— Стой, милый мой! Я ни за что не дам тебе свою кредитную карту в бар! Так что даже не надейся опять напиться за мой счёт! — Голос Евгении прозвучал неожиданно твердо, перекрывая шум телевизора, который она смотрела, устроившись на диване. Она даже не повернула головы в сторону прихожей, где только что хлопнула входная дверь и послышались тяжёлые, нервные шаги Валерия.
Он замер на пороге гостиной, словно налетел на невидимую стену. Лицо его, и без того мрачное после, видимо, неудачных поисков средств на продолжение вечера, исказилось от удивления, которое быстро сменилось плохо скрываемой злостью. Он дёрнул плечом, стряхивая куртку прямо на пол – жест, который обычно предвещал бурю. Глаза его лихорадочно блестели, зрачки были немного расширены, а от него едва уловимо пахло улицей и табаком.
— Ты чего это удумала, Жень? — Он сделал шаг в комнату, его голос был хриплым, напряжённым. — Я тебе написал уже: дай карту! Пацаны ждут, всё уже договорено. Не начинай опять свою волынку.
Евгения медленно повернула голову. В её взгляде не было страха, только глубокая, смертельная усталость и что-то новое – холодная решимость. Она смотрела на него так, будто оценивала степень его падения, и оценка эта была явно неутешительной. Четыре года они были вместе, и последний год превратился в бесконечную череду вот таких вечеров: его пьяные загулы, сначала за его счёт, потом за её, пустые обещания, скандалы, короткие периоды затишья и снова срыв. Она устала надеяться. Устала верить. Устала спонсировать его саморазрушение.
— Я ничего не удумала, Валера. Я сказала – нет. — Она отвернулась обратно к телевизору, давая понять, что разговор окончен. Но это было лишь масло в огонь его раздражения.
— Нет?! — Он подошёл ближе, нависая над диваном. — Ты мне будешь говорить «нет»? Я мужик в этом доме или кто? Мне надо расслабиться, отдохнуть с друзьями! А ты мне тут концерты устраиваешь из-за какой-то долбанной карты! Там денег-то… копейки! Верну завтра же!
Евгения невесело хмыкнула, не отрывая взгляда от экрана. Каждое его слово было ложью, и они оба это знали. «Копейки» обычно превращались в опустошённый кредитный лимит, а «завтра» не наступало никогда. Его друзья, такие же любители заложить за воротник, всегда ждали, когда у Валеры появятся «спонсорские».
— Расслабиться? Ты и так расслабляешься каждые выходные, Валера. А иногда и среди недели, если удаётся кого-то раскрутить. — Она наконец посмотрела на него, и в её глазах мелькнула прежняя боль, но тут же скрылась за стеной отчуждения. — Твои деньги кончились ещё вчера, я полагаю? Как всегда. Ты пропил всё до копейки, а теперь пришёл трясти меня? Больше этого не будет. Ищи другие источники для своих «расслаблений». Моя карта – это моя карта.
— Ах ты… — Он сжал кулаки, его лицо побагровело. Он явно не ожидал такого прямого и жёсткого отпора. Раньше она уступала – после скандалов, уговоров, иногда даже угроз, но уступала. Сегодня что-то изменилось. — Ты специально, да? Специально меня доводишь? Знаешь же, что мне хреново, что надо… отвлечься! А ты мне нож в спину!
— Нож в спину? — Евгения медленно поднялась с дивана. Она была ниже его ростом, но сейчас казалась выше, собраннее. — Нож в спину, Валера, это когда ты пропиваешь деньги, которые нужны на жизнь. Нож в спину – это когда твои друзья для тебя важнее семьи. Нож в спину – это когда ты приходишь домой злой, как собака, только потому, что тебе не дали денег на очередную пьянку. Вот это – нож в спину. А мой отказ дать тебе кредитку – это попытка спасти хоть что-то. Хотя бы остатки самоуважения. Моего. Потому что твоё, кажется, давно утонуло на дне стакана.
Он отступил на шаг, ошеломлённый её словами. Она никогда раньше не говорила так прямо, так беспощадно. Он привык к её слезам, к упрёкам, к тихим обидам, но не к этой холодной, режущей правде. Злость в нём боролась с растерянностью, но злость пока побеждала.
— Да что ты понимаешь?! — выкрикнул он. — Тебе лишь бы дома сидеть, пилить меня! Нормальная баба бы поняла, поддержала…
— Поддержала бы что, Валера? — спокойно прервала она. — Твоё желание нажраться до поросячьего визга? Этому я больше не потакаю. Хватит.
— Хватит?! Это ты мне говоришь «хватит»?! — Валерий шагнул к ней, его лицо исказилось презрительной усмешкой, но глаза горели злым огнем. — Это ты решаешь, когда мне хватит? Ты, которая сидит тут в тепле, пока я пашу, чтобы ты…
— Чтобы я что, Валера? — перебила она, её голос стал жёстче, теряя последние нотки усталости и наполняясь сталью. — Чтобы я оплачивала твои пьянки? Чтобы я выслушивала пьяный бред твоих дружков, когда ты их притаскиваешь сюда? Чтобы я потом отмывала квартиру от следов вашего «отдыха»? Или чтобы я краснела перед соседкой, когда ты ночью ломишься в дверь, потому что ключи потерял по пьяни? Что именно я должна ценить в этом всём?
Её слова били наотмашь, каждое попадало в цель. Валерий дёрнулся, словно от удара. Он не привык, чтобы ему так открыто предъявляли счёт за его поведение. Обычно всё заканчивалось тихим ворчанием или молчаливой обидой, которую он легко игнорировал.
— Ты… ты за языком следи! — прорычал он, его взгляд метнулся к её сумке, небрежно брошенной на кресло рядом с диваном. Вот она, цель. Там кошелёк, там карта. Там спасение этого вечера, возможность уйти от этой неприятной правды, от её осуждающего взгляда, туда, где его поймут и где он снова почувствует себя «своим парнем».
В следующее мгновение он рванулся к креслу. Это было неловкое, почти животное движение человека, доведённого до отчаяния жаждой и злостью. Он не думал о последствиях, он видел только сумку. Но Евгения среагировала молниеносно. Она будто предвидела этот шаг. Одним быстрым движением она оказалась между ним и креслом, схватив свою сумку и прижав её к себе.
— Не трогай! — выкрикнула она, отступая на шаг.
— Дай сюда! — Валерий попытался вырвать сумку из её рук. Его пальцы вцепились в ремешок, он дёрнул с силой. Евгения удержала сумку, вцепившись в неё обеими руками. На мгновение они замерли в этом уродливом перетягивании, его лицо было перекошено от ярости, её – от напряжения и решимости не уступить. Это была уже не просто ссора из-за денег, это была битва за что-то большее – за её право сказать «нет», за остатки её территории в их общем, но таком разном мире.
— Пусти, я сказал! — прошипел он, пытаясь свободной рукой схватить её за плечо, чтобы разжать хватку.
Евгения резко оттолкнула его руку и с неожиданной силой рванула сумку на себя. Валерий, не ожидавший такого сопротивления, пошатнулся. Она воспользовалась этим, чтобы отступить ещё на пару шагов, прижимая сумку к груди, как щит. Дыхание её было частым, но в глазах горел огонь.
— Ты совсем обезумел?! — её голос звенел от возмущения. — Из-за выпивки готов на жену кидаться?! Ты хоть понимаешь, до чего докатился?! Мы из-за тебя, из-за твоих бесконечных пьянок, второй месяц за квартиру заплатить не можем! Второй, Валера! Ты хоть помнишь об этом?! Или тебе важнее с дружками нажраться на последние деньги, ещё и на мои?!
Обвинение прозвучало резко, безжалостно. Финансовые проблемы были их больным местом, той темой, которую Валерий старательно избегал, спихивая всё на «временные трудности» или обвиняя жену в неумении экономить. Но сейчас, когда она связала долг напрямую с его пьянством, это ударило особенно больно. Он почувствовал себя загнанным в угол.
— Ах ты… жадная дрянь! — выплюнул он, злоба затопила остатки разума. — Всё тебе денег мало! Всё считаешь, всё копишь! Нормальная жена должна во всём поддерживать мужа! Во всём! Понимаешь? А ты только пилишь и деньги жмёшь! Тебе на меня плевать, тебе только кошелёк свой дорог!
Он стоял посреди комнаты, тяжело дыша, кулаки сжаты, лицо красное от гнева. Он смотрел на неё с ненавистью, как на врага, который мешает ему жить так, как он хочет, который смеет указывать ему на его слабости и требовать какой-то ответственности. Евгения смотрела на него в ответ, и в её взгляде не было ни страха, ни растерянности. Только холодное, тяжёлое презрение и понимание того, что пропасть между ними стала непреодолимой.
— Жадная дрянь? Нормальная жена должна поддерживать? — Евгения вдруг рассмеялась. Смех был коротким, резким, лишённым всякого веселья. Он прозвучал в напряжённой тишине комнаты как треск ломающегося льда, и от этого звука Валерию стало не по себе, хотя он и сам не понял почему. Он ожидал слёз, криков, ответных оскорблений, но не этого холодного, презрительного смеха.
Она сделала шаг к нему, всё ещё прижимая сумку к себе, но уже не как щит, а скорее по инерции. Её глаза, тёмные, расширившиеся, впились в его лицо.
— Поддерживать? — повторила она, чуть наклонив голову, словно рассматривая какой-то диковинный экспонат. — И в чём же конкретно я тебя должна поддерживать, Валера? В твоём неуклонном стремлении пропить остатки мозгов и печени? В умении находить деньги на выпивку, даже когда их нет на еду? Или, может, мне стоило аплодировать, когда ты на прошлой неделе пришёл под утро, измазанный в грязи и без кошелька? Объясни мне, дорогой, какую именно часть твоего образа жизни я должна «поддержать»? Твой алкоголизм, что ли?
Слово «алкоголизм» повисло в воздухе. Оно прозвучало не как диагноз, а как приговор, окончательный и беспощадный. Для Валерия это было хуже любого оскорбления. Это было то самое слово, та самая правда, от которой он так отчаянно бежал, которую топил в дешёвом пиве и водке, которую отказывался признавать даже перед самим собой. И вот она, его жена, бросила ему это слово в лицо с холодной усмешкой.
Всё внутри него взорвалось. Ярость, обида, стыд, страх – всё смешалось в один раскалённый ком, который ударил ему в голову, затмевая остатки разума. Лицо его исказилось до неузнаваемости, превратившись в маску слепой, животной злобы. Он забыл про карту, про друзей, про бар. Осталось только одно – желание заставить её замолчать, стереть эту усмешку с её лица, наказать за то, что она посмела увидеть его таким, какой он есть, и назвать это своим именем.
— Ах ты, гадина… — прохрипел он, и в следующее мгновение его правая рука взметнулась вверх. Он не думал, он действовал на чистом инстинкте униженного и разъярённого самца. Замах был резким, сильным, нацеленным прямо в её лицо.
Но Евгения была готова. Возможно, она ждала этого всю последнюю минуту, возможно, годы жизни с ним научили её читать эти вспышки ярости ещё до того, как они обретали физическую форму. В тот самый момент, когда его рука начала движение, она сделала короткий, почти неуловимый шаг назад и увернулась от удара.
— Только попробуй, — прошипела она сквозь зубы. Голос её был тихим, но в нём звенела такая угроза, что у Валерия по спине пробежал холодок, несмотря на кипевшую в нём злобу. — Попробуй меня тронуть, Валера. Один раз. И ты очень, очень сильно об этом пожалеешь. Я тебе это гарантирую. Каждой секундой своей оставшейся никчёмной жизни будешь жалеть.
Их глаза, смотрящие друг на друга с неприкрытой ненавистью. Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, почти невыносимым. Валерий смотрел в её лицо, на котором не дрогнул ни один мускул, и с леденящим ужасом понимал, что она не блефует. Что-то в ней сломалось окончательно, и та женщина, которая терпела, прощала и ждала, исчезла навсегда. Перед ним стоял враг, решительный и опасный. И он сам только что перешёл ту черту, за которой уже не было возврата.
— Ты… ты пожалеешь… — Валерий с трудом выдавил слова сквозь сжатые зубы, но угроза прозвучала жалко и неубедительно даже для него самого. Он чувствовал, как её пальцы, словно стальные тиски, впились в его запястье, и видел холодную, беспощадную решимость в её глазах. Страх, холодный и липкий, начал просачиваться сквозь броню его пьяной ярости. Он понял, что пересёк черту, и эта женщина, которую он считал своей собственностью, своей вещью, больше не боится его. Хуже – она его презирает.
Евгения смотрела на него так ещё какое-то время, словно давая ему прочувствовать всю глубину своего решения, всю твёрдость своей воли. Он отшатнулся, чувствуя фантомную боль и унижение от того, что она, женщина, смогла ему противостоять. Злоба снова начала закипать, смешиваясь с растерянностью и бессилием. Он хотел что-то крикнуть, оскорбить её ещё раз, но слова застряли в горле.
Она выпрямилась, её лицо было бледным, но спокойным, как у хирурга перед сложной операцией. Сумку она машинально перехватила удобнее, но уже не прижимала к себе. Она больше не отходила назад. Она наступала.
— Слушай сюда, Валера, — её голос был ровным, лишённым эмоций, и от этого звучал ещё страшнее. — Слушай внимательно, потому что повторять я не буду. У тебя есть выбор. Простой выбор, проще не бывает. Либо ты с этой самой минуты перестаёшь пить. Совсем. Навсегда. И начинаешь жить как нормальный человек – работаешь, приносишь деньги в дом, не шляешься по ночам с собутыльниками, не устраиваешь дебоши. Либо… — она сделала паузу, обводя взглядом его растерянную, побагровевшую физиономию, — …либо ты прямо сейчас собираешь свои манатки, какие у тебя тут есть, и выметаешься из этой квартиры. Навсегда. Третьего не дано. Никаких «попробую», «постараюсь», «дай время». Либо ты меняешься здесь и сейчас, либо уходишь. Выбирай.
Ультиматум прозвучал как удар гонга в мёртвой тишине. Валерий смотрел на неё, не веря своим ушам. Выметаешься? Из этой квартиры, где он прожил четыре года? Где считал себя хозяином? Ярость снова захлестнула его, вытесняя страх.
— Ты… ты что несёшь?! Совсем с ума сошла?! — взвизгнул он. — Ты меня выгоняешь?! Меня?! Да кто ты такая, чтобы меня выгонять?! Я тут живу! Это и мой дом тоже!
— Нет, Валера, — отрезала она так же спокойно и холодно. — Это не твой дом. Это моя квартира. Была квартира моих родителей. А ты здесь жил. Жил, пока я терпела. Пока надеялась, что ты человек, а не животное, которое думает только о выпивке. Моё терпение кончилось. Сегодня. Окончательно. Так что выбирай: трезвость или улица. Время пошло.
Она демонстративно посмотрела на часы, висевшие на стене. Валерий проследил за её взглядом. Стрелки равнодушно отсчитывали секунды его рушащейся жизни. Он понял, что она не шутит. В её глазах не было ни тени сомнения, ни капли жалости. Только холодная, выжженная пустота на месте того, что когда-то было любовью или хотя бы привязанностью.
— Ты… ты специально всё это подстроила! — Он попытался зайти с другой стороны, взывая к её чувству вины, которого, как он теперь видел, больше не существовало. — Просто ищешь повод, чтобы избавиться от меня! Давно хотела, да?!
— Хотела? — она криво усмехнулась. — Если бы я хотела, я бы сделала это давно, Валера. Год назад, когда ты впервые поднял на меня голос из-за того, что я не дала тебе денег на опохмел. Или полгода назад, когда ты пропил зарплату за два дня. Или месяц назад, когда… Впрочем, неважно. У меня было много поводов. Но я ждала. Надеялась. Глупая была. Теперь не жду. Так что? Ты собираешь вещи или бросаешь пить?
Он метался по комнате, как зверь в клетке. Хватал ртом воздух. Его мозг лихорадочно искал выход, аргумент, угрозу, которая могла бы подействовать. Но все слова казались бессильными перед её ледяным спокойствием. Он посмотрел на куртку, валявшуюся на полу у входа. Потом снова на неё. В её глазах он не увидел ничего, кроме окончательного решения.
— Да пошла ты… — прорычал он, чувствуя, как горечь и злоба душат его. Он понимал, что проиграл. По всем фронтам. Он не собирался бросать пить. Это было немыслимо. Значит…
Он рванул к выходу, на ходу подхватывая с пола свою куртку. Он не смотрел на неё. Он не хотел видеть её лицо в этот момент. Он распахнул входную дверь. Холодный воздух подъезда ударил в лицо, немного отрезвляя.
— Сдохнешь тут одна, жадная дрянь! — бросил он через плечо, не оборачиваясь. Это было всё, на что его хватило. Последний плевок яда перед тем, как шагнуть в неизвестность.
Он вышел, не закрыв за собой дверь до конца. Евгения осталась стоять посреди комнаты. Она слышала его удаляющиеся шаги по лестнице. Она не двигалась. Тишина в квартире стала оглушающей, но не той звенящей тишиной из дешёвых романов, а тяжёлой, вязкой, пропитанной запахом скандала, несбывшихся надежд и окончательного разрыва. Она медленно подошла к двери и закрыла её, повернув ключ в замке. Два раза. Она посмотрела на свои руки. Они не дрожали. Внутри была пустота. Ни слёз, ни облегчения, ни сожаления. Только выжженная земля там, где когда-то были чувства. Скандал закончился. Окончательно. И бесповоротно…
