смолистый воздух. Вспомнились слова Виктора: «Знаешь, Лара, когда мы здесь, мне кажется, что время останавливается».
Время не остановилось. Оно шло, забирая с собой боль, оставляя светлую грусть и благодарность за прожитые годы.
Сосны шумели над крышей — так же, как шумели тридцать лет назад, когда мы с Виктором впервые приехали на этот участок. Тогда здесь не было ничего, кроме старого сарая. А теперь — дом, сад, воспоминания.
Я улыбнулась. Впервые за эти месяцы улыбка получилась легкой, без усилий. Может быть, Виктор смотрел сейчас на меня откуда-то сверху, из-за этих сосен, и тоже улыбался.
— Я справилась, Витенька, — прошептала я в темнеющее небо. — Теперь всё будет хорошо.
Утром я собиралась посадить те розы, о которых мы говорили прошлым летом. Белые, у самой беседки. И достроить скамейку, которую начал Виктор. Я справлюсь. Я всегда была сильнее, чем казалась — даже самой себе. Просто не знала об этом.
А сейчас я знала точно.
