В весенний день 1674 года Луиза де Лавальер, бывшая фаворитка Людовика XIV, шла по роскошным залам Фонтенбло с высоко поднятой головой. Придворные дамы, привыкшие шушукаться за её спиной, застыли с приоткрытыми ртами — никогда прежде эта женщина не выглядела столь величественной. А ведь ещё вчера они потешались над её хромотой и называли «хромой уткой короля».
— Прошу у вас прощения за все прегрешения, Ваше Величество, — произнесла Луиза, опускаясь на колени перед королевой Марией-Терезией.
Испанка, годами ненавидевшая соперницу, растерянно хлопала глазами. Впервые за долгие годы она не знала, что ответить, ведь именно сейчас, уходя навсегда, её извечная мучительница выглядела как настоящая королева.
Цветочная ловушка
При французском дворе красавиц всегда называли цветами, но никто и подумать не мог, что самым ядовитым из них окажется скромная фиалка. Весь этот букет придворных интриг начал складываться, когда королева-мать Анна Австрийская решила отвлечь своего пылкого сына от опасного увлечения собственной невесткой.
Людовик, красавец с кофейными кудрями и жгучим взглядом, явно заигрывал с женой своего брата Генриеттой Английской. Эта история грозила перерасти в грандиозный скандал, способный пошатнуть самые основы монархии. Недаром же брат короля, герцог Орлеанский, уже строчил гневные письма во все концы Европы.
— Мой сын, — сказала как-то Анна Австрийская Людовику, — почему бы вам не обратить внимание на юную Лавальер? Она так мила.
Королева-мать хитро прищурилась. Кому, как не ей, знать все тонкости придворных манёвров? Луиза де Лавальер казалась идеальной приманкой — хромоножка с ангельским личиком, краснеющая от любого мужского взгляда. Такая точно не станет претендовать на что-то серьёзное.
А юная фрейлина и впрямь была сущим недоразумением для блистательного версальского двора. В свои семнадцать она не умела ни интриговать, ни злословить, да ещё и прихрамывала на левую ногу. Придворные кумушки уже окрестили её «хромой курицей» и только посмеивались, когда король начал оказывать ей знаки внимания.
— Бедняжка, — шептались они, — да она же падает в обморок, когда его величество просто смотрит в её сторону.
Однако эта «бедняжка» умудрилась сделать то, чего не удавалось ни одной придворной красавице, она сумела влюбить в себя короля по-настоящему. Людовик, привыкший к жеманным улыбкам и отрепетированным вздохам, внезапно столкнулся с искренним чувством.
Луиза действительно теряла сознание от его взглядов, заливалась краской от комплиментов и убегала в сад, когда становилось невмоготу от собственных чувств. А король, словно мальчишка, гонялся за ней по версальским аллеям. Величественный монарх, гроза Европы, прятался за кустами и караулил свою хромоножку у фонтанов.
— Сир, — говорила ему Луиза дрожащим голосом, — это невозможно… Я недостойна…
— Ах, вот как? — усмехался король. — Тогда я приказываю вам быть достойной.
Анна Австрийская со страхом наблюдала за развитием событий. Её гениальный план давал совершенно неожиданные всходы. Вместо лёгкого флирта, который должен был отвлечь короля от Генриетты, получилась настоящая любовная история. «Цветочная ловушка» захлопнулась, но в неё угодил сам король.
Придворные дамы кусали губы от зависти. Как этой простушке удалось то, чего они добивались годами? Ведь у неё не было ни особого ума, ни блестящего остроумия, ни даже смелости для интриг. Только чистая душа да влюблённое сердце.
— Она околдовала его. — шипели одни.
— Прикидывается овечкой. — вторили другие.
— Да она просто дурочка. — утешали себя третьи.
А «дурочка» тем временем стала первой официальной фавориткой французского короля. Тихая победа скромницы казалась полной. Вот только сама Луиза считала это не триумфом, а падением. Набожная католичка, она искренне страдала от своего «греха» и постоянно плакала, чем немало удивляла короля.
— Помилуйте, душа моя, — говорил ей Людовик, — о каком грехе может идти речь, если сам король оказывает вам честь своей любовью?
Но Луиза только качала головой и продолжала лить слёзы, искренне считая себя великой грешницей. Такого при дворе ещё не видывали, фаворитка, которая стыдится своего положения. Это было настолько необычно, что поначалу даже привлекало короля ещё больше.
Впрочем, никто и предположить не мог, что эта «овечка» однажды преподаст всему двору урок такого величия духа, что даже её злейшие враги застынут в немом восхищении. Но до этого было ещё далеко, впереди ждали годы тайных встреч, рождение внебрачных детей и появление при дворе роковой красавицы де Монтеспан.
Игры в прятки по-королевски
Быть любовницей короля — дело непростое, а быть тайной любовницей, и вовсе каторжное. Луизе приходилось прятаться по тёмным коридорам Версаля, словно воровке, хотя весь двор прекрасно знал о её положении. Особый шик придворного этикета состоял в том, чтобы делать вид, будто ничего не происходит, даже когда король среди бела дня выскальзывал из её покоев.
Людовик, успевший провозгласить себя «королём-солнце», почему-то предпочитал наслаждаться любовью при луне. Днём он величественно восседал на троне, а по ночам, как обычный смертный, крался по дворцовым переходам к своей возлюбленной.
Впрочем, его величество не забывал о королевском достоинстве даже в такие моменты, слуги заранее расставляли вдоль его пути канделябры с горящими свечами.
— Сир, вы не боитесь, что вас заметят? — шептала Луиза.
— Пусть боятся те, кто осмелится меня заметить. — отвечал король.
Рождение первенца стало настоящим испытанием. Луизе пришлось рожать в покоях Генриетты Английской, той самой бывшей пассии короля, во время утренней мессы. Бедняжка кусала подушку, чтобы не застонать, ведь любой звук мог быть услышан проходящими мимо придворными.
— Умоляю, — шептала она акушеру, — закончите до окончания службы, иначе Мадам меня убьёт.
Придворный хирург, привыкший к самым причудливым капризам знати, только покачал головой. Едва появившись на свет, младенец был закутан в чёрный плащ и тайно вынесен из дворца. Этим занимался не кто иной, как всемогущий министр Кольбер, казалось бы, какое дело главному финансисту Франции до новорождённых детей? Но такова была воля короля.
А Луиза, едва оправившись от родов, должна была появиться на вечернем банкете. Затянутая в корсет, бледная как смерть, она храбро улыбалась в ответ на ядовитые замечания придворных дам.
— Отчего вы так бледны, дорогая? — с притворной заботой спрашивала королева Мария-Терезия.
— Ах, ваше величество, это всё аромат тубероз… Такая мигрень…
Людовик тем временем упивался своей двойной игрой. Днём он был образцовым супругом, а по ночам пылким любовником. Особенно его забавляло, когда обе женщины оказывались рядом. В такие моменты король излучал поистине солнечное сияние самодовольства.
Но настоящим шедевром королевского лицемерия стало официальное признание детей Луизы. Документ гласил: «Несмотря на скромность мадемуазель де Лавальер и её нежелание принимать привилегии, подобающие её рангу, мы не можем более откладывать публичное выражение нашего отношения…» Проще говоря, король наконец-то соизволил признать очевидное.
Придворные острословы тут же окрестили эту ситуацию «королевской игрой в прятки». Только вот прятались почему-то все, кроме самого короля. Луиза пряталась от позора, королева — от правды, а министры — от щекотливых вопросов. Один Людовик гордо вышагивал по Версалю, наслаждаясь всеобщим смятением.
Однако даже солнце порой затмевается. На горизонте уже появилась та, что заставит померкнуть звезду Луизы — блистательная и беспощадная маркиза де Монтеспан. Но пока об этом не догадывались ни король, ни его кроткая фаворитка, ни сама будущая «королева альковов».
Змея в букете
Атенаис де Монтеспан ворвалась в версальскую жизнь, как порыв грозового ветра в оранжерею. Высокая, роскошная, с копной золотистых волос и острым язычком, она заставляла мужчин терять голову, а женщин дар речи от зависти. Рядом с ней кроткая Луиза казалась блёклым полевым цветком подле роскошной орхидеи.
Поначалу Монтеспан разыграла партию безупречно. Она не только подружилась с Луизой, но и сумела убедить саму королеву в своей добродетельности. Мария-Терезия, измученная бесконечными интрижками мужа, была счастлива обрести такую благочестивую подругу.
— Ах, дорогая Атенаис, — вздыхала королева, — если бы все придворные дамы были столь же добродетельны, как вы.
Монтеспан в ответ только опускала глаза и крестилась. А потом спешила в свои покои, где её ждали не чётки и молитвенник, а колдуньи с приворотными зельями. Впрочем, особой магии ей не требовалось, природа щедро одарила её всем необходимым для соблазнения.
Луиза, по своей простоте душевной, и впрямь считала Атенаис лучшей подругой. Она даже приглашала её развлекать короля во время своих беременностей. Версальские острословы хватались за голову от такой наивности. Это было всё равно что пустить лису в курятник, да ещё и показать ей самую жирную курочку.
— Милая Луиза, — мурлыкала Монтеспан, — чувство долга для женщины — это химера, придуманная лицемерными моралистами.
А «милая Луиза» только вздыхала и продолжала терзаться угрызениями совести за свой «великий грех». Атенаис же тем временем плела свою паутину, постепенно заманивая в неё короля. Её остроумие блистало, как бриллианты в её роскошных нарядах, а язвительные замечания били точно в цель.
Людовик, уставший от вечно кающейся Луизы, всё чаще засиживался в обществе блистательной маркизы. Постепенно его визиты к Лавальер становились всё короче, а к Монтеспан всё длиннее. При дворе уже вовсю шептались о новом увлечении короля, но Луиза отказывалась верить в предательство подруги.
А потом начались странные болезни. Сначала скоропостижно скончалась Генриетта Английская, до последнего вздоха крича об отравлении. Затем сама Луиза слегла с загадочным недугом, она три дня пролежала без сознания, а очнувшись, увидела у своей постели не только врачей, но и священников.
— Готовьтесь, — шептались они, — грешница отходит в мир иной.
Но Луиза выжила, хотя страх намертво поселился в её душе. Она стала вздрагивать от каждого шороха и со страхом смотрела на любую еду. А Монтеспан тем временем блистала на балах, затмевая всех своей красотой и остроумием.
Развязка наступила, когда король отправился в военный поход. Монтеспан, уже открыто носившая титул фаворитки, восседала в королевской карете, а Луизе было велено оставаться в Версале. Но она, впервые в жизни ослушавшись приказа, помчалась вслед за королевским обозом.
— Как вы посмели опередить королеву? — холодно спросил Людовик при встрече.
Это был конец. Луиза поняла, что проиграла не только короля, но и саму игру. Змея в букете придворных интриг победила, а кроткой голубке оставалось лишь улететь прочь. Но куда? Ответ пришёл неожиданно, монастырь кармелиток распахнул перед ней свои угрюмые ворота.
Монтеспан торжествовала… пока. Она ещё не знала, что через несколько лет сама падёт жертвой придворных интриг, а её место займёт скромная гувернантка её же собственных детей, будущая мадам де Ментенон.
Последний ход королевской пешки
Говорят, что короли играют людьми, как шахматными фигурами. Но иногда простая пешка может провести такую партию, что заставит побледнеть самого гроссмейстера. Именно это и случилось холодным утром 1674 года, когда Луиза де Лавальер решила поставить мат самому королю-солнце.
Её первая попытка уйти в монастырь в 1671 году выглядела довольно жалко — классическое бегство отвергнутой любовницы. Людовик тогда даже развлекся, организовав погоню за беглянкой. Нашли её в аббатстве Сен-Мари де Шейо, дрожащую от холода на каменном полу. Король великодушно простил своенравную овечку и вернул ко двору.
Но три года спустя Луиза разыграла совсем другую партию. Никакого позорного бегства, только величественный уход. Она превратила свой позор в триумф, заставив весь двор замереть в изумлении.
Начала она с прощального ужина у Монтеспан. О, это был шедевр тонкой мести! Атенаис, привыкшая язвить и насмехаться, вдруг обнаружила, что её острые шутки проходят мимо цели. Луиза сидела за столом победительницы с таким видом, словно это она оказывала честь своим присутствием.
— Дорогая Атенаис, — промолвила Луиза с нежной улыбкой, — как вы думаете, хватит ли молитв, чтобы замолить двойное прелюбодеяние?
Монтеспан подавилась вином. Ведь если уж «овечка» Луиза считала себя великой грешницей, то что говорить о ней самой? К тому же по двору уже ползли слухи о её связях с колдуньями и отравительницами.
На следующий день Луиза нанесла визит королеве. Мария-Терезия, готовая в очередной раз излить на соперницу свой гнев, застыла с открытым ртом. Перед ней стояла не жалкая фаворитка, а настоящая кающаяся грешница, достойная кисти великих художников.
А потом начался парад прощальных визитов. Луиза обходила всех своих врагов и недругов, даря им такие милостивые улыбки, что те не знали, куда деваться от смущения. Её смирение выглядело убийственнее любой насмешки.
Король метался между яростью и отчаянием. Как она посмела? Покинуть его, пусть даже ради Бога, это уже оскорбление величества. Но сделать ничего не мог. Не тащить же силой из монастыря ту, что идёт туда замаливать грехи, в которых он сам повинен.
— Чего вы хотите? — спросил он наконец.
— Только спасения своей души, сир, — ответила Луиза. — И вашей тоже.
Это был шах и мат. Король-солнце впервые в жизни оказался в ситуации, когда его власть была бессильна. Он мог приказать океану повернуть вспять, но не мог запретить женщине молиться за его душу.
В день её пострига весь двор собрался в церкви. Луиза, облачённая в белое платье, усыпанное бриллиантами, выглядела прекраснее, чем в дни своей юности. Священник поднял ножницы, чтобы срезать её роскошные волосы.
— Я умерла для мира, — произнесла она громко и чётко, — чтобы жить для Бога.
Монтеспан рыдала в своей карете всю дорогу обратно в Версаль. Она-то думала, что одержала победу, а оказалось, проиграла. Луиза ушла непобеждённой, сохранив достоинство и даже некое величие. А что остаётся ей, Атенаис? Только дрожать при мысли о неизбежном возмездии.
Эпилог
Тридцать шесть лет прожила бывшая фаворитка за стенами монастыря кармелиток. Её дети пошли разными путями: дочь вышла замуж за принца крови, а сын погиб молодым после скандальной истории. Атенаис де Монтеспан закончила свои дни в благотворительности, тщетно пытаясь замолить грехи.
А сам «король-солнце» женился тайным браком на бывшей гувернантке детей Монтеспан, словно в насмешку над всеми своими прежними страстями.
После смерти Луизы монахини сохранили прядь её густых белокурых волос, тронутых серебром седины. Эта реликвия напоминала им о женщине, которая нашла в себе силы превратить падение в восхождение.
