— Андрюш, ты перевёл маме? А то она вчера звонила, жаловалась, что давление опять скачет, нужно какое-то новое импортное лекарство покупать.
Голос Юли был тихим, почти виноватым. Она стояла у плиты, помешивая в сковороде скромный ужин из картошки с луком, и старалась не смотреть на мужа. Этот ежемесячный разговор был для неё сродни визиту к стоматологу — неприятно, но вроде как необходимо. Андрей, сидевший за ноутбуком, тяжело вздохнул, не отрываясь от экрана. Этот вздох был отрепетирован до совершенства — в нём смешивались сыновья скорбь, бремя ответственности и лёгкий упрёк всему миру.
— Да, Юль, сейчас. Конечно, переведу. Опять двадцать тысяч как с куста, — он демонстративно открыл банковское приложение. — Что поделать, родители — это святое. Ей же опять на лекарства не хватает.
Юля молча кивнула. Двадцать тысяч. Сумма, равная стоимости хороших зимних сапог, которые она не могла себе позволить уже второй сезон, штопая молнию на старых. Сумма, за которую можно было бы сходить к хорошему врачу ей самой — спина после восьми часов в офисном кресле ныла нещадно. Но она молчала. Потому что «мы должны помогать родителям». Эту мантру Андрей повторял так часто, что она въелась ей под кожу, как несмываемое пятно. Он был хорошим сыном. Заботливым. Разве можно было его за это упрекать? Она сама выросла в семье, где старших было принято уважать и поддерживать.
Они жили очень скромно. Юля научилась виртуозно экономить: покупала продукты по акции, одежду — на распродажах, а поход в кино считался крупным событием, которое планировалось за месяц. Она давно забыла, что такое спонтанные покупки или ужин в кафе просто так, без повода. Все свободные деньги уходили либо на ипотеку, либо на «лекарства для мамы». Андрей с благодарностью принимал её жертвы, говорил, как ценит её понимание, и обещал, что скоро всё наладится. Нужно просто немного потерпеть.
В тот вечер после ужина Андрей уехал помочь другу с переездом, а Юля, убрав со стола, позволила себе редкую минуту отдыха. Она плюхнулась в старое, продавленное кресло и взяла в руки телефон. Просто бездумно листать ленту, смотреть на чужую красивую жизнь, на путешествия, наряды, на беззаботные улыбки. Это был её маленький эскапизм. Пальцы машинально пролистывали фотографии одноклассников, коллег, дальних знакомых. И вдруг она замерла. На экране была фотография со страницы Кати, двоюродной сестры Андрея. Катя стояла в обнимку с его мамой, Ниной Петровной. За их спинами простиралась слепяще-белая палуба круизного лайнера и неправдоподобно синее море. Нина Петровна, в широкополой шляпе и дорогих солнечных очках, улыбалась во все тридцать два зуба, держа в руке бокал с чем-то оранжевым. Она выглядела довольной, загорелой и пышущей здоровьем.
Юля почувствовала, как внутри что-то похолодело. Может, это старое фото? Она посмотрела на дату. «Три дня назад». Подпись под фото гласила: «Провожаем тётю Нину в средиземноморский круиз! Шикарный подарок от любимого сына!» Юля сглотнула вязкую слюну. Сердце заколотилось не от обиды — от какого-то животного, первобытного шока. Палец сам собой пролистнул дальше. Следующее фото, уже от самой Нины Петровны. Она сидит в ресторане лайнера, а на столике рядом с ней стоит сумка. Новая. Кожаная, с узнаваемым золотистым логотипом известного бренда. Такую сумку Юля видела в витрине торгового центра. Её цена была равна трём их ежемесячным переводам «на лекарства». А подпись… Подпись добила её окончательно: «Спасибо любимому сыночку за шикарный отдых и подарочки! Ты у меня самый лучший!»
Юля отложила телефон. Она не заплакала и не закричала. Она просто сидела в старом кресле и смотрела в стену. В голове с оглушительным щелчком встал на место огромный, уродливый пазл. Её рваные колготки, которые она утром заклеила лаком для ногтей. Отказ от покупки нового пальто. Картошка с луком на ужин. И эта сияющая, загорелая женщина на палубе лайнера с сумкой за шестьдесят тысяч. Всё это было звеньями одной цепи. И в этот момент она поняла, что её муж — не заботливый сын. Он — лжец. А она — дура, которая оплачивала этот маскарад.
Андрей вернулся ближе к полуночи, пахнущий морозным воздухом и чужим табаком. Он был в хорошем настроении, немного возбуждённый от физической работы и мужской болтовни. На кухне его ждала тарелка с остывшей картошкой, накрытая другой тарелкой. Юля сидела в гостиной, в том самом старом кресле, и просто смотрела на тёмный экран телевизора. В комнате горел только тусклый торшер, отбрасывавший на её лицо глубокие, резкие тени.
— О, ты не спишь, — он сбросил куртку на стул в прихожей, нарушая тишину шуршанием ткани. — Устала, наверное? Я сейчас быстро поем и к тебе. Мы с Витьком так умотались с этим его шкафом, просто ужас.
Он прошёл на кухню, загремел вилкой. Юля не шелохнулась. Она слышала, как он жуёт, как ставит тарелку в раковину, как открывает холодильник в поисках чего-то ещё. Эта бытовая, привычная возня на фоне её внутреннего оледенения казалась абсурдной, как смех на похоронах. Наконец он вошёл в гостиную, вытирая руки о джинсы.
— Ну что ты такая тихая? Что-то случилось?
Она молча подняла руку, в которой держала телефон, и развернула экран к нему. Светящийся прямоугольник выхватил из полумрака его расслабленное лицо. Он склонился, чтобы рассмотреть. На экране сияла его мать на палубе лайнера. Андрей моргнул. Его взгляд метнулся с фотографии на неподвижное лицо Юли и обратно. Он провёл пальцем по экрану, смахивая изображение вверх. Появилась вторая фотография — Нина Петровна с брендовой сумкой. Улыбка медленно сползала с лица Андрея, уступая место растерянности. Он пролистал ещё раз, прочитал подписи.
— А… это… — начал он, и голос его прозвучал неуверенно, чужеродно. — Это Катька выложила, дура. Я же просил её…
Юля медленно опустила руку. Она не стала повышать голос. Её тон был ровным и холодным, как поверхность замёрзшей реки, под которой бушует тёмное течение.
— Так вот на что уходят деньги на лекарства для твоей мамы?! На круизы и брендовые сумки? А я должна выкраивать деньги на новые колготки, потому что мы должны помогать родителям?
Румянец залил его шею и пополз к щекам. Это был не румянец стыда, а румянец пойманного на мелкой краже школьника.
— Юль, ты не так всё поняла. Это… это был сюрприз. Подарок. Мама столько лет нигде не была, столько работала. Она заслужила немного отдохнуть.
— Заслужила? — прошипела Юля, и в этом шёпоте было больше яда, чем в самом громком крике. — За мой счёт заслужила? За счёт того, что я второй год хожу в одном и том же пальто, потому что на новое у нас «нет денег»? За счёт того, что мы едим картошку пятый день подряд, потому что мясо — это «дорого»?
— Да перестань ты считать эти копейки! — Он начал заводиться, чувствуя, что слабая позиция оправданий провалилась. — Это же моя мать! Я не мог ей отказать! Она так хотела… Это была её мечта.
— Мечта, оплаченная из нашего общего бюджета, о чём ты меня даже не поставил в известность, — отчеканила она каждое слово. — Ты не просто обманул меня, Андрей. Ты меня обокрал. Ты брал мои деньги, мои ограничения, мои «потерпи немного» и конвертировал их в шикарный отдых для своей мамы. Пока я заклеивала лаком стрелку на колготках, она выбирала цвет коктейля на палубе.
Она встала. Взяла свой телефон и, не глядя на него, открыла банковское приложение. Пальцы быстро и уверенно забегали по экрану. Андрей наблюдал за ней с нарастающей тревогой.
— Что ты делаешь?
— То, что должна была сделать очень давно. Я перевожу остаток своей зарплаты на отдельный счёт. На карту, о существовании которой ты не знаешь. С этого дня, с этой самой минуты, у нас раздельный бюджет. Корми свою маму сам. Покупай ей круизы, сумки, бриллианты — всё, что она «заслужила». И себя заодно тоже корми. Посмотрим, как быстро ты научишься экономить, когда за твоей спиной не будет дуры, которая верит в сказки про больную маму.
Утро не принесло облегчения. Оно пришло не с рассветной свежестью и надеждой, а с густой, вязкой тишиной, которая бывает только после ночных скандалов. Эта тишина была не пустой, а наполненной недосказанностью и холодной злостью. Андрей проснулся первым. Он долго лежал, глядя в потолок, потом тихо выскользнул из-под одеяла, стараясь не разбудить Юлю. Но она не спала. Она лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к его осторожным шагам.
На кухне он по привычке поставил на плиту большую турку для кофе. Юля услышала, как он насыпает кофе, как зажигает конфорку. Через несколько минут по квартире поплыл знакомый аромат. Обычно этот запах был для неё символом утра, началом нового дня, который они встречали вместе. Но сегодня он пах ложью. Она встала, накинула халат и прошла на кухню. Андрей как раз собирался разливать кофе по двум чашкам. Увидев её, он замер.
Юля молча взяла с полки свою маленькую турку, насыпала ложку кофе, налила воды и поставила на соседнюю конфорку. Она двигалась спокойно, почти отстранённо, будто его не существовало в этом пространстве. Андрей смотрел, как она демонстративно готовит кофе только для себя, и его лицо медленно каменело. Он понял. Это не была ночная истерика, которая пройдёт к утру. Это было решение. Он молча вылил половину сваренного им кофе в раковину и сел за стол со своей чашкой. Они пили кофе в полном молчании, разделённые не метром кухонного стола, а пропастью.
Андрей ушёл на работу, не сказав ни слова. Юля знала, что он сделает. Он не будет пытаться поговорить с ней, не станет извиняться или искать компромисс. Он побежит жаловаться. Это был его единственный известный способ решения проблем — переложить ответственность на кого-то другого. И главным арбитром в его жизни всегда была мама. Юля была уверена, что первый же его звонок будет ей.
Так и случилось. Телефон зазвонил около полудня. На экране высветилось: «Нина Петровна». Юля смотрела на имя несколько секунд, давая своему сердцу успокоиться. Ярость прошлой ночи улеглась, оставив после себя холодную, звенящую пустоту и абсолютную ясность ума. Она приняла вызов.
— Юлечка, деточка, здравствуй, — голос свекрови сочился патокой. В нём слышались заботливо отрепетированные нотки тревоги и участия. — Я так за вас переживаю. Андрюша позвонил, он совершенно разбит. Что у вас там случилось, солнышко?
— Здравствуйте, Нина Петровна, — ровно ответила Юля, намеренно игнорируя уменьшительно-ласкательные обращения. — Ничего не случилось. Мы с Андреем просто уточнили наши финансовые договорённости.
— Финансовые договорённости? — в голосе свекрови прозвучало искреннее, как ей казалось, недоумение. — Деточка, но мы же семья. Какие могут быть договорённости между близкими людьми? Я думала, ты за меня порадуешься. Я столько лет никуда не выезжала, здоровье уже не то… Врачи сказали, что морской воздух мне просто необходим.
Юля усмехнулась про себя. Вот оно. Классическая манипуляция: представить себя жертвой обстоятельств и вызвать чувство вины.
— Морской воздух, безусловно, очень полезен. Особенно в сочетании с новой сумкой. Это, наверное, тоже по предписанию врача.
На том конце провода на несколько секунд повисла пауза. Сахарная маска треснула.
— Я не понимаю твоего сарказма, Юля. Андрей — мой сын. И заботиться о матери — это его святой долг. Любая нормальная жена понимает и поддерживает это. Она становится частью семьи, а не ставит ультиматумы.
— Я не ставлю ультиматумы. Я распоряжаюсь своими собственными деньгами так, как считаю нужным, — голос Юли стал твёрже стали. — А отношения с вашим сыном и его долгом — это теперь исключительно его личное дело. И его личные финансы.
— То есть, ты хочешь сказать… — начала Нина Петровна, и в её голосе уже отчётливо зазвучали стальные нотки. — Что ты ставишь деньги выше семьи? Выше благополучия моего сына? Он же изведётся весь, он не сможет так! Ты толкаешь его на…
— Я толкаю его на то, чтобы он начал жить по средствам, — отрезала Юля. — На свои собственные средства. Я думаю, этот разговор окончен. Мне нужно работать. Всего вам доброго, Нина Петровна.
Она завершила вызов, не дожидаясь ответа. Она не чувствовала ни злости, ни удовлетворения. Только подтверждение своей правоты. Это была не ошибка Андрея, не его слабость. Это была их общая, хорошо отлаженная система, семейный подряд по выкачиванию ресурсов. И она, Юля, была в этой системе главным, но, к счастью, возобновляемым ресурсом. До сегодняшнего дня. Она положила телефон на стол и поняла, что вечерний разговор с Андреем будет последним. Не в их браке. А в той жизни, где она позволяла себя использовать.
Вечером Андрей вернулся домой не просто злым. Он был в ярости. Той бессильной, раздутой ярости человека, чья привычная и удобная система дала сбой. Он не разулся, прошёл в комнату прямо в уличной обуви, оставляя на ламинате грязные следы от подтаявшего снега. Юля сидела за кухонным столом с ноутбуком. Она подняла на него взгляд, и в её глазах не было ни страха, ни вины. Только холодное, отстранённое любопытство.
— Что ты сказала моей матери? — он бросил ключи на стол, они звякнули с резким, неприятным звуком. — Она звонила мне в полном расстройстве. Говорит, ты её оскорбляла, обвиняла в чём-то.
— Я сказала твоей матери правду, — спокойно ответила Юля, закрывая ноутбук. — И посоветовала впредь обсуждать свои финансовые потребности исключительно с тобой. Разве это оскорбление?
— Ты издеваешься? Ты вела себя как последняя… — он осёкся, подыскивая слово, но так и не нашёл подходящего. — Ты разрушаешь нашу семью из-за какой-то сумки!
— Нашу семью разрушил не я, Андрей. И не сумка. Нашу семью разрушила твоя ложь. А я просто перестала её оплачивать. — Она взяла со стола лист бумаги, сложенный вдвое, и протянула ему. — Я тут посчитала. Чтобы тебе было проще сориентироваться в новой реальности.
Он с недоверием взял листок. Развернул. Это был не эмоциональный выпад, а аккуратно напечатанный список с цифрами. «Ежемесячные расходы, кв. Иванова А.А.» Ипотечный платёж: 42 000 руб. Твоя доля: 21 000 руб. Коммунальные услуги (среднее за 3 мес.): 7 800 руб. Твоя доля: 3 900 руб. Интернет и ТВ: 950 руб. Твоя доля: 475 руб. Итого, обязательные платежи с твоей стороны: 25 375 рублей. Переводить мне на счёт до 5 числа каждого месяца.
Ниже шёл второй блок. «Личные расходы». Продукты: закупается каждым самостоятельно. Бытовая химия: покупаем по очереди. График прикреплю на холодильник. Твои расходы (кредит за машину, бензин, обеды, одежда, помощь маме): рассчитываешь самостоятельно из остатка своей зарплаты.
Андрей смотрел на эти цифры, и его лицо менялось. Ярость уступала место растерянности, а затем — глухому, паническому ужасу. Он привык, что его зарплата — это «его» деньги, из которых он великодушно выделял часть на общие нужды и щедро жертвовал маме, а всё остальное покрывала Юля. Теперь же сухие цифры показывали ему, что после выплаты его обязательной доли и содержания матери, у него почти ничего не останется.
— Ты… ты с ума сошла? — выдохнул он. — Это что за бухгалтерия? Мы же муж и жена!
— Мы были мужем и женой, когда я экономила на себе, чтобы твоей маме хватило на круиз. Теперь мы — два человека, которые живут в одной квартире и делят расходы. Ты же любишь говорить про долг. Вот, Андрей, это твой долг. Реальный, а не выдуманный. Двадцать пять тысяч триста семьдесят пять рублей в месяц.
— Но… но как я буду помогать маме? — в его голосе прозвучало отчаяние. — После всех этих выплат у меня не останется двадцати тысяч на её лекарства!
Он смотрел на неё с надеждой, ожидая, что она сейчас дрогнет, смягчится, скажет, что это была просто злая шутка. Но Юля смотрела в ответ спокойно, почти безразлично. Она сделала небольшой глоток остывшего чая и поставила чашку на стол.
— Это действительно проблема, — произнесла она ровным, деловым тоном. — Но, думаю, решаемая. Вашей маме ведь так понравилась её новая сумка? Она от очень известного бренда. Сейчас такие вещи хорошо продаются на сайтах перепродажи. Думаю, если она её продаст, то вырученных денег ей как раз хватит на лекарства. Месяца на три, а то и на четыре.
Андрей смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова. Он понял, что это конец. Не просто конец их общего бюджета. Конец всего. Он стоял посреди кухни, в грязной обуви, с листком бумаги в руке, который был приговором его удобной, лживой жизни. А Юля встала, взяла свою чашку, сполоснула её и ушла в спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто тихо прикрыла её за собой, отрезая его, оставляя одного с его цифрами, его мамой и жестокой правдой, которая только что выставила ему счёт…
