— Всё! С меня хватит!
Дешёвый пластиковый пульт с глухим стуком ударился о ламинат и отскочил под журнальный столик. Звук получился не драматичным, а каким-то жалким, под стать всей сцене. Максим, раскинувшись на диване, подложил руки под голову и уставился в потолок с видом мученика, которого ведут на казнь за правое дело.
— Ты меня запилила! Работа, дом, работа, дом! Я не для этого живу! Я так больше не могу!
В этот момент в замке провернулся ключ. Дверь открылась медленно, со скрипом, будто нехотя впуская в квартиру промозглый октябрьский вечер. На пороге замерла Светлана. Она прислонилась плечом к косяку, на секунду прикрыв глаза. С неё словно стекала усталость — не та приятная утомлённость после спортзала, а липкая, тяжёлая, въевшаяся в каждую клетку тела. Восемь часов в офисе, потом ещё четыре в пропахшей кофе и горелым молоком кофейне на другом конце города, где она подрабатывала бариста, чтобы они могли дышать чуть свободнее.
Она молча сняла ботинки, повесила на крючок лёгкую куртку, от которой всё ещё пахло уличной сыростью. Прошла в комнату. Максим не сменил позы. Он ждал реакции: слёз, уговоров, криков — чего угодно, что подтвердило бы его значимость и тяжесть его страданий. Но Светлана просто стояла и смотрела на него. Её взгляд был лишён эмоций. Она смотрела не на любимого мужа, а на какой-то предмет, который вдруг начал издавать странные, раздражающие звуки. Она видела перед собой тридцатилетнего здорового мужчину, который провёл весь день на этом диване, а теперь разыгрывал трагедию вселенского масштаба.
— Каторгу… — повторила она его слова, произнесённые за мгновение до её прихода. Голос был тихим, ровным, без малейшего намёка на истерику. И от этого спокойствия Максиму вдруг стало неуютно. Он сел на диване, инстинктивно подбирая под себя ноги. Холодок, который пробежал по его спине, был вполне реальным.
— Ах ты мой бедный, несчастный мальчик… Устал, наверное?
— Представь себе!
— Тебя всё достало? Да? Так я тебя и не держу! Вали к своей матери жить, у неё же тебе никогда ничего не надо было делать, ни работать, ни по дому помогать! Вали и живи в своё удовольствие!
Она не издевалась. Она констатировала факт с беспристрастностью врача, ставящего диагноз. Не поворачивая головы, она прошла к своему рюкзаку, брошенному у кресла, достала из него телефон. Экран осветил её бледное, осунувшееся лицо. Она не искала номер долго. Её палец уверенно нажал на контакт «Галина Ивановна», а затем на значок громкой связи.
В динамике раздались длинные, тягучие гудки. Максим смотрел на неё, не понимая, что происходит. Это не вписывалось ни в один из сценариев ссоры, которые он прокручивал в голове. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, возмутиться, но в трубке щёлкнуло, и бодрый, чуть дребезжащий голос его матери заполнил комнату.
— Алло! Светочка? Что-то случилось?
Светлана улыбнулась. Это была страшная улыбка, потому что она совершенно не затрагивала её глаз.
— Здравствуйте, Галина Ивановна! — весело и звонко произнесла она. — Нет-нет, всё прекрасно! У меня для вас отличная новость!
Максим вскочил с дивана. Его лицо вытянулось от изумления и подступающего ужаса.
— Света, ты что творишь? — прошипел он.
Она подняла руку, призывая его к молчанию, и продолжила, не сводя с него взгляда.
— Ваш сын соскучился и возвращается к вам! Да-да, прямо сейчас! Говорит, у вас ему было лучше всего. Никакой каторги. Ждите! Скоро будет!
Она нажала на кнопку отбоя. Щелчок прозвучал в наступившей тишине как выстрел. Она положила телефон на комод и повернулась к ошарашенному мужу. Её лицо было спокойным и даже каким-то умиротворённым, словно она только что сбросила непосильную ношу.
— Ну что, сынок? Мама ждёт.
Максим застыл посреди комнаты, как ребёнок, у которого отобрали игрушку и объяснили, что Деда Мороза не существует — всё в один момент. Его мозг отчаянно пытался обработать произошедшее, но не находил подходящего файла с инструкциями. Сначала он издал короткий, нервный смешок. Это была защитная реакция, попытка обесценить ситуацию, превратить её в дурацкую, неуместную шутку.
— Ты с ума сошла? Что это за цирк? — он попытался придать голосу возмущённую твёрдость, но получилось не очень. — Сейчас же перезвони и скажи, что пошутила!
Светлана проигнорировала его слова так же, как игнорируют уличный шум. Она не удостоила его даже взглядом. Вместо этого, она развернулась и молча прошла в спальню. Он услышал, как скрипнула дверца высокого шкафа, затем раздался какой-то шорох и приглушённый стук. Через несколько секунд она вернулась, держа в руках старую, пыльную спортивную сумку из выцветшего нейлона с полустёртым логотипом какого-то давно забытого бренда. Сумку, с которой он когда-то переехал к ней.
Она бросила эту сумку на диван, на то самое место, где он только что возлежал, изображая вселенскую скорбь. Звук, с которым молния расстегнулась, был резким и окончательным, как щелчок затвора.
— Что ты… что ты делаешь? — его голос дрогнул, когда до него наконец начала доходить вся серьёзность её намерений.
Не отвечая, она подошла к комоду и выдвинула верхний ящик. Его ящик. Она небрежно, двумя пальцами, вытащила стопку футболок, несколько пар носков, скрученных в неаккуратные шары, и швырнула их в раскрытую пасть сумки. Её движения были механическими, лишёнными злости или обиды. Так пакуют вещи на выброс или в благотворительность. Без всяких эмоций, просто освобождая пространство.
— Света, прекрати! Я сказал, прекрати это немедленно! — он шагнул к ней, пытаясь перехватить её руку.
Она остановилась и медленно повернула к нему голову. Её глаза были холодными и пустыми, как зимнее небо. В них не было ничего — ни любви, ни ненависти, ни жалости. Это был взгляд абсолютно чужого человека, и этот взгляд остановил его лучше любой стены. Он отдёрнул руку, словно обжёгся.
— Ты хотел, чтобы тебя перестали «пилить», — произнесла она всё тем же ровным, бесцветным голосом. — Ты хотел отдохнуть от каторги. Я даю тебе эту возможность. Езжай к маме. Отдыхай. Там тебе не придётся ничего делать. Вообще.
Она развернулась и направилась в ванную. Через минуту она вернулась с его зубной щёткой, тюбиком пасты и бритвой. Они полетели в сумку вслед за футболками.
— Это наш дом! Ты не можешь просто так…
— Это моя квартира, Максим, — спокойно перебила она его, не повышая голоса. — Квартира, которую мне оставила бабушка задолго до того, как ты в ней появился. А ты здесь просто живёшь. И, кажется, твое проживание подошло к концу.
Каждое её слово было маленьким, идеально заточенным стилетом, который входил точно в цель. Она не кричала, не обвиняла, она просто рубила канаты, которые их связывали, один за другим. Уничтожала саму основу его мира, где он был хозяином положения, страдающим главой семьи.
Он смотрел на неё, на эту незнакомую, холодную женщину, и понимал, что проиграл. Проиграл в тот самый момент, когда бросил на пол пульт. Он хотел драмы, а получил логистическую операцию по своему выдворению. Он хотел, чтобы его пожалели, а его просто упаковали для отправки по другому адресу.
Светлана застегнула молнию на полупустой сумке. Объёма не хватало, чтобы выглядеть солидно, но было достаточно, чтобы обозначить конец. Она взяла сумку за ручки и поставила у входной двери. Аккуратно, рядом с его ботинками. Всё было готово.
И в этот момент квартиру пронзил резкий, настойчивый звонок. Дзззззынь! Дзззззынь! Нетерпеливый, требовательный звук, не оставляющий сомнений.
Мама приехала.
Звонок разрезал плотную тишину в квартире, как нож. Максим дёрнулся, словно его ударило током. Он бросил на Светлану панический взгляд, в котором смешались страх и мольба.
— Не открывай, — прошипел он, делая шаг к двери, будто собираясь загородить её своим телом. — Скажи, что нас нет. Что мы спим.
Светлана посмотрела на него как на идиота. Не ответив ни слова, она спокойно обогнула его, подошла к двери и повернула замок.
На пороге, словно сжатая пружина, стояла Галина Ивановна. Её лицо, обычно расплывчато-добродушное, было напряжено, а в глазах горел боевой огонь. Она не поздоровалась. Она оттолкнула Светлану плечом, проносясь мимо неё в коридор, и устремилась прямиком к сыну.
— Максимушка! Сыночек, что случилось? — запричитала она, хватая его за руки и осматривая с ног до головы, будто искала следы побоев. — Что она с тобой сделала? Ты весь бледный!
Максим, получив мощное подкрепление, мгновенно преобразился. Паника исчезла, уступив место праведному гневу. Он выпрямил спину и обнял мать, ища защиты и одновременно демонстрируя Светлане, на чьей стороне теперь сила.
— Мама, она меня выгоняет! — выпалил он, указывая подбородком на стоящую у двери жену. — Представляешь? Просто собирает вещи и выставляет за дверь!
Галина Ивановна развернулась к Светлане. Её взгляд, полный материнской ярости, был подобен буравчику.
— Это правда? — прошипела она. — Ты выгоняешь моего сына? Из его же дома?
Светлана молча захлопнула входную дверь и прислонилась к ней спиной, скрестив руки на груди. Она смотрела на разворачивающийся спектакль с холодным любопытством исследователя-энтомолога, наблюдающего за суетой двух насекомых.
— Я думала, вы обрадуетесь, Галина Ивановна, — ровным голосом ответила она. — Он же так по вам соскучился. Устал здесь, от каторги. Я решила сделать ему приятное, вернуть в привычную, комфортную среду.
Эта фраза, произнесённая без тени сарказма, сбила Галину Ивановну с толку на долю секунды. Но она быстро оправилась.
— Что ты несёшь? Какая каторга? Я всегда говорила, что тебе нужна женщина попроще! Которая бы о доме думала, уют создавала, а не по работам своим бегала! — она обвела комнату презрительным взглядом. — Посмотри, что творится! Пыль лежит! Муж голодный сидит, наверное! А она приходит под ночь и ещё чем-то недовольна!
Максим тут же подхватил.
— Вот, мама, вот! Я ей то же самое! Хочу простого человеческого тепла. Чтобы дома ждали. А в ответ — только упрёки и требования!
Они стояли рядом, мать и сын, образуя несокрушимый монолит. Их голоса сливались в единый обвинительный хор. Они говорили, перебивая друг друга, развивая и дополняя претензии, обращаясь то к Светлане, то друг к другу, будто её и не было в комнате.
— Конечно, ты не ценишь! Он для тебя всё, а ты… — начала Галина Ивановна.
— …Я ей слово, она мне десять! — подхватил Максим. — Я просто сказал, что устал! Имею я право устать?
— Бедный мой мальчик! Конечно, имеешь! Ты работаешь, стараешься, а благодарности ноль! Вся в свою карьеру ударилась, семью забросила! Разве о такой жизни ты мечтал?
Светлана слушала. Она впитывала каждое слово, и внутри неё что-то менялось. Холодный лёд, сковавший её, начал трескаться под этим двойным напором. Но из-под него проступала не вода слёз, а раскалённая лава. Её лицо оставалось неподвижным, но в глубине глаз начал разгораться опасный огонёк. Она молчала, и это молчание заставляло их говорить ещё больше, ещё громче, распаляя самих себя.
Кульминацией стала фраза Галины Ивановны. Положив руку на плечо сыну, она с жалостью посмотрела на него и произнесла:
— Ничего, сынок. Поедем ко мне. У мамы тебе всегда будет хорошо. Накормлю, обихожу. Отдохнёшь от всего этого…
И это стало последней каплей. Светлана отлепилась от двери и сделала шаг вперёд. Её спокойствие испарилось.
— Вот и я говорю: вали!!! Вали к своей мамочке жить, у неё же тебе никогда ничего не надо было делать, ни работать, ни по дому помогать! Вали и живи в своё удовольствие!
Её крик повис в воздухе, густой и тяжёлый, как дым. Максим и Галина Ивановна замерли, как будто наткнулись на невидимую стену. Они смотрели на Светлану с разинутыми ртами, не в силах поверить в эту метаморфозу. Тихая, уставшая, покладистая Света исчезла. На её месте стояла фурия, чьи глаза метали молнии.
— Молчите? — она сделала ещё один шаг вперёд, и они оба инстинктивно отшатнулись. — А что, сказать нечего? Кончились аргументы про «уют» и «женское предназначение»? Так я вам добавлю!
Она больше не говорила, она чеканила слова, вбивая их, как гвозди.
— Ты устал от каторги? Ты, который спит до одиннадцати, а потом называет «работой» пару звонков из дома, сидя на этом самом диване? Я встаю в шесть утра! В семь я уже в офисе, где пашу восемь часов. Потом я еду через весь город в вонючую кофейню, где до одиннадцати вечера мою чашки и улыбаюсь хамам, чтобы мы могли заплатить за интернет, по которому ты смотришь свои сериалы!
Она ткнула пальцем в сторону Максима, и он вжал голову в плечи.
— Ты хочешь, чтобы тебя ждали дома с горячим ужином? — её голос сорвался на горький смех. — А кто его приготовит? Я? Когда? Между двумя работами? Или ты, может быть? Ты, который не в состоянии даже тарелку за собой в раковину поставить! Ты жалуешься, что я тебя «пилю»? А как ещё с тобой разговаривать? Как донести, что у нас долг по кредиту, который мы брали на ТВОЮ машину? Что продукты сами себя не покупают? Что я уже забыла, когда последний раз покупала себе что-то, кроме самого необходимого, потому что «Максимушке нужны новые джинсы»!
Каждое слово было пощёчиной. Не только для Максима, но и для его матери, которая стояла с каменным лицом, осознавая, что её линия обороны рассыпалась в прах. Её «бедный мальчик» на глазах превращался в ленивого, инфантильного паразита.
Светлана перевела дыхание и уже спокойнее, но с той же стальной твёрдостью в голосе, обратилась к свекрови.
— А вы, Галина Ивановна, вместо того чтобы научить своего сына быть мужчиной, несёте эту чушь про «простую женщину». Так вот знайте. Простая женщина давно бы выгнала его пинками. А я, дура, всё это время его жалела. Думала, что это временно, что он найдёт себя, что станет опорой. А он не искал. Ему и так было удобно. На шее у «непростой» женщины.
Наступила мёртвая тишина. Было слышно, как тикают часы на стене, отсчитывая последние секунды их совместной жизни.
Первой опомнилась Галина Ивановна. Её лицо утратило всякое выражение. Она поджала губы, превратив их в тонкую, злую нитку. Она поняла, что этот бой проигран. Теперь главной задачей было отступить с минимальными потерями для самолюбия.
— Пойдём, Максим, — ледяным тоном произнесла она, не глядя на Светлану. — Нам здесь не рады.
Максим посмотрел на мать, потом на Светлану, потом на сумку у порога. В его глазах промелькнула последняя, отчаянная надежда, что это всё ещё можно как-то отыграть назад, извиниться, упасть в ноги. Но он увидел её лицо — спокойное, опустошённое и абсолютно чужое. Он понял, что всё кончено. Мост был не просто сожжён — от него не осталось даже пепла.
Он молча, не глядя ей в глаза, подошёл к двери, поднял свою жалкую, полупустую сумку. Она показалась ему неимоверно тяжёлой.
— Ты ещё пожалеешь об этом, — бросила Галина Ивановна через плечо, открывая дверь. Это был её последний, бессильный выстрел.
Светлана ничего не ответила. Она просто смотрела, как силуэт её мужа, ссутулившийся и растерянный, исчезает в дверном проёме. Щёлкнул замок.
Она осталась одна. В наступившей тишине шум её собственной крови в ушах казался оглушительным. Она медленно прошла в комнату и опустилась на диван, на то самое место, где всего час назад всё началось. Она не плакала. Слёз не было. Была только звенящая, бездонная пустота и огромное, всепоглощающее чувство усталости.
Каторга закончилась. Но вместо радости и облегчения она чувствовала лишь холод. Она сидела неподвижно, глядя в одну точку, и впервые за много месяцев дышала полной грудью. Воздух в её собственной квартире был холодным, пустым, но он был её собственным. И это было начало чего-то нового…
