— Даш, ну войди в положение, Лерке негде жить пару месяцев, — голос Павла был вкрадчивым, обволакивающим. Он произнёс эту фразу, не отрываясь от мытья своей любимой кружки, словно речь шла о какой-то мелочи, о том, чтобы перехватить до зарплаты тысячу рублей.
Дарья медленно оторвала взгляд от книги. Она сидела за кухонным столом, и тёплый свет абажура выхватывал из полумрака её спокойное, сосредоточенное лицо. Она не ответила сразу. Она просто смотрела на широкую спину мужа, на то, как он тщательно, с каким-то показным усердием, трёт губкой по керамике. Он делал вид, что это обычный разговор, одна из тех бытовых тем, что всплывают сами собой за вечерним чаем. Но Дарья слишком хорошо его знала. Эта нарочитая небрежность была его главным оружием, прелюдией к чему-то неприятному.
— Ты сейчас серьёзно? — спросила она. Голос её был ровным, без малейшего намёка на удивление или возмущение. Просто вопрос для уточнения, как если бы он предложил ей полететь на выходные на Марс.
Павел наконец поставил кружку на сушилку и повернулся к ней. Он вытер руки о полотенце, висевшее на ручке духовки, и прислонился к столешнице, скрестив руки на груди. Классическая поза человека, готового к долгой и утомительной осаде.
— Абсолютно. Её выселяют со съёмной квартиры. Хозяйка — какая-то мегера, придралась к ерунде. Лерка сейчас на нервах, сама понимаешь. А тут такой вариант. Твои уехали до осени, дом пустой стоит. Всего-то на пару месяцев. Пока она что-нибудь другое не найдёт.
Он говорил это так убедительно, так гладко, что человек со стороны мог бы и поверить. Но Дарья не была человеком со стороны. Она была тем, кто в прошлый раз помогал Лерке «что-нибудь найти». И она прекрасно помнила, чем закончилась та история: жалобами от соседей на круглосуточную музыку, визитом участкового и требованием хозяина квартиры немедленно освободить помещение, простив даже долг за последний месяц, лишь бы «этого цирка с конями» больше не видеть.
— В доме моих родителей, — произнесла она медленно, разделяя слова, словно пробуя каждое на вкус. — В том самом доме, который мой отец строил десять лет, вкладывая каждую копейку? Где мама над каждой клумбой трясётся, как над ребёнком? Чтобы твоя шальная императрица устроила там притон? Паша, ты в своём уме?
Он поморщился, как от зубной боли.
— Ну зачем ты так. Притон… Она просто… живая, общительная. И вообще, она моя сестра. Моя семья. Мы должны ей помочь.
— Мы? — Дарья чуть наклонила голову. — Интересное кино. Когда нужно было помочь моему отцу с ремонтом машины, ты был очень занят на работе. Когда моей маме нужно было отвезти рассаду, у тебя внезапно заболела спина. Но как только у твоей «живой и общительной» сестры возникает очередная проблема, созданная ею же самой, у нас тут же появляется коллективная ответственность.
Павел напрягся. Разговор явно пошёл не по тому сценарию, который он себе наметил. Он рассчитывал на уговоры, на женскую мягкость, на то, что в конце концов она махнёт рукой и согласится. Но вместо этого он наткнулся на холодную, непробиваемую стену логики.
— Это другое. Не надо путать. То — житейские мелочи, а здесь человеку реально негде жить. Она же не просит чего-то сверхъестественного. Просто крыша над головой.
— Крыша над головой есть в гостиницах, хостелах и на съёмных квартирах, которые она так любит менять, — отрезала Дарья, закрывая книгу. Разговор перестал быть томным. — Дом моих родителей — это не перевалочный пункт для твоей сестры. Они мне его доверили. Мне, а не ей. И я не собираюсь этим доверием рисковать. Тема закрыта.
«Тема закрыта» — эти слова повисли в кухонном воздухе, плотные и тяжёлые, как свинцовые гири. Павел не сел. Он начал ходить из угла в угол, от холодильника к окну и обратно. Четыре шага туда, четыре обратно. Этот размеренный, звериный ритм всегда означал, что внутри него закипает глухая ярость. Он не кричал, не бил кулаком по столу. Он копил давление, чтобы потом выпустить его одним точным, разрушительным ударом. Дарья наблюдала за ним, не меняя позы. Она даже не сдвинулась с места, только кончики пальцев, лежавшие на обложке книги, чуть побелели. Она знала, что сейчас начнётся второй акт.
— Ты просто жадная, — наконец выдавил он, остановившись напротив неё. Он произнёс это тихо, почти безэмоционально, что было гораздо хуже любого крика. — Тебе просто жалко. Жалко для моей семьи. Признай это.
Дарья подняла на него глаза. Взгляд у неё был ясный и холодный, как у хирурга перед сложной операцией.
— Мне не жалко, мне противно, — так же тихо ответила она. — Противно, что ты готов подставить моих стариков ради очередной прихоти своей сестры. Противно от того, что ты даже не понимаешь, о чём я говорю. Речь не о стенах и не о мебели. Речь о доверии. О том, что мои родители, уезжая, оставили мне самое дорогое, будучи уверенными, что я это сберегу. А ты предлагаешь мне плюнуть им в душу.
Он усмехнулся. Кривая, злая усмешка, которая исказила его лицо, сделав его чужим.
— Доверие… Какие высокие слова. А по факту — обыкновенный эгоизм. Моей сестре плохо, а ты рассуждаешь о каких-то эфемерных материях.
Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана телефон и набрал номер. Через секунду он включил громкую связь. Из динамика полился медовый, чуть капризный голос Валерии.
— Пашенька, ну что там? Решилось что-нибудь? А то я тут сижу на чемоданах, прямо плакать хочется.
Павел метнул в Дарью победный взгляд. Вот она, жертва обстоятельств. Попробуй теперь отказать.
— Лер, тут Даша немного сомневается… — начал он нарочито мягко. — Переживает, что ты там будешь шуметь.
— Дашенька? — голос Леры в телефоне стал ещё слаще. — Да ты что, милая! Я буду тише воды, ниже травы. Мне бы только перекантоваться, вещи кинуть. Я целыми днями на работе, буду приходить только ночевать. Честное слово, вы меня даже не заметите. Я и за цветами присмотрю, и пыль протру. Неужели ты думаешь, я способна что-то испортить?
Дарья молча смотрела на телефон, лежавший на столе. Она видела эту картину так ясно, будто она уже произошла: «тихая» Лера, через два дня приводящая шумную компанию, разлитое на отцовский паркет вино, прожжённый диван и вечное леркино «ой, само так получилось».
— Паша, выключи это, — сказала она ровно, обращаясь только к мужу.
— Что такое? — голос Леры мгновенно потерял свою сладость, в нём зазвенели стальные нотки. — Тебе неприятно со мной разговаривать?
— Мне неприятно участвовать в этом спектакле, — не меняя тона, ответила Дарья. — Павел, я сказала, выключи.
Павел сбросил вызов. Его лицо побагровело.
— Ты довольна? Ты унизила её! Унизила меня! Заставила мою сестру оправдываться и выслушивать твоё ледяное молчание!
— Я заставила? — Дарья впервые позволила себе нотку удивления. — Это ты втянул её в наш разговор, пытаясь манипулировать мной. Но это не сработало. И не сработает.
— Я не могу поверить, что какой-то сарай тебе дороже моей сестры!
— Это не сарай. Это доверие моих родителей, — чеканя каждое слово, повторила Дарья. — А твоя сестра — это твоя проблема. Видимо, теперь уже только твоя.
Последние слова Дарьи упали между ними, как лезвие гильотины. Павел замер. Хождение прекратилось. Он стоял посреди кухни, и в его глазах, до этого мечущих гневные искры, появилось что-то новое — холодное и расчётливое. Он понял, что стена, в которую он бился, не просто прочная. Она была выстроена из материала, который ему нечем было пробить: из чужих принципов и чужого чувства долга. И тогда он сменил тактику. Он решил не пробивать стену, а взорвать фундамент, на котором она стояла.
— Понятно, — протянул он, и в этом простом слове было больше яда, чем в самой изощрённой ругани. — Значит, твои родители для тебя важнее, чем я. Чем моя семья. Это ведь всегда так было, да? Я просто не хотел замечать.
Дарья не ответила. Она смотрела на него, и впервые за вечер ей стало по-настоящему страшно. Не от его злости, а от того, как легко и буднично он перевернул всё с ног на голову, выставляя её виноватой в собственной порядочности.
— Ты всегда была их идеальной дочерью, Дашенькой. Той, что оправдывает ожидания. Той, что никогда не подведёт. И наш брак — это просто продолжение твоего проекта «идеальная жизнь», в котором я играю роль удобного мужа. Но как только мои интересы, интересы моей крови, моей родной сестры, вступают в противоречие с интересами твоих «стариков», всё сразу становится на свои места. Я — чужой. Приложение к тебе. А они — святое.
Он говорил это спокойно, почти академично, разбирая их брак на части, как сложный механизм. Каждое слово было точным, выверенным ударом, нацеленным в самое уязвимое место. Он обвинял её не в жадности или упрямстве, а в отсутствии любви. В том, что он для неё — лишь функция.
— Ты несёшь чушь, Паша. И ты сам это знаешь, — её голос оставался ровным, но внутри всё сжалось в ледяной комок. — Ты просто пытаешься найти способ оправдать своё желание прогнуть меня.
— Прогнуть? — он рассмеялся. Сухой, неприятный смех. — Это ты пытаешься всех прогнуть под свои правила! Весь мир должен вращаться вокруг дачи твоих родителей! Я уже пообещал Лере, понимаешь? Сказал, что вопрос решён и что завтра она может перевозить вещи. Я был уверен, что у меня есть жена, а не каменный истукан. И что теперь? Мне звонить ей и говорить: «Извини, сестрёнка, моя жена, хранительница родительского склепа, не разрешила»? Ты хочешь, чтобы я так выглядел в её глазах?
Вот оно. Последний козырь. Шантаж собственным унижением, в котором виноватой, разумеется, будет она. Дарья медленно поднялась со стула. Вся усталость, всё раздражение, вся накопившаяся за эти годы горечь от его инфантильных выходок и вечного преклонения перед сестрой, — всё это разом поднялось из глубины и превратилось в холодную, звенящую ярость.
— С какой стати твоя сестра будет жить в загородном доме моих родителей, пока они уехали из города? Она им кто? Никто! Вот пусть и кочует дальше по съёмным квартирам!
— Но, она же…
— Это её образ жизни, и ни я, ни мои родители не обязаны его оплачивать своим комфортом и своим доверием. А то, как ты будешь выглядеть в её глазах, меня не волнует. Ты должен был думать об этом раньше. Перед тем, как давать обещания, которые не можешь выполнить. Перед тем, как распоряжаться чужим имуществом.
Тишина, наступившая после её слов, была абсолютной. Она не звенела и не давила. Она просто была. Пустота, в которой утонули все их совместные годы. Павел смотрел на неё долго, не мигая. Его лицо превратилось в маску. Ни злости, ни обиды — ничего. Только холодное, отстранённое изучение. Словно он впервые видел её и пытался запомнить.
— Хорошо, — наконец сказал он. Всего одно слово. — Я тебя понял.
Он развернулся и вышел из кухни. Не хлопнув дверью, не бросив ничего на прощание. Просто ушёл, оставив Дарью одну посреди этого внезапно опустевшего поля боя. И она поняла, что это не конец скандала. Это было его настоящее начало.
Два дня в квартире стояла вязкая, густая тишина. Они не разговаривали. Двигались по одной траектории, спали в одной постели, но между ними пролегла невидимая трещина, холодная и глубокая, как разлом в леднике. Павел вёл себя подчёркнуто отстранённо. Он не извинялся, не пытался возобновить разговор. Он просто существовал рядом, демонстрируя всем своим видом, что он оскорблён, не понят и ждёт, когда она придёт в себя и признает его правоту. Дарья наблюдала за этим молчаливым спектаклем и чувствовала, как внутри неё что-то медленно умирает.
В субботу утром позвонила мама. Обычный звонок из санатория — спросить, как дела, и дать мелкое поручение.
— Дашенька, я совсем забыла. Я тёте Вере обещала баночку своих огурцов, тех, что с тархуном. Она в понедельник зайдёт. Заедь на дачу, пожалуйста, возьми из погреба. Ключи от погреба на гвоздике, у входа в дом.
После этого звонка всё встало на свои места. Это был знак. Необходимость. Обыденная просьба, которая должна была положить конец этой мучительной неопределённости.
— Я на дачу съезжу, — бросила она Павлу, который сидел на диване, уставившись в экран ноутбука.
Он кивнул, не поднимая головы.
— Угу.
Дорога заняла меньше часа. Дарья вела машину на автомате, мысленно прокручивая их последний разговор. Она не знала, чего ждёт и на что надеется. Может быть, она откроет дом, а там будет всё так, как они оставили с родителями: тишина, лёгкий запах сухих трав и пыли в солнечном луче. И она выдохнет с облегчением, поймёт, что Павел просто блефовал, давил на неё, но не посмел бы перейти черту. Эта слабая, наивная надежда теплилась в ней всю дорогу.
Она умерла, как только Дарья свернула на их улицу. У ворот родительского дома стояла незнакомая вишнёвая «девятка» с тонированными стёклами. Сердце ухнуло куда-то вниз, но внешне она осталась совершенно спокойной. Она припарковала свою машину чуть поодаль, вышла и подошла к калитке. Замок был открыт. Из приоткрытого окна на втором этаже доносилась тихая, но навязчивая музыка. Дарья обошла дом. На веранде, в любимом отцовском плетёном кресле, развалившись, сидела Лера. Она курила, лениво стряхивая пепел прямо на дощатый пол, и что-то оживлённо рассказывала по телефону. Она была здесь хозяйкой.
Дарья не стала заходить. Не стала ничего говорить. Она просто смотрела на эту картину несколько секунд. На чужую машину у ворот. На дым сигареты, оскверняющий чистый дачный воздух. На самодовольное лицо Леры в окне. Этого было достаточно. Она развернулась, молча села в машину и поехала обратно в город. Внутри не было ни гнева, ни обиды. Только оглушающая, звенящая пустота. Всё было решено за неё.
Она вошла в квартиру. Павел по-прежнему сидел на диване.
— Быстро ты, — безразлично бросил он, не отрываясь от экрана.
— Я была у дома, — сказала Дарья, останавливаясь в дверях комнаты.
Он поднял на неё взгляд. И в его глазах она не увидела ни страха, ни вины. Только упрямую, тупую готовность к обороне.
— И?
— Там Лера.
Он медленно закрыл ноутбук. Звук щелчка показался оглушительным.
— Ну да. А где ей быть? На улице? Ты сама меня вынудила.
— Ты взял запасные ключи. Те, что отец оставлял в гараже на экстренный случай, — это был не вопрос. Это была констатация факта.
Павел встал. Он был выше, крупнее, и сейчас он пытался давить на неё физически, нависая сверху.
— Экстренный случай настал. Моей сестре негде было жить. Для меня это экстренный случай. А для тебя, видимо, нет. У тебя другие приоритеты.
Он ждал криков, упрёков, скандала. Но Дарья просто смотрела на него. Она смотрела на его лицо, которое знала столько лет, на родинку над губой, на морщинки у глаз, и понимала, что видит совершенно чужого человека. Мужчину, который без колебаний предал её доверие, доверие её родителей, и даже не считал это чем-то из ряда вон выходящим. Он просто решил свою проблему. За её счёт. Искренне считая, что имеет на это полное право.
— Это не моя семья, Паша, — тихо сказала она, и в её голосе не было ни капли эмоций. — Это твоя. И твоя проблема. Вы её решили. Молодцы.
Она развернулась и пошла на кухню ставить чайник. И в этот момент он понял, что проиграл. Не спор о доме. А всё…
