— Опять хвостом крутила, Анька! — ухватив за косу, Никита потянул к себе жену.
— Ой, почто напраслину возводишь, — взвизгнула Аннушка.
И, вздрогнув, когда муж дёрнул сильнее, запричитала:
— Не губи, родненький. Не верь злым языкам. Оговаривают ведь! Любовь наша им глаза колет.
— Врёшь, ведьма, — уже разошелся Никита, — всё про тебя знаю. Только за порог, а ты и рада юбки задирать. Учу тебя, учу. Все без толку! Ну ничего, я тебя образумлю. Запомнишь, как мужу-то рога наставлять.
Когда Никита Федотов увидел Аннушку, все мысли из головы вон и вылетели. Сердце в груди будто замерло. Да так горячо стало и сладко. А она, точно и не заметила, стрельнула из-под ресниц взглядом, передернула плечами, да и прошла мимо, словно до него ей вовсе дела не было.
— Ух, хороша! — подпихнув его острым локтем, хмыкнул закадычный дружок. — Да, видно, не про нашу честь.
— Отчего же, не про нашу? — вспыхнул Никита. — За спрос, чай, денег не берут.
Колебался Федотов недолго: вскоре заслал сватов. Родители Аннушки препятствий чинить не стали: жили они бедно, а Никита, хотя хозяйства своего и не имел, зато трудился в Петербурге, лишь изредка наезжая в родную деревеньку, где охотно хвастался то новыми — со скрипом — сапогами, то ладно сидящим цивильным «спиджаком», пошитым по городской моде.
Молодую жену Федотов вскоре увез в столицу. Однако жизнь там не задалась. Вскоре Анна ушла от мужа, устроившись кухаркой при станции Графская Петербург-Сестрорецкой железной дороги. Но нет-нет да и наведывался Никита к супружнице.
Правда, наладить отношения не удавалось: встречи нередко заканчивались скандалами. И ревнивый Федотов гонял Аннушку, осыпая упреками и виня в разрушенном семейном счастье.
До тех пор длилась история, пока 17 октября 1897 года в пруду близ деревни Коломяги не нашли тело неизвестного, в котором Анна опознала собственного мужа.
— И у кого рука поднялась? — удивлялись станционные. — Ведь чужак здесь, да и не знает его никто. А убили так страшно: на голове рана, да тело опутано веревкой с привязанным трехпудовым камнем!
И сыскным находка показалась странной. А поведение Анны Филипповны и вовсе — подозрительным. Ведь даже не взглянула на утопленного, а уже голосила, разливаясь на все лады:
— Ой, касатик мой, да на кого ж ты меня оставил, кормилец.
Полиция опросила железнодорожных служащих, прошлись по окрестным кабакам, собирая слухи, и выяснили, что в Коломяжском трактире, стоявшем за версту от станции Графская, вечером 13 октября видели Аннушкиного мужа. Да не одного. Сидел с ним, о чем-то беседуя, хорошо знакомый трактирщику мужик. Дорожный мастер Пётр Никитин.
— А вот что удивительным показалось, — рассказывал болтливый хозяин, — этот-то пригубил едва, а приятель его уже и на ногах не стоял. Насилу вон вывели.
Подозрения полиции лишь окрепли. Оставалось лишь убедиться в вине Никитина. Когда тот понял, что сыскным всё известно, отпирался недолго, поведав, что втянул его в черное дело рабочий Егор Петров.
Обоим им не давала покоя красота Аннушки Федотовой. А она, щедро раздавая авансы, крутила ухажерами как хотела. Да жаловалась, кляня ревнивого мужа: дескать, не было бы его, зажила бы свободно, и избавителей своих отблагодарила теплом и лаской.
Сговорившись, Петр с Егором дождались, когда Никита Федотов вновь приедет повидать жену. Никитин, перехватив его по дороге, предложил зайти согреться в трактир. А после, напоив почти до беспамятства, вывел из питейного заведения да проводил до места, где, притаившись, ждал своего часа Петров.
Все решилось быстро: оказать сопротивление двум убийцам Федотов не сумел. Одного удара камнем хватило, чтобы он рухнул как подкошенный. И Петр Никитин отправился за Аннушкой, которая помогла оттащить тело к пруду, навязать на него камень и столкнуть в воду.
Сомнений в вине всех троих не осталось. И вердикт суда был суров: Анну Федотову приговорили к 20 годам каторжных работ, дорожного мастера Петра Никитина — к 15 годам, а Егора Петрова — к 10. О том, как сложилась их судьба в дальнейшем, сведений, увы, нет.
