— Ну вот и все, — муж обнял меня со спины, положив подбородок на мое плечо. — Мы дома, Ника. Теперь у нас точно нет никаких секретов.
Его слова должны были успокоить, но по моей спине почему-то пронесся неприятный озноб.
Мы стояли посреди гостиной нашего нового дома. Кирилл сам занимался последним этапом отделки, объясняя это желанием сэкономить и сделать «сюрприз».
Он говорил, что лично контролировал шумоизоляцию в кабинете, чтобы работать по ночам и не мешать мне. Я тогда восхищалась его заботой.
Год со свадьбы. Новый дом. Новая жизнь.
Ночью я проснулась от странного, почти неслышного царапающего звука. Он шел откуда-то из стены в коридоре — как раз там, где находился его «звукоизолированный» кабинет.
Кирилл спал рядом, его дыхание было ровным и глубоким. Он ничего не слышал.
Я тихонько встала, накинула халат и вышла из спальни. Звук прекратился. Я приложила ухо к стене, обшитой темными деревянными панелями. Ничего. Может, мне показалось? Новая постройка, дом усаживается…
Мой взгляд упал на массивный книжный стеллаж. Кирилл настоял, чтобы он стоял именно здесь, загораживая стену кабинета. Он называл это «дизайнерским решением».
Я толкнула его. Он был тяжелым, как чугунный мост. Я уперлась плечом, наваливаясь всем весом. С глухим скрежетом он сдвинулся на пару сантиметров, царапая новый паркет.
За ним была дверь.
Неприметная, выкрашенная в тот же цвет, что и панели. Ручка поддалась легко и беззвучно.
Комната была маленькой, без окон, с одной вентиляционной решеткой под потолком. Стояла узкая кровать, застеленная простым одеялом, маленький столик и стул.
И женские вещи. На стуле висело простое ситцевое платье. На столике лежала расческа, и в ней застряли длинные темные волосы. Мои были светлыми и короткими. На стене был приколот детский рисунок — кривоватое солнце и два человечка.
Воздух был спертый, пахло пылью, лекарствами и чем-то неуловимо сладким, как старые духи.
Я попятилась назад. Так вот что это за «шумоизоляция». Вот на что ушли недели его «работы по вечерам».
Он не просто изменял мне. Он поселил ее здесь.
Его утренние слова прозвучали в голове как самое изощренное издевательство.
Наверху скрипнула половица. Кирилл проснулся.
Я едва успела задвинуть стеллаж. Сердце колотилось где-то в горле. В спальню я вернулась за секунду до того, как он вышел.
— Ты чего не спишь? — он зевнул, протирая глаза.
— Воды ходила попить, — соврала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
За завтраком я не выдержала.
— Кирилл, скажи честно, эти звуки по ночам… Ты их не слышишь?
Он оторвал взгляд от омлета, его глаза стали настороженными.
— Какие звуки? Ника, дом новый. Усадка, трубы. Не придумывай.
Не придумывай. Эта фраза стала его оружием.
Следующие дни превратились в пытку. Кирилл был преувеличенно заботлив. Это была ловушка, он усыплял мою бдительность.
Я заметила, что он всегда сам ходит в магазин, покупая странно много еды на двоих. И выносит мусор тоже всегда сам.
Однажды вечером я сказала:
— Слушай, давай передвинем этот ужасный стеллаж в кабинет? Он тут все портит.
Кирилл напрягся.
— Зачем? Мне он нравится здесь. Это память о деде.
— Какая память? Ты же говорил, что купил его на распродаже.
Его лицо на мгновение стало жестким.
— Ника, прекрати. Я сказал, он останется здесь. Тебе не кажется, что ты стала какой-то дерганой? Может, тебе стоит попить успокоительные?
Он обвинял меня. Делал из меня сумасшедшую.
Ночью я снова услышала звук. На этот раз это был тихий, приглушенный стон. Как будто кто-то плакал за стеной. Я лежала не шевелясь, вслушиваясь в темноту. Кирилл спал. Или делал вид, что спит.
Утром он уехал на работу раньше обычного. Я знала, что он врет.
Я подождала пятнадцать минут. Мои руки дрожали, но внутри все было холодным и ясным. Я подошла к стеллажу. Сегодня я узнаю все.
На этот раз стеллаж поддался легче. Дверь тихо открылась.
На кровати сидела женщина в том самом ситцевом платье. Она раскачивалась из стороны в сторону, что-то тихо напевая. Она не была любовницей. От нее исходил запах лекарств.
Я шагнула внутрь. Половица скрипнула.
Женщина повернулась. Ее огромные, темные глаза смотрели с детским испугом. Она прижала к груди потрепанного плюшевого зайца.
— Ты кто? — прошептала она.
— Я Ника. Жена Кирилла.
Ее лицо просветлело.
— Кирюши? А он придет? Он обещал карандаши.
Она указала на рисунок на стене: «ЛИЗА И КИРЮША».
Это его сестра. От этого осознания стало только хуже. Он держал взаперти родного человека.
В кармане завибрировал мой телефон. Уведомление с камеры наблюдения, которую я вчера тайком установила в коридоре.
Приложение показало, что машина Кирилла только что въехала во двор. Он вернулся. Не потому что что-то забыл. Он следил за мной.
Я услышала его быстрые шаги.
Он ворвался в комнату, оттолкнув меня. Его лицо было искажено яростью.
— Что ты здесь делаешь?! Я же просил!
— Объяснись, Кирилл, — мой голос прозвучал на удивление спокойно. — Кто это?
Он посмотрел на меня, потом на сестру.
— Это… дальняя родственница. Я просто помогаю ей.
Хватит врать.
— Она твоя сестра, — сказала я.
Он вздрогнул.
— И что? Что бы это изменило? Ты бы ушла! Испарилась, как и все! Оставила бы меня одного с этим!
Он указал на Лизу так, будто она была проклятием.
В этот момент во мне что-то щелкнуло. Это было не гнев. Это было решение.
Я подошла к Лизе, взяла ее за руку.
— Собирайся, Лиза. Мы уходим отсюда.
Кирилл замер.
— Ты с ума сошла? Куда ты ее поведешь?
— А ты мне расскажешь. Все расскажешь. Но не здесь. Позвони в полицию, Кирилл. Или это сделаю я.
Он сломался. Рассказал все. Про аварию, про обещание матери. Про то, что Лиза была в частном пансионате, но его пришлось закрыть, и он, боясь государственных клиник, решился на этот отчаянный шаг.
Перевез ее ночью, пока я гостила у мамы перед самым переездом.
— Я боялся, что ты не поймешь, — шептал он. — Я так тебя люблю, Ника.
Он ждал прощения. А я смотрела на него и не чувствовала ничего.
— Дело не в Лизе, Кирилл. Дело в том, что ты не посчитал меня достойной правды. Ты построил тюрьму в нашем доме и врал мне каждый день.
Наша семья была твоим секретом. А я была его частью, даже не зная об этом.
— Что ты будешь делать? — его голос дрожал.
— Я? Я сделаю то, что ты должен был сделать. Я помогу Лизе.
На следующий день я нашла лучшую частную клинику в области. Я сняла деньги с нашего общего счета. Кирилл молча наблюдал, как я собираю вещи Лизы.
Когда мы уезжали, он стоял на пороге.
— Ника, прошу, не уходи. Мы можем все исправить.
Я обернулась.
— Не можем. Нельзя исправить то, чего никогда не было. Был ты, твой страх и твоя ложь. А я была просто декорацией.
Я подала на развод через неделю.
Прошло полгода.
Я сидела в своей маленькой, но залитой солнцем съемной квартире. Раз в неделю я ездила к Лизе.
Она много рисовала. В ее комнате пахло красками. Она все еще редко говорила, но ее глаза… В них больше не было того загнанного ужаса. Появилось спокойствие.
Кирилл позвонил мне один раз.
— Ника? Это я. Я был у Лизы. Она не захотела со мной разговаривать. Врач сказал… что я для нее — напоминание о травме.
Он помолчал, а потом в его голосе прорезался знакомый холод.
— Ты ведь специально это делаешь, да? Настраиваешь ее. После всего, что я для нее сделал!
Я поняла, что он так ничего и не понял. Он не раскаивался. Он злился, что его жертва больше ему не принадлежит.
— Нет, Кирилл. Это не я. Это твоя ложь ее настроила. Она больше не хочет жить в клетке. Даже если эта клетка построена из благих намерений.
Он так и не понял, что свобода страшнее всего для того, кто привык жить в тюрьме, которую сам же и построил.
— Я скучаю по тебе, — сказал он жалобно, снова меняя тактику.
— Ты скучаешь не по мне. Ты скучаешь по той, кем я была. По той, которая ничего не знала. Этой женщины больше нет.
Я повесила трубку. После этого я устроилась на работу в благотворительный фонд. Моя история оказалась нужна.
Я рассказывала о том, как важно не молчать.
Иногда я думаю о той фразе: «Теперь у нас нет секретов». Какая ирония. Настоящая жизнь без секретов — это не когда все спрятано так глубоко, что никто не найдет.
Это когда тебе просто нечего прятать. Когда твоя жизнь — это не темная комната за стеллажом, а залитая солнцем квартира с окнами, выходящими на шумный, живой город.
