— Валер, тут мама звонила.
Голос Алисы, тихий и осторожный, просочился в кабинет и повис в воздухе, смешиваясь с запахом остывающего кофе и монотонным гулом системного блока. Валерий не обернулся. Он сидел, откинувшись в рабочем кресле, и смотрел на экран, где стройными рядами застыли столбцы цифр. Ещё час назад эти цифры означали прибыль, проекты и дедлайны. Сейчас они превратились в бессмысленную мозаику. Он медленно снял очки и потёр переносицу.
— И что на этот раз? Розетка искрит? Кран капает? Или карниз решил самовольно покинуть стену? — спросил он ровным, лишённым всяких эмоций голосом, в котором, однако, слышался скрежет металла.
Алиса вошла и остановилась у дверного косяка. Она знала этот тон. Это было затишье перед бурей, которую она сама же и принесла в их дом.
— Люстра на кухне как-то не так горит. Говорит, мерцает и свет тусклый. Просила тебя заехать посмотреть, когда сможешь.
Валерий медленно повернул кресло. Он посмотрел на жену. На её уставшее лицо, на то, как она инстинктивно сцепила пальцы в замок. Он не злился на неё. Он злился на ситуацию, которая повторялась с удручающей регулярностью.
— «Не так горит»? Это как? В минорной тональности? С оттенком экзистенциальной тоски? Алиса, это уже даже не смешно.
— Валер, я всё понимаю…
— Нет, ты не понимаешь! — он не повысил голос, но его слова стали твёрже, тяжелее. — Я руковожу компанией, Алиса. У меня в подчинении тридцать человек, я заключаю контракты на миллионы. Весь день я решаю сложные задачи. А вечером прихожу домой, чтобы узнать, что для твоей мамы я по-прежнему бесплатный «муж на час», которого можно дёрнуть из-за лампочки.
Он встал и подошёл к окну. Внизу проносились огни машин, город жил своей суетливой, деловой жизнью. Той самой жизнью, из которой его постоянно пытались выдернуть и окунуть в мир скрипучих половиц и капризов Клавдии Петровны.
— Я ей сказала, что мы вызовем электрика. Оплатим, разумеется. Она и слышать не хочет. Говорит, зачем чужих людей в дом пускать, когда есть зять с руками. Начала жаловаться, что у неё давление скачет, руки не слушаются, боится на стремянку лезть…
— Конечно, — усмехнулся Валерий, не оборачиваясь. — У неё всегда всё начинает скакать и не слушаться, как только ей что-то нужно. У неё прекрасный достаток. Она может нанять бригаду, которая сделает ей ремонт по последнему слову техники. Но зачем? Ведь можно просто позвонить и вынести мозг нам. Это же не про люстру, Алис. Это про власть. Про возможность дёрнуть за ниточку и посмотреть, как марионетка побежит.
Он обернулся. Его взгляд был жёстким.
— Я не поеду.
Алиса вздохнула. Она подошла ближе, положила руку ему на плечо.
— Я знаю. Но ты же знаешь, что будет дальше. Она начнёт звонить мне каждые полчаса. Рассказывать, как ей плохо и одиноко, какая у неё неблагодарная дочь. Потом перестанет брать трубку. Это вымотает нас обоих гораздо сильнее, чем поездка на полчаса.
Валерий смотрел на жену и видел, как она измотана этой войной на два фронта. Он был её опорой, а Клавдия Петровна — её вечным крестом. И этот крест мать с завидным упорством пыталась повесить и на него. Наступила тишина. Не неловкая, а рабочая. Тишина, в которой принималось решение.
— Хорошо, — наконец произнёс он. Воздух в комнате будто разрядился. — В субботу. Утром я приеду и посмотрю на её трагически угасающий светильник. Но… — он взял руку Алисы и заглянул ей прямо в глаза, — …ты передай ей, дословно. Это последний раз. Я больше не занимаюсь её бытовыми проблемами. Никогда. Хватит. Если её что-то не устроит, мы можем нанять ей постоянного мастера, который будет приезжать по первому звонку. За мой счёт. Но лично я к её розеткам больше не притронусь.
Алиса кивнула, в её глазах мелькнула слабая надежда. Она вышла, чтобы позвонить матери. Валерий слышал её приглушённый голос из коридора. Через пару минут она вернулась. На её лице не было облегчения.
— Ну что? — спросил он.
— Она сказала, что ты хороший мальчик, просто устал. И что будет ждать в субботу к десяти. С пирожками.
Четверг. Воздух в переговорной комнате был плотным и дорогим, пахнущим полированным деревом, кожей кресел и едва уловимым ароматом элитного парфюма партнёров. Валерий сидел напротив двух мужчин в безупречных костюмах, чьи лица не выражали ничего, кроме делового интереса. На зеркальной глади конференц-стола лежали раскрытые тяжеловесные кожаные папки. Шло обсуждение финальных условий по интеграции платформ. Контракт, который мог вывести его небольшую компанию на совершенно новый уровень, был почти в руках. Оставались детали, нюансы, последнее рукопожатие.
— Таким образом, мы гарантируем полную техническую поддержку в течение первого года, — произнёс Валерий, его голос звучал уверенно и веско. — Это снимает с вас все риски, связанные с переходом на новую систему.
Старший из партнёров, седовласый и внушительный, удовлетворённо кивнул. Он уже тянулся к ручке, когда на столе рядом с папкой Валерия беззвучно завибрировал телефон. Экран загорелся: «Клавдия Петровна». Он сбросил вызов, не меняя выражения лица. Не прошло и десяти секунд, как телефон завибрировал снова. То же имя. Он отключил экран, мысленно проклиная её настырность. Партнёры вежливо сделали вид, что ничего не заметили.
— Итак, если по этому пункту у нас нет разногласий… — начал было Валерий, но тут же телефон пиликнул, оповещая о сообщении. От Алисы. Сердце неприятно ёкнуло. Алиса никогда не писала ему во время важных встреч, если это не было вопросом жизни и смерти. Он бросил быстрый взгляд на экран:
«Мама звонит, говорит, у неё потоп, прорвало трубу, заливает соседей! Срочно нужно ехать!»
Холодная, острая игла пронзила его мозг. Потоп. Заливает соседей. Это уже не мерцающая люстра. Это реальная проблема с реальными финансовыми последствиями. Он поднял глаза на партнёров. Вся его уверенность, весь деловой лоск слетели в одно мгновение.
— Прошу прощения, господа. У меня возникла чрезвычайная семейная ситуация. Мне необходимо срочно уехать.
На лицах напротив отразилось вежливое недоумение.
— Валерий, мы можем отложить на час? Мы почти закончили, — предложил второй партнёр, более молодой. — Боюсь, что нет. Ситуация не терпит отлагательств, — коротко ответил Валерий, поднимаясь. Он чувствовал, как уплывающий контракт обжигает его ледяным холодом. — Мой заместитель свяжется с вами сегодня же, чтобы назначить новую встречу. Ещё раз приношу свои извинения.
Он быстро собрал свои вещи и вышел, не дожидаясь ответа. Уже в лифте, а потом в машине, его захлестнула ярость. Он гнал по улицам, нарушая все мыслимые правила, и в голове билась только одна мысль. Он не верил. Часть его сознания, ответственная за логику и анализ рисков, кричала, что это подстава. Что не бывает таких совпадений. Но другая часть, ответственная за семью и обязательства, твердила: а что, если это правда? Что, если он сейчас проигнорирует это, и там действительно катастрофа?
Он взбежал на третий этаж, перепрыгивая через ступеньки, ожидая увидеть на площадке ручьи воды, услышать крики соседей. Но было тихо. Дверь в квартиру тёщи была не заперта. Он толкнул её и ворвался внутрь.
— Клавдия Петровна!
Никакого шума воды. Никакого пара. Никакой паники. Квартира встретила его привычным запахом нафталина и валокордина. Он прошёл в кухню. Клавдия Петровна стояла у окна и совершенно спокойно поправляла листья на своём огромном фикусе. На линолеуме, рядом с горшком, расплылась небольшая лужица воды. Видимо, она неаккуратно полила цветок, и излишки вытекли из поддона.
Она обернулась на его появление, и на её лице отразилась такая искренняя, такая фальшивая радость, что у Валерия потемнело в глазах.
— Валерочка, ты приехал! Я так испугалась, всё из рук валится… — проворковала она, указывая на жалкую лужицу. — Смотри, натекло-то сколько. Думала, уже до соседей добралось.
Он стоял посреди кухни, тяжело дыша после бега по лестнице. Он смотрел на эту лужу, на сухой потолок, на совершенно спокойную тёщу в её домашнем халате. И он понял всё. Его не просто обманули. Его унизили. Его использовали как инструмент в её маленькой, грязной игре за внимание, растоптав то, что было для него по-настоящему важно. Он молчал. Но это было молчание сжатой до предела пружины.
Валерий не двигался. Он просто стоял и смотрел на эту жалкую пародию на потоп, на безмятежное лицо тёщи, и чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Не лопается от гнева, а именно обрывается — холодно, окончательно, как перерезанный трос. Все те мелкие унижения, все проглоченные обиды, все испорченные выходные и вечера за последние три года вдруг спрессовались в один тяжёлый, острый осколок.
Клавдия Петровна, не чувствуя перемены в атмосфере, продолжала свой спектакль. Она подошла к раковине, взяла тряпку и протянула ему.
— Ну что же ты стоишь, Валерочка? Бери, вытирай скорее, а то линолеум вздуется. Хорошо, что ты так быстро примчался, я уж не знала, что и думать.
Он не взял тряпку. Он медленно поднял на неё глаза, и в его взгляде не было ни капли привычной усталой уступчивости. Там был лёд.
— Вы серьёзно? — спросил он тихо. Так тихо, что Клавдии Петровне пришлось на мгновение замолчать и прислушаться.
— Что значит «серьёзно»? Вода же! — она растерянно махнула рукой в сторону лужи. — Я испугалась! В моём возрасте всякое может случиться, давление подскочило…
— Я сорвался с переговоров, — так же тихо продолжил Валерий, чеканя каждое слово. — Со сделки, от которой зависит будущее моей компании. Я летел сюда, думая, что у вас действительно беда. Я бросил всё, потому что ваша дочь просила меня об этом. И всё это… ради вот этого? — он коротко кивнул на мокрый пол. — Чтобы вы в очередной раз почувствовали себя нужной и важной? Чтобы доказать, что можете дёрнуть меня в любой момент, откуда угодно?
До неё начало доходить. Маска испуганной жертвы начала сползать, уступая место привычному властному раздражению.
— Да что ты такое говоришь! Неблагодарный! Я о вас забочусь, а ты… Подумаешь, переговоры у него! Мать жены в беде, а он о своих бумажках думает!
Это было последней каплей. Пружина разжалась.
— С какой стати я должен подрываться с работы и заниматься вашими проблемами, Клавдия Петровна?! Я не буду класть плитку в вашей ванной, менять трубы на кухне или красить стены! Наймите наконец нормальных работников и отстань от меня!
Клавдия Петровна отшатнулась. Такого она не ожидала. Она привыкла к его молчаливому недовольству, но не к открытому бунту.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! В моём доме! Я для твоей жены всё сделала, на ноги её поставила, а ты…
В этот момент в прихожей щёлкнул замок, и вошла Алиса. Она влетела в кухню, бледная, с испуганными глазами.
— Что здесь происходит? Мама, ты в порядке? Валера, что с потопом?
Её взгляд метнулся от разъярённого лица мужа к искажённому от гнева лицу матери, а потом опустился на пол. На маленькую лужицу воды от цветочного горшка. На сухую тряпку в руке матери. И в эту секунду вся мозаика сложилась. Все материны жалобы, все её «я так одинока», все «Валера же мужчина, ему нетрудно» — всё это оказалось деталями одной большой, уродливой манипуляции. Она увидела не потоп. Она увидела ловушку, в которую её муж только что угодил по её же вине.
Она сделала шаг. Но не к матери, чтобы успокоить её. Она подошла и встала рядом с Валерием.
— Мама, хватит, — сказала она холодно и твёрдо. В её голосе не было ни капли дочерней мягкости. — Этот цирк окончен.
Для Клавдии Петровны это было страшнее, чем любая тирада зятя. Предательство. Её собственная дочь, её главный рычаг давления, только что выбрала не её. Лицо женщины побагровело.
— Ты! И ты туда же?! Он тебя против меня настроил! Ты променяла родную мать на него! Я так и знала! Неблагодарные! Оба!
— Мы уходим, — сказала Алиса, беря Валерия за руку. Его рука была ледяной и напряжённой, как камень.
— Да убирайтесь! — выкрикнула им в спину Клавдия Петровна. — Чтобы ноги вашей здесь больше не было! У меня нет больше дочери! Слышишь? Нет!
В машине на обратном пути стояла плотная, тяжёлая тишина. Это была не тишина неловкости или обиды друг на друга. Это была тишина совместного переживания, тишина двух человек, которые только что вместе перешли через невидимую черту, зная, что дороги назад больше нет. Валерий вёл машину, его костяшки пальцев, сжимавшие руль, побелели. Алиса смотрела прямо перед собой, на убегающую под колёса серую ленту асфальта, и видела в ней своё прошлое, которое наконец-то оставалось позади. Он не задавал вопросов. Она не предлагала объяснений. Всё было сказано там, на кухне, пахнущей нафталином и ложью.
Жизнь без Клавдии Петровны оказалась на удивление спокойной. Исчезли воскресные звонки с новыми заданиями, прекратились жалобы на здоровье, испарилась необходимость постоянно быть начеку. Но вакуум быстро заполнился. Началась информационная война, которую тёща вела чужими руками. Раз в неделю звонила какая-нибудь тётя из Саратова или двоюродная сестра из Воронежа. Разговоры всегда начинались одинаково.
— Алисочка, здравствуй… Как вы там? Тут Клава звонила, так убивается… Говорит, вы её совсем бросили. Она ведь мать, ей внимание нужно. Может, стоит быть мудрее, позвонить первой?
Алиса научилась отвечать спокойно и коротко:
— Тётя Галя, у нас всё в порядке. И у мамы, я уверена, тоже. Она сделала свой выбор, мы — свой.
После нескольких таких разговоров родственники перестали звонить. Информационная блокада стала обоюдной. Валерий и Алиса предприняли две попытки связаться с ней напрямую, не для примирения, а чтобы расставить точки. В первый раз она, услышав голос дочери, просто положила трубку. Во второй раз ответила глухим, чужим голосом: «Не звоните больше по этому номеру. Женщина, которую вы ищете, умерла для вас», — и снова короткие гудки. После этого они оставили все попытки. Стена была возведена, и никто не собирался её ломать.
Прошло полгода. Жизнь вошла в свою колею. Контракт, сорванный из-за инсценированного потопа, Валерию в итоге удалось перезаключить на менее выгодных, но всё же приемлемых условиях. Они с Алисой впервые за много лет съездили в отпуск, не вздрагивая от каждого телефонного звонка. А однажды осенним утром Алиса вышла из ванной, держа в руке маленький пластиковый тест с двумя чёткими полосками.
Эта новость, принёсшая в их дом тихую, ошеломляющую радость, одновременно вскрыла старую рану. Несколько недель Алиса жила с этим знанием, нося его в себе, как тайну. Мысль о том, что её ребёнок никогда не узнает свою бабушку, была странной, но не болезненной. Но мысль о том, что её мать так и не узнает, что у неё будет внук или внучка, сверлила её изнутри. Это была не надежда на прощение. Это был последний долг, последняя ниточка, которую она чувствовала себя обязанной либо натянуть, либо оборвать навсегда.
Вечером она сказала об этом Валерию. Он долго молчал, потом обнял её.
— Это твоё решение, Алис. Каким бы оно ни было, я его приму. Просто будь готова ко всему.
Она была готова. На следующий день она нашла в телефоне контакт, который давно не открывала. «Мама». Она не стала звонить. Она написала короткое сообщение:
«У тебя будет внук. Или внучка. Я на третьем месяце». И прикрепила чёрно-белый, размытый снимок УЗИ, на котором едва угадывался крошечный силуэт новой жизни. Она отправила сообщение и отложила телефон. Ответа она не ждала.
Но он пришёл. Почти мгновенно. Телефон завибрировал на столе, и на экране высветилось превью длинного, сплошного текстового полотна. Алиса открыла его.
«Так вот чем ты решила меня добить. Думала, я растаю от этой твоей картинки? Рожаешь от предателя, который настроил тебя против родной матери. Что ж, слушай. Пусть этот твой ребёнок родится таким же чёрствым и неблагодарным, как его отец. Пусть он никогда не принесёт тебе радости, а только горе. Пусть он смотрит на тебя и видит чужого человека, как ты смотришь на меня. Я проклинаю тебя, твоего мужа и то, что ты носишь в себе. Радуйся своему счастью, если сможешь».
Алиса дочитала сообщение до конца. Её лицо не дрогнуло. Она не почувствовала ни боли, ни обиды. Только холод. Ледяное, всепоглощающее спокойствие. Она молча нажала на контакт, выбрала опцию «Заблокировать», а затем, после короткой паузы, — «Удалить контакт». На экране всплыл вопрос: «Удалить контакт „Мама“?». Она нажала «Да». Имя исчезло из её телефона, а вместе с ним — и из её жизни. На этот раз окончательно. Дверь не просто захлопнулась — её замуровали…
