— Вы бы хоть обувь сняли, Тамара Павловна, — произнесла я, глядя на грязные следы, тянущиеся от порога. — Мы только полы вымыли.
Свекровь хмыкнула, стягивая с головы цветастый платок.
Она окинула нашу скромную прихожую таким взглядом, будто это был не коридор, а музей дурного вкуса.
— Ничего, ещё помоете. Не переломитесь. Олег, сын, где ты там? Мать приехала!
Олег вышел из кухни, вытирая руки о полотенце. Его улыбка была натянутой, как струна. Он всегда терялся под её напором.
— Мам, привет. А ты разве не на следующей неделе собиралась?
— Планы поменялись, — отрезала она и протянула ему руку ладонью вверх. — Давай.
— Что «давай»? — не понял Олег.
— Ключи давай. От квартиры. Я себе дубликат сделаю. Что я, как неродная, буду каждый раз под дверью стоять, звонить вам? А вдруг вам помощь нужна, а я попасть не могу?
Я ощутила, как внутри всё напряглось. Вот оно. Очередной акт пьесы «Вы мне все должны».
— У нас нет запасных, — ровным тоном сказала я.
Свекровь перевела свой тяжелый взгляд на меня. В её глазах плескалось неприкрытое раздражение.
— А я тебя не спрашивала. Я с сыном разговариваю. Олег, так что?
Олег замялся, переводя взгляд с неё на меня.
— Мам, ну зачем тебе? Мы всегда дома. Если что, позвони, мы откроем.
— «Зачем»? — передразнила она его. — Чтобы свой угол у меня был! Я мать, я тебя вырастила, ночей не спала! А теперь мне нужно разрешение спрашивать, чтобы к сыну родному прийти?
Она говорила громко, почти срываясь на крик, явно играя на публику, которой, кроме нас троих, и не было.
— Тамара Павловна, это и мой дом тоже, — вмешалась я. — И я против того, чтобы ключи от нашего дома были у кого-то ещё.
— Твой дом? — она усмехнулась. — Этот скворечник? Да если бы не мой Олег, ты бы до сих пор по съёмным углам мыкалась. Так что закрой рот и не вмешивайся, когда взрослые люди разговаривают.
Её слова больно хлестнули по самолюбию. Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Олег попытался разрядить обстановку.
— Мам, ну прекрати. Аня права, это и её дом. Давай не будем ссориться.
— Так вы отдаёте мне ключи или нет? — она уперла руки в бока, не желая отступать. — Я по-хорошему прошу. Пока.
В воздухе повисло тяжелое напряжение. Олег смотрел в пол, я — прямо в её наглые, требующие глаза.
— Нет, — твёрдо сказала я.
— Олег! — взвизгнула она. — Ты позволишь этой… этой девке мне указывать?
Олег глубоко вздохнул и, не глядя на меня, достал из кармана связку. Он отцепил один ключ и протянул матери.
— Вот. Только, пожалуйста, звони перед приходом.
Тамара Павловна победно выхватила ключ.
— Вот и славно.
Она бросила на меня торжествующий взгляд, от которого по коже пробежал неприятный озноб.
Затем, не сказав больше ни слова, развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что стены содрогнулись.
Я смотрела на Олега, и во мне боролись обида и ярость. Он поднял на меня виноватые глаза.
— Ань, ну ты же знаешь её. Проще было дать.
— Проще? — мой голос дрогнул. — Тебе всегда проще, Олег. Всегда.
Следующие дни превратились в мучительное ожидание. Каждый шорох в подъезде, каждый звук у входной двери заставлял меня вздрагивать.
Тамара Павловна не заставила себя долго ждать. Она начала приходить без предупреждения, используя свой ключ как пропуск в нашу жизнь. Врывалась, когда я работала из дома, с упрёком оглядывая «творческий беспорядок» на моём столе.
Заявлялась по вечерам, когда мы с Олегом пытались побыть вдвоём, и садилась с нами ужинать, комментируя каждое блюдо.
Её присутствие стало ядовитым туманом, который медленно заполнял нашу квартиру, наше пространство, мой воздух. Олег молчал.
Он делал вид, что ничего особенного не происходит, что визиты его матери — это нормально.
Он избегал моих взглядов, полных немого вопроса, и на все мои попытки поговорить отвечал одно: «Ань, ну не начинай. Это же моя мама».
Я чувствовала, как меня покидают силы. Дом перестал быть крепостью, он стал проходным двором, где я больше не была хозяйкой. Я ходила по собственной квартире на цыпочках, словно боясь потревожить невидимого стража.
Однажды я вернулась из магазина и застала её роющейся в нашем шкафу. Она перебирала мои платья, брезгливо морщась. «Синтетика одна, — процедила она, не оборачиваясь. — Угробишь здоровье».
Это стало последней каплей. Той чертой, за которой моё терпение иссякло. В тот же вечер, когда Олег уснул, я нашла в интернете телефон мастера по замкам.
Мои пальцы дрожали, когда я набирала номер, но голос был на удивление спокойным.
На следующий день, пока Олег был на работе, пришёл мастер. Пятнадцать минут, и в моей руке лежал новый комплект ключей. Старый замок с звяканьем упал в мусорное ведро.
Я вымыла всю квартиру, открыла окна, впуская свежий весенний воздух, и впервые за много недель вздохнула полной грудью. Это был мой дом. Только мой и Олега.
Вечером раздался звонок в дверь. Нетерпеливый, требовательный. Я посмотрела в глазок. Тамара Павловна.
Она вставила свой ключ, повернула раз, другой. Дверь не поддавалась. Её лицо исказилось от недоумения, потом от гнева.
Она начала колотить по двери кулаком. Я выждала минуту, давая её ярости дойти до пика, и медленно открыла.
Она стояла на пороге, запыхавшаяся, с красным, злым лицом. Её взгляд буравил меня насквозь.
На коврике стояли её сапоги, покрытые комьями мокрой земли. Она сделала шаг вперёд, но я не сдвинулась с места, перекрывая ей проход.
— Ты что сделала? — прошипела она.
— Что вам нужно? — спокойно ответила я.
Она на секунду опешила от моего тона. Затем её глаза зло сощурились. Она указала подбородком на свою грязную обувь.
Свекровь резко забрала мои новые ключи от квартиры и произнесла: «Если захочешь войти сюда и сохранить отношения со мной, сначала вымой мои сапоги языком».
Её слова упали в гулкую пустоту лестничной клетки. Она ожидала моей реакции — слёз, крика, мольбы.
Она хотела увидеть меня сломленной и униженной.
Я смотрела на неё, на её искажённое злобой лицо, на грязные сапоги, и не чувствовала ничего, кроме холодной, кристальной ясности.
Я молча, не меняя выражения лица, выхватила у неё ключи и толкнуло ее из квартиры, плавно закрыла перед ней дверь, повернув новый ключ в новом замке. Щелчок механизма прозвучал как финальный аккорд.
За дверью ещё несколько минут продолжались глухие удары и гневные выкрики, которые я старательно игнорировала. Я просто стояла, прислонившись спиной к холодному дереву, и дышала.
Глубоко, размеренно. Я не чувствовала ни страха, ни сожаления. Только звенящую пустоту на месте выгоревшего терпения.
Затем всё стихло. Я прошла на кухню и налила себе стакан воды, глядя в тёмное окно на огни ночного города. Впервые за долгое время я ощущала себя хозяйкой не только в своей квартире, но и в своей жизни.
Олег вернулся через час. Он вошёл с мрачным лицом, в его руках гудел телефон.
— Мама звонила. Она в истерике, — произнёс он с порога, не снимая куртки. — Сказала, ты её выгнала. Не пустила на порог. Ань, что здесь произошло?
Я молча смотрела на него, давая ему выговориться.
— Ты сменила замки не посоветовавшись со мной? Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Он ждал, что я начну оправдываться, кричать в ответ, плакать. Но я была совершенно спокойна.
— Да, Олег. Я сменила замки. В нашем доме.
— В нашем доме? — он повысил голос. — А почему тогда я узнаю об этом последним, как и моя мать, которую ты унизила?
Я подошла к нему ближе. Его глаза метали молнии, но я выдержала этот взгляд.
— Твоя мать, прежде чем я закрыла дверь, потребовала, чтобы я вымыла её сапоги языком.
Олег замер. Фраза повисла между нами, абсурдная и чудовищная. Он недоверчиво покачал головой.
— Она… она не могла такого сказать. Она была зла, она погорячилась…
— Она сказала именно это, — твёрдо произнесла я. — И это не было сказано впопыхах. Это было сказано с расстановкой.
С полным осознанием того, как это унизительно. И это, Олег, конец.
— Что значит конец? — растерянно переспросил он.
— Это значит, что я больше не позволю вытирать об себя ноги. Ни ей, ни кому-либо ещё. Я не буду жить в проходном дворе.
Я не буду вздрагивать от каждого шороха за дверью. И я не буду оправдываться за то, что защищаю своё достоинство и свой дом.
Я видела, как в его голове борются привычный страх перед матерью и осознание правоты моих слов.
Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Не испуганную девочку, которую можно задвинуть в угол, а женщину, которая знает себе цену.
— Я люблю тебя, — тихо сказала я. — Но я больше не могу жить так, как мы жили. Ты должен выбрать.
Либо мы — семья, со своими границами, своим домом и своим уважением друг к другу. Либо ты продолжаешь быть просто сыном своей мамы. Тогда я уйду.
Он долго смотрел в пол. Потом медленно стянул куртку и повесил её на крючок. Подошёл к телефону, который всё ещё лежал на тумбочке, и выключил его.
Он обнял меня, крепко, почти отчаянно.
— Прости меня, — прошептал он мне в волосы. — Прости, что позволил этому зайти так далеко.
На следующий день он сам позвонил матери. Я не слышала разговора, но когда он вернулся в комнату, его лицо было усталым, но решительным.
Он сказал, что теперь визиты будут только по приглашению. И если она ещё раз позволит себе оскорбить меня, она больше никогда не увидит ни его, ни потенциальных внуков.
Это был наш общий триумф. Тихий, без громких слов, но от этого не менее значимый. Мы вернули себе наш дом.
