Звонок в дверь разорвал тишину, настойчивый и требовательный. Людмила Николаевна поставила кастрюлю на плиту, вытерла руки о старое кухонное полотенце и пошла к двери.
За окном темнело. Она только что пришла с работы, спина ныла, голова тоже. Хотелось тишины. Горячей ванны. Супа на ужин. А теперь — кто-то ломится. Соседи? Курьеры? Неожиданные гости — самое худшее.
— Сейчас, — пробормотала она и повернула ключ.
На пороге стоял Вадим. Щёки небритые, в глазах злость. В руках — две тяжёлые сумки, тканевые, замызганные. Он шагнул внутрь без приветствия.
— Ты чего?.. — Людмила отступила назад. — Что случилось?
— Всё, — бросил он. — Лена выгнала. Сказала: свободен, как ветер. Сидел два дня у Толика, но там тесть приехал, ему диван нужен. Так что — я у тебя теперь.
Он поставил сумки в проходе и, будто ничего странного не происходит, повесил куртку на вешалку. В комнате стало тесно и душно.
— Подожди… Ты насовсем? — Она всё ещё стояла у двери, не двигаясь. — А квартира? Вы же её вместе брали?
— На ней всё. Ипотека её. Я там никто. Только вкладывался — в ремонт, в мебель, в этот долбаный ламинат. А теперь — свободен. Даже не пустила вещи собрать. Я, говорит, сама их соберу.
— А ты? Где был?
— Сначала в машине, одну ночь. Потом у Толика. Спать в тачке — одно удовольствие, когда за окном минус три. Так что давай, мам, без сцен.
— Вадим, ты хоть бы предупредил.
— А смысл? Ты бы отказала?
Она замолчала. Отказала бы? Нет. Но что-то внутри защемило. Эта сцена — будто повтор старого фильма, который уже видел, но каждый раз надеешься на другой финал.
— Я просто хочу понять, — сказала она уже тише. — У тебя совсем всё плохо?
— Хуже некуда, — он сел на табурет прямо в прихожей. — Работы нет, жилья нет. Деньги — всё ушло. Да еще и сюрпризы всякие прилетают.
— Какие сюрпризы?
— Потом, мам. Я поесть хочу. У тебя же точно что-то есть?
Людмила развернулась, пошла на кухню. В холодильнике — варёная картошка, немного капусты, кусочек курицы. Пока обжаривала картошку, слышала, как он открывает дверь своей старой комнаты. Скрип кровати. Воздух в квартире стал другим — будто разом вернулись старые запахи: мужская обувь у входа, дешевый табак.
— А с работой чего?
— Мам, ну началось. Я только пришёл.
— Но ты ж не с Луны свалился. Ты давно не работал?
Он зашёл на кухню, сел за стол, понюхал тарелку.
— Месяц. После того, как из офиса свалил. Но ты ж в меня не веришь — чего объяснять?
— Я верю в ответственность. А не в твои «стартапы», «проекты» и «будет бомба, мам, вот увидишь».
— Ага. А в Лену верила?
— В неё — да. Она работала, старалась.
— Ну вот и вся твоя логика, — он отложил вилку. — Ты всегда была за неё. Я для тебя — вечный неудачник, да?
— Я вас растила одна. И да, мне тяжело смотреть, как ты снова вляпался. Я не злая. Я уставшая.
Он встал.
— Всё. Я спать. Завтра подумаю, что делать. Ты меня приняла — спасибо. Остальное давай потом.
— Вадим…
— Ну что ещё?
— У меня денег впритык. Я не потяну продукты на двоих. Я работаю сиделкой. Это копейки.
— Я не прошу тебя содержать меня, мама. Я просто… Мне некуда больше. Всё. Спокойной ночи.
Он ушёл, хлопнув дверью в комнату — не со зла, просто дверь слишком лёгкая.
Людмила осталась сидеть на кухне. Пустая тарелка, сковорода, кусочек хлеба. Она слушала, как в комнате сын вертится на кровати, и думала: снова. Опять всё с начала. И снова — без гарантий, что всё не станет ещё хуже.
Утром Вадим встал поздно. Людмила Николаевна уже успела побывать у соседки с пятого — ходила туда по утрам делать уколы, потом сбегала в аптеку и вернулась с пакетом, в котором было две пачки макарон и дешевая зубная паста. В почтовом ящике — рекламка пиццы, квитанция за воду и что-то от пенсионного фонда.
На кухне — тишина. Только шум отбойника откуда-то с улицы. Она не стала его будить. Пусть спит. Но сердце колотилось, как перед грозой. Будто не сын за дверью, а ответственность, от которой невозможно увернуться.
Он вышел около полудня, в трениках и футболке, потёр глаза, зевнул.
— У тебя яйца есть?
— Есть. Одно. — Она посмотрела поверх очков. — Бери себе. Я кашу поела.
— Спасибо, мама, — сказал он, и впервые за всё время это прозвучало почти по-настоящему искренне.
Пока он ел, она рассматривала футболку сына — старая, с выцветшей надписью Hardcore gamer since 2005. Её он носил ещё в университете. Вырос — а характер остался тот же: вспыльчивый, резкий, всегда с планами, которые рушились на первом же шаге.
— Ты с Лёшкой общаешься? — спросила она, складывая вещи.
— Нет. У него свои дела.
— А с Толиком?
— Тоже вон как — на диван пустил и выгнал.
— Он же тебя не выгнал. Просто у него гости.
Он не поднял глаза, но тон стал колючим. Людмила решила не отвечать. Устала она от этой круговой обороны: спросишь что-то — обидится, промолчишь — ещё хуже.
Потом он оделся и ушёл куда-то, а она стала мыть посуду. За окном всё ещё серо, весна никак не начнётся. Закончив, она пошла переодеваться. В коридоре становилась у двери в комнату сына. Открыла. Зашла осторожно.
Обои — те же, что были десять лет назад, когда он съезжал к Лене. В углу под потолком — тёмное пятно, будто сырость пробралась. Книжная полка пыльная, лампа перегорела. На подоконнике — старая машинка, с которой он играл в детстве. Не выбросила. Сколько лет прошло, а всё — будто замерло.
Она подошла к столу. На нём — телефон, пачка сигарет, список дел на клочке бумаги:
• «позвонить Славе»
• «перекинуться с Лёней по поводу тачки»
• «спросить Толика про смены»
• «Лёша — долг 3к!»
Людмила села на край кровати. Ни слова о работе. Только тачки, долги и какие-то Славы. Ей стало не по себе. Как будто она впустила в дом не сына, а чужого взрослого мужчину с непонятными делами и потухшими глазами.
Вечером он снова зашёл на кухню.
— Слушай, мам, а если я с Толиком возьму смену, ты не против, если я буду ночами мотаться?
— У тебя же машина сломалась.
— У Толика всё оформлено. Я просто помогаю, за процент. И вообще — пока так, а там посмотрим.
— Работу ты искать не планируешь?
Он усмехнулся:
— Ты же знаешь, я не офисный. Я с ума там схожу.
— А ты пробовал не сходить?
— Мам, хватит. Не начинай.
Она повернулась к нему. Хотела сказать спокойно, но голос всё равно дрогнул:
— Ты снова не хочешь жить как все. Но ты живёшь у меня. А не как все — стоит денег.
— Так я и не прошу, чтоб ты меня на шею сажала. Я сам. Только дай время.
Он ушёл. В комнате снова хлопнула дверь — не резко, но достаточно, чтобы Людмила вздрогнула. Она посмотрела на газ, убавила огонь. И вдруг вспомнила: за всю жизнь он не извинился ни разу. Ни перед Леной, ни перед сестрой, ни перед ней. Ни за разбитую вазу, ни за ссору с Катей, ни за то, что снова здесь.
В эту ночь ей снилось, будто в квартире вдруг стало тесно, как в лифте. И воздух горячий, и стены давят. Она проснулась в четыре утра, включила лампу и долго смотрела в потолок, слушая, как в соседней комнате сын бормочет во сне.
На третий день Людмила Николаевна вернулась с работы пораньше — у пациентки отменили процедуру. В почтовом ящике торчал белый конверт без марки, с кривым штампом. Адресован ей, но имя написано с ошибкой: Людмила Никалаевна.
Она взяла конверт, поднялась в квартиру, поставила сумку с молоком и яйцами у входа и разорвала бумагу. Внутри — напечатанное письмо с жирным шрифтом:
Уведомление о просрочке
Уважаемая Людмила Никалаевна,
Вы указаны в качестве контактного лица заёмщика Вадима Сергеевича Федосеева. На текущий момент сумма задолженности составляет 86 400 рублей…
Руки дрогнули. Она перечитала. Потом ещё раз. Не звонили, не писали. Сразу — угроза, сумма, фамилия. Её квартира, её адрес. Всё — в этом листке.
— Вадим! — голос сорвался. — Ты можешь сюда выйти?
Он вышел в трениках, с телефоном в руке.
— Что?
— Это что? — Она показала письмо.
Он взял и пробежал глазами.
— Да это… фигня. Микрозайм ещё с осени. Они всем пишут.
— На мой адрес?
— Ну я ж тут живу.
— Три дня, Вадим. Ты живёшь тут три дня! Откуда у них мой адрес?
Он пожал плечами.
— Ну, указал. Чтобы письмо не пропало.
— И даже не предупредил?!
Он молчал. Положил письмо на тумбу. Она почувствовала, как от злости немеют пальцы.
— И это единственный займ?
— Ну… два. Там ещё был маленький — пятнадцать. Я думал отдам быстро. А потом…
— А потом?
— Потом с Лёнкой поругались, потом Толик с машиной подвёл… Короче, всё навалилось.
— Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
— Мам, это всё мелочи. Мы сейчас с Толиком запускаем схему: арендуем тачку и вдвоём на ней таксуем. Через месяц я всё верну. Ну максимум — два.
Она села, будто ноги отказались держать.
— Ты вписал мой адрес в микрозайм.
— Да это не криминал. Просто контакт. Это формальность.
— Формальность?! — голос её дрогнул. — Ты знаешь, как они работают? Что за люди этим занимаются?
Он снова пожал плечами. А потом, как всегда — стал нападать:
— А что ты хотела? Чтобы я на улицу пошёл? Я тебя не обворовал, не обманул. Я просто временно у тебя живу. Не кипишуй.
Звонок в дверь прервал ссору. Людмила встала, поправила халат, открыла — на пороге стояла Катя.
— Мам. Привет. Мне Светка сказала, что Вадим у тебя?
Катя — младшая дочь. Двое детей, ипотека в Балашихе, муж-водитель. Живёт впритык, но маму не бросает. Иногда привозит продукты, помогает с оплатой коммуналки.
— Да, — тихо сказала Людмила. — Зашёл.
— На три дня?
— Проходи.
Катя зашла, бросила взгляд на брата.
— Ясно. Опять?
— Не твоё дело, — буркнул он.
— Очень даже моё. Потому что я потом собираю всё по осколкам. Как и мама. Как тогда, когда ты деньги у моего Миши занял, и пропал на год.
— Да отдам я! — крикнул Вадим. — Всё я отдам! Все всё помнят, а то, что у меня тяжёлый период — всем наплевать!
— У тебя всегда тяжёлый период. Ты взрослый человек. Тридцать пять лет! Люди в этом возрасте ипотеку выплачивают, детей растят, а ты всё со схемами своими…
— Заткнись, — процедил он. — Ты всегда была такая. Высокомерная.
— А ты — безответственный. Ты не в гости чаю попить пришёл, ты притащился жить к маме, которую ты годами не навещал. А теперь — орёшь тут на всех.
Катя подошла к Людмиле и положила руку ей на плечо.
— Мам, ты не должна это терпеть. Он же тебя втянет в долги. Ты знаешь, как эти микрозаймы работают? Завтра начнут звонить, угрожать…
— Да что ты панику наводишь! — Вадим снова завёлся. — Всё под контролем. Надо только немного времени.
— Вон из квартиры, — сказала Людмила.
Все замолчали. Даже холодильник будто стих.
— Что?
— Ты не ребёнок. И не на каникулах. Ты взрослый мужчина с долгами, и ты снова хочешь решить всё за мой счёт. Но я больше не буду твоим выходом. Собирай вещи.
Он стоял, будто вкопанный.
— Мам… Ты серьёзно?
— Я не банк. И не бесплатная жилплощадь.
Катя стояла рядом, молча. Лицо побледнело, губы дрожали — но не от страха, от злости.
— Иди к Толикам, к Славам. Или устройся наконец-то на нормальную работу.
Он ушёл в комнату, шуршал, ругался, пинал сумку. На прощание ничего не сказал. Только посмотрел — взгляд не обиженный, а растерянный.
Дверь закрылась.
Людмила села за стол, положила голову на руки. Катя молчала. Через минуту сказала:
— Я тебе перезвоню вечером. Привезти что-нибудь?
— Нет, доча. Ничего не надо.
Она осталась одна. В квартире пахло сигаретами и ещё чем-то тяжёлым, липким — как будто это был запах поражения.
Прошла неделя.
Людмила Николаевна жила как в полудрёме. Сначала каждый вечер ждала, что он позвонит или хотя бы напишет. Потом — боялась, что никогда не позвонит. А потом — просто жила. Ходила к пациентам, разбирала зимние вещи, пересадила цветы на подоконнике. Старалась не думать. Не вспоминать.
В почтовом ящике больше не было писем. Ни с ошибками, ни без. И это почему-то пугало сильнее, чем когда оно пришло.
На восьмой день вечером раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Вадим.
— Можно?
Он был в той же куртке, в руках — полиэтиленовый пакет. Тот, что дают в магазинах за два рубля. Лицо — уставшее, глаза — как будто без прежнего вызова.
— Заходи.
Он прошёл молча, поставил пакет на пол. В нём — банка тушёнки, пачка макарон, два лимона и коробка дешёвого чая.
— Я пока у Игоря. Он работает на складе — договорился за меня. Смены дурацкие, но я уже получил аванс. Принёс.
— Не надо было.
— Надо. Это по-человечески.
Он сел на табурет, не раздеваясь.
— Мам, я всё понял. Я перегнул. Ты была права. Я сам загнал себя — и тебя хотел туда же.
Она молчала.
— Я не прошу разрешения вернуться. Мне и там нормально. Просто… Я как будто прозрел. Мне даже легче стало, когда ты меня выгнала. Правда. Будто я понял: я или сам, или никак.
— Работу ты не бросишь?
— Нет. Игорь обещал, если нормально себя покажу, возьмут в штат. Тогда можно будет съём искать. Не у ребят ютиться.
Он говорил ровно, почти тихо. И в этом голосе не было прежнего Вадима — ни бравады, ни раздражения. Только усталость и какая-то странная честность.
— У тебя есть пять минут? — спросила она.
— Конечно.
— Поможешь мне кресло переставить?
Он кивнул. Они вместе вошли в комнату. Людмила указала на старое кресло, которое давно мешалось. Он молча взялся за подлокотники. Перенесли.
— Вот сюда, — сказала она.
— Так?
— Ага.
Он выпрямился, откинул прядь со лба. Она посмотрела на него и вдруг увидела: щёки впали, руки исхудали, но лицо — будто стало взрослее. Спокойнее.
— Хочешь супа?
— Хочу, — сказал он просто. — Но я помогу.
Пока она доставала кастрюлю, он взял нож и начал чистить картошку.
Всё было как всегда — вода закипает, ложки звенят, радио бормочет где-то фоном. Но внутри неё что-то отпустило. Как будто вернулось ощущение: пока рядом кто-то старается — не зря всё.
Она поставила на стол хлеб, соль, разлила суп по тарелкам. Они ели молча. Но эта тишина уже не была давящей.
Когда он встал, чтобы помыть посуду, она не остановила его.
— Мам?
— Что?
— Я бы хотел… если получится… когда-нибудь вернуть тебе всё. Не деньгами. Просто — чтобы ты мною гордилась. Хоть чуть-чуть.
Она ничего не сказала. Только кивнула.
Позже она стояла у окна и смотрела, как он уходит — шаг медленный, но уверенный. Не оборачивался. И это было правильно.
Людмила Николаевна провела ладонью по подоконнику. Завтра — к Вере Аркадьевне, потом — на рынок за землёй. Рассада уже готова.
Она улыбнулась сама себе. И пошла выключать свет.
