— Представляешь, мама звонила, — Игорь, не отрываясь от экрана ноутбука, где мелькали какие-то рабочие графики, бросил это в воздух так, словно сообщал о прогнозе погоды. — На недельку к нам собирается. Сказала, соскучилась, гостинцев привезет.
Лена, которая в этот момент сосредоточенно пыталась вдеть нитку в иголку, чтобы пришить предательски оторвавшуюся пуговицу к его же, Игоря, рубашке, замерла. Нитка выскользнула из пальцев, игла едва не уколола подушечку. Она медленно подняла голову.
— На неделю? — её голос прозвучал слишком спокойно, но Игорь, погруженный в свои цифры, этого не уловил. — А когда именно ждем Тамару Васильевну?
— Да вот, буквально послезавтра, во вторник утром приезжает, — он наконец оторвался от монитора, потёр уставшие глаза и улыбнулся жене. Улыбка была немного виноватой, но больше предвкушающей. — Представляешь, вкусняшек каких-нибудь привезёт. Давно её стряпни не ел.
Лена молча положила рубашку и иголку на журнальный столик. Выражение её лица стало непроницаемым. Прежде чем она успела что-то сказать, телефон Игоря, лежавший рядом с ноутбуком, задорно затрезвонил знакомой мелодией – это был Витёк, его лучший друг. Игорь тут же схватил трубку, его лицо расплылось в ещё более широкой улыбке.
— Да, Витюха! Здорово! … Что? Серёга?! Да ладно! Красава! … Мальчишник? А когда? … На этой неделе? Со среды? За городом? На три дня? Ну, ты даешь! … Не, ну а как я могу такое пропустить! Конечно, буду! Обязательно! Всё, договорились, подробности скинешь. Давай!
Он положил трубку, и его буквально распирало от возбуждения.
— Лен, ты не представляешь! Серёга наш женится! Мальчишник закатывает – просто бомба! За город едем, на базу отдыха, три дня отрыва! Как раз со среды по субботу получается. Представляешь, какая компашка соберется!
Он посмотрел на Лену, ожидая, что она разделит его радость, но наткнулся на такой холодный и тяжелый взгляд, что его собственный энтузиазм мгновенно поугас. Она стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела куда-то вдаль, на вечерний город.
— То есть, — начала она медленно, тщательно выговаривая каждое слово, и в её голосе зазвенели льдинки, — твоя мама приезжает во вторник на неделю. А ты со среды по субботу уезжаешь с друзьями за город. Я правильно поняла хронологию событий, дорогой мой?
Игорь почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Он понял, что сейчас начнется.
— Ну, Лен, ну что такого? Мама приедет, вы тут… пообщаетесь, — он попытался улыбнуться, но вышло как-то натянуто и жалко. — Она же не каждый день приезжает. А я же не могу Серёгу подвести, он лучший друг, такой повод! Мы сто лет так не собирались.
Лена резко развернулась. Её лицо, обычно мягкое и улыбчивое, сейчас было похоже на маску – бледное, с плотно сжатыми губами и горящими недобрым огнем глазами.
— «Пообщаетесь»?! — её голос сорвался на крик, который она тут же попыталась подавить, но получилось плохо. Он зазвучал громко и вибрирующее. — Игорь, ты в своем уме?! Ты что, начисто забыл её прошлый приезд?! Или тебе напомнить, как твоя дражайшая матушка «пообщалась» со мной в прошлый раз?!
Как она мне всю кухню перевернула, потому что я, видите ли, чайник «не по фэн-шую» сушу – носиком вниз, а надо, оказывается, носиком вверх, чтобы «энергия правильно циркулировала»?!
Она сделала шаг к нему, и он невольно отступил.
— А ты забыл, как Тамара Васильевна, пока я была на работе, влезла в наш шкаф и перегладила все твои рубашки заново?! Потому что я, по её мнению, оставляю на них «незаметные простому глазу складочки»! И это после того, как я полночи с ними провозилась! А её бесконечные «ценные указания» на кухне? Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу фразу «а вот моя мама делала это не так»!
Я, оказывается, всю нашу совместную жизнь неправильно жарила ТВОИ любимые котлеты, потому что в них нужно добавлять не белый хлеб, а ржаной, и обязательно вымоченный в молоке трехдневной давности!
Её голос звенел от сарказма и плохо сдерживаемой ярости. Игорь начал раздражаться. Он не понимал, почему из мухи раздувается такой слон.
— Лен, ну не преувеличивай ты так! Мама просто хотела как лучше, помочь. Она же из добрых побуждений. Ну, да, у неё свои взгляды на некоторые вещи, она человек такой, что тут поделаешь? Не накручивай себя.
— «Не накручивай себя»?! — Лена рассмеялась коротким, злым смешком. — Это ТЫ мне говоришь «не накручивай себя»?! Это твоя мама из «добрых побуждений» вымыла мою антикварную мельхиоровую сахарницу, каким-то ядреным чистящим средством так, что она вся пошла пятнами, потому что ей показалось, что она «недостаточно блестит»!
Это твоя мама из «добрых побуждений» переставила все мои книги на полках не по авторам, как они стояли, а по цвету обложек, потому что так, видите ли, «эстетичнее»! Игорь, это не «старая закалка», это откровенное неуважение к чужому дому, к чужой жизни, к чужим вещам! Это вторжение!
Она подошла к нему вплотную, глядя снизу вверх, и её глаза метали молнии.
— И что мне теперь, из-за твоих… твоих преувеличений и капризов от мальчишника отказываться?! — он тоже начал заводиться, защищая и мать, и свое право на отдых с друзьями. — Да что ты вообще к маме прицепилась?! Нормально она себя ведет, как любая мать! Это ты всё в штыки воспринимаешь! Друзья меня не поймут, если я не поеду! Серёга обидится на всю жизнь!
Лена отступила на шаг, её лицо вдруг стало очень усталым. Она смотрела на него долго, изучающе, словно видела впервые. Потом её губы сложились в жесткую, непреклонную линию. Голос её стал тихим, но в этой тишине звенела сталь.
— Только попробуй поехать со своими друзьями за город и оставить меня тут со своей матерью! Я сразу тогда на развод подам и поедешь жить к ней в деревню!
Игорь опешил. Он смотрел на жену, не веря своим ушам.
— Ты… ты что, серьезно? Из-за такой ерунды… разводом угрожать? Ты совсем, что ли? Лен, опомнись!
Но в её глазах он не увидел ни капли сомнения. Только холодную, непреклонную решимость. И ему вдруг стало по-настоящему страшно.
— Ты просто устала, Лен, вот и говоришь глупости, — Игорь попытался обнять её, но она увернулась, словно от прикосновения прокаженного. Его рука неловко повисла в воздухе. — Ну какой развод? Из-за чего? Из-за того, что мама приедет, а я на пару дней к другу на мальчишник? Давай не будем доводить до абсурда. Утром поговорим, на свежую голову. Всё будет нормально.
Он и сам пытался в это верить. «Перебесится, — твердил он себе, укладываясь спать на самый краешек их широкой кровати, чувствуя спиной ледяное отчуждение жены. — Женщины, они такие, наговорят сгоряча, а потом остынут. Не может же она всерьез из-за этого рушить семью.
Друг – это святое. Мама – это мама. Ничего страшного не произойдет». Он почти убедил себя в этом, когда наконец провалился в беспокойный сон, в котором Серёга почему-то гнался за ним с огромной поварешкой, а его мама строго отчитывала его за неправильно завязанный галстук.
Утро не принесло облегчения. Лена двигалась по квартире как тень, молчаливая и отстраненная. На его попытки заговорить она отвечала односложно или вовсе делала вид, что не слышит. Завтрак прошел в гнетущей тишине, прерываемой лишь звяканьем ложек.
Игорь чувствовал себя неуютно, словно провинившийся школьник, но упрямство и мысль о том, что он «не должен идти на поводу у женских капризов», брали верх. Он собрал спортивную сумку, бросив туда джинсы, пару футболок и свитер.
— Я вечером позвоню, — сказал он уже в прихожей, обуваясь. Лена стояла в дверях кухни, прислонившись к косяку, и смотрела на него пустым, ничего не выражающим взглядом. — Ты… это… не дуйся. Мама скоро приедет, встреть её нормально. Я быстро, три дня пролетят – не заметишь.
Она ничего не ответила. Только когда он уже открывал входную дверь, её тихий голос догнал его:
— Вещи свои остальные потом заберешь.
Игорь замер на пороге, потом резко мотнул головой, словно отгоняя неприятную мысль, и вышел, не оглядываясь. «Манипулирует, — зло подумал он, спускаясь по лестнице. — Ничего, остынет, как миленькая, когда я приеду. И мама тут ни при чем. Просто характер показывает».
Не прошло и часа после его ухода, как в дверь позвонили. Лена глубоко вздохнула, мысленно досчитала до десяти и пошла открывать. На пороге стояла Тамара Васильевна, цветущая, румяная, с двумя необъятными сумками в руках и лучезарной улыбкой на лице.
— Леночка, здравствуй, дорогая! А я вот и добралась! Еле дотащила гостинцы!
Прежде чем Лена успела предложить помощь, свекровь уже протиснулась в прихожую, окинув её быстрым, оценивающим взглядом с головы до ног.
— Что-то ты бледненькая сегодня, деточка. Недосыпаешь, небось? Или Игорек мой совсем тебя заботами умучил? Ну ничего, я приехала, сейчас мы тут порядок наведем, отдохнешь немного.
«Порядок наведем», — эхом отозвалось в голове у Лены, и она почувствовала, как внутри всё сжалось в тугой комок. Тамара Васильевна, тем временем, уже хозяйничала в прихожей, ставя сумки на пол и критически осматриваясь.
— Пыльновато у вас тут, Леночка, на трюмо. Ты, наверное, забегалась, не успеваешь за всем уследить. Ну, я протру потом, мне не сложно. А Игорек где? На работе уже?
— Игорь уехал, — ровно ответила Лена. — К другу на мальчишник. На три дня.
Брови Тамары Васильевны удивленно поползли вверх.
— На мальчишник? И тебя одну оставил? Прямо перед моим приездом? Ну, дает! Совсем от рук отбился. Ничего, я с ним поговорю, когда вернется. Непорядок это, жену одну бросать, когда мать в гости едет.
Лена промолчала, понимая, что любые объяснения будут бесполезны и только подстегнут свекровь к дальнейшим комментариям. Она провела Тамару Васильевну в гостиную, показала, где можно расположиться. Та, оглядев комнату, тут же подошла к книжному шкафу.
— Ой, а чего это у тебя тут книжки так хаотично стоят? Никакой системы. Надо бы их по росту расставить, или по тематике. А то глаз режет.
«Начинается», — подумала Лена, чувствуя, как закипает раздражение.
— Тамара Васильевна, вы, наверное, с дороги устали? Чай будете? — попыталась она сменить тему.
— Чайку можно, — благосклонно кивнула свекровь, следуя за Леной на кухню. — Только ты заварочный чайник ополосни хорошенько кипяточком, а то налет там, поди, от воды. И чашечки… — она взяла с полки первую попавшуюся чашку, поднесла к свету, придирчиво осмотрела.
— Вот эти, с цветочками, они, конечно, симпатичные, но нет ли у тебя попроще, без рисунка? А то от этих красителей, знаешь, как плохо может быть. И мыть их потом… Рисунок попортишь. Лучше беленькие, как в больнице. И гигиенично, и практично.
Лена молча достала другие чашки. Пока она заваривала чай, Тамара Васильевна уже успела заглянуть в холодильник.
— Ох, Леночка, а что это у тебя тут колбаса такая бледная лежит? Небось, с соей одной? Игорек такую не любит, ему понатуральнее надо. И сыр… какой-то… протухший, что ли? Там плесень же… А, это тот, который заморский… А нашего, российского, пошехонского, нет? Он и вкуснее, и для здоровья полезнее. Ничего, я завтра на рынок схожу, куплю всё, как надо. А то чем ты мужа кормишь, ума не приложу.
Первый вечер в компании свекрови медленно перетекал в ночь. Тамара Васильевна не умолкала ни на минуту: давала советы по поводу стирки («порошок этот твой – одна химия, лучше хозяйственным мылом, по старинке»), критиковала сериал, который Лена включила фоном («пустое всё это, мыльную оперу смотреть, лучше бы книгу почитала, классику»), и подробно рассказывала о болячках своих соседок по даче.
Лена сидела на диване, тупо уставившись в экран, и ощущала, как её терпение истончается с каждой минутой, грозя вот-вот лопнуть, как перетянутая струна. Она лишь кивала и мычала что-то неопределенное в ответ, отчаянно сдерживая рвущиеся наружу слова. Три дня. Ей нужно было продержаться всего три дня. Но уже сейчас они казались ей вечностью.
Следующий день начался с того, что Тамара Васильевна, застав Лену у зеркала в ванной, участливо покачала головой.
— Леночка, деточка, а что это у тебя за круги под глазами такие темные? Ты бы хоть огурчиком их прикрыла, или чайным пакетиком. А то вид, прямо скажем, нездоровый. Игорь вернется, а ты такая замученная. Мужчины, они, знаешь ли, любят, чтобы жена свеженькая была, как майская роза.
А то вот Любочка, дочка моей соседки Марьи Степановны, так она каждое утро контрастный душ и масочку из клубники – так и сияет вся, муж на неё налюбоваться не может.
Лена молча выдавила зубную пасту на щетку, чувствуя, как желваки заходили на скулах. «Майская роза, – подумала она зло. – Конечно. Особенно после ночи, проведенной в раздумьях о том, как бы не придушить кого-нибудь подушкой».
Завтрак превратился в очередное испытание. Лена сварила себе овсянку на воде – привыкла так.
— И это ты называешь завтраком? — всплеснула руками Тамара Васильевна, заглянув ей в тарелку. — Одна вода да крупа. Да где ж тут силы взять на весь день? Игорек мой, он бы от такого нос воротил. Ему с утра надо что-нибудь посущественнее: яичницу с беконом, или блинчиков стопочку.
А ты себя совсем не бережешь, исхудаешь так, на кого похожа будешь? Я вот всегда Игорю говорила: жена должна быть в теле, чтобы и глаз радовала, и деток здоровых родить могла.
Лена с силой воткнула ложку в кашу, едва не расплескав.
— Тамара Васильевна, я так привыкла. Мне нравится, — процедила она сквозь зубы, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Нравится – не нравится, а о здоровье думать надо, — не унималась свекровь. — Вот я в твои годы… — и полилась очередная сага о том, как она, Тамара Васильевна, в молодости успевала и работать на трех работах, и дом в идеальном порядке содержать, и мужа обхаживать, и пироги печь такие, что вся улица сбегалась на запах.
Днем Лена решила заняться уборкой, чтобы хоть как-то отвлечься и занять руки. Она тщательно пропылесосила ковры, вытерла пыль. Не успела она отставить пылесос, как Тамара Васильевна уже была тут как тут, с влажной тряпкой в руках.
— Ты, Леночка, конечно, молодец, стараешься. Но пылесос – это всё баловство. Он только верхний сор собирает, а настоящая пыль, въевшаяся, так и остается. Вот смотри, — она провела своей тряпкой по только что пропылесосенному участку. — Видишь? Серость!
Это всё от недостаточной влажности. Ковры надо не только пылесосить, но и выбивать на снегу зимой, а летом – влажной щеткой чистить, с уксусным раствором, чтобы и цвет освежить, и микробов всех убить. Я тебя научу, как правильно.
И она принялась «учить», ползая по ковру и энергично работая щеткой, которую невесть откуда извлекла. Лена стояла над ней, сжимая кулаки, и чувствовала себя полной недотепой в собственном доме. Каждый звук, издаваемый свекровью – её кряхтение, её поучающий тон, её бесконечные «а вот я…», «а вот надо…» – ввинчивался в мозг, как раскаленная спица.
Вечером, когда Лена начала готовить ужин, Тамара Васильевна оккупировала кухню, устроившись на табуретке с видом главного инспектора. Лена решила сделать куриные отбивные и пюре.
— Мясо ты, конечно, отбиваешь слишком сильно, — тут же раздался комментарий. — Весь сок из него выйдет, будет сухое, как подошва. Надо легонько, через пленочку. И не этой стороной молотка, а вот этой, с мелкими зубчиками. А картошку на пюре ты почему так мелко режешь?
Надо крупными кусками, и варить на медленном огне, чтобы не разварилась в кашу раньше времени. И солишь ты её когда? В начале варки? Ошибка! Солить надо в самом конце, а то твердая будет.
Лена молча делала по-своему, игнорируя советы, но это только раззадоривало Тамару Васильевну.
— Ну что ж ты меня не слушаешь, упрямая какая! Я же тебе добра желаю, хочу, чтобы ты Игоря моего вкусно кормила, чтобы он доволен был. А то приготовишь не пойми что, он потом голодный ходить будет или к соседкам за пирожками бегать.
Мужчину надо дома удерживать вкусной едой! Вот мой покойный муж, царство ему небесное, всегда говорил: «Томочка, твои котлеты – это песня!» А всё потому, что я секрет знала…
К вечеру третьего дня Лена чувствовала себя выжатой, как лимон, и опустошенной. Её внутренний аккумулятор, отвечавший за терпение и самообладание, показывал критически низкий заряд. Последней каплей стал невинный, на первый взгляд, разговор, когда они пили вечерний чай. Тамара Васильевна мечтательно вздохнула:
— Скоро Игорек вернется. Соскучилась по нему, сил нет. Вот бы он уже и о внучатах подумал. Возраст-то подходит. Тебе, Леночка, тоже пора бы. А то часики тикают, знаешь ли. Женское здоровье – оно такое, не вечное. Вот у моей племянницы, Зиночки, двое уже по лавкам бегают, а она тебя моложе на три года. И муж доволен, и дом – полная чаша.
В этот момент что-то внутри Лены окончательно сломалось. Не щелкнуло, не треснуло, а именно сломалось – с глухим, тяжелым хрустом. Она вдруг поняла, что больше не может. Ни секунды. Ни одного слова. Она не может видеть это лицо, слышать этот голос, ощущать это постоянное, удушающее присутствие в своем доме, в своей жизни. Она молча встала, оставив недопитый чай, и пошла в спальню.
Тамара Васильевна что-то говорила ей вслед про пользу ромашкового отвара для женского организма, но Лена уже не слышала. Она открыла шкаф, достала свою дорожную сумку и начала медленно, без суеты, складывать в неё вещи: несколько блузок, джинсы, белье, косметичку.
Её движения были точными и механическими, словно она действовала по давно заученной программе. На лице не отражалось никаких эмоций – только холодная, стальная решимость.
Когда сумка была почти собрана, в дверях спальни появилась Тамара Васильевна. Она с удивлением посмотрела на Лену, на сумку.
— Леночка, а ты куда это собралась? Что-то случилось? Ты побледнела опять. Я же говорила, ромашка…
Лена не ответила. Она застегнула молнию на сумке, взяла её в руку. Затем подошла к письменному столу, нашла листок бумаги и ручку. Быстро, твердым почерком она написала несколько строк, сложила листок пополам и положила на самое видное место – на Игореву подушку.
Затем она, не глядя на ошарашенную свекровь, которая всё ещё пыталась что-то спросить, бормоча про давление и необходимость прилечь, прошла мимо неё, вышла из спальни и направилась к входной двери.
— Лена! Да постой же ты! Что происходит?! — голос Тамары Васильевны наконец обрел встревоженные нотки, когда до неё начало доходить, что это не шутки.
Лена уже открывала дверь. Обернулась на мгновение. Взгляд её был пуст.
— Передайте Игорю, что его вещи я тоже упакую. Пусть забирает, когда ему будет удобно. Я вас на ночь глядя выгонять не буду, сама у подруги переночую, но завтра, чтобы вас с вашими советами тут не было.
И она вышла, оставив Тамару Васильевну одну посреди квартиры, с открытым от изумления ртом и ворохом непрозвучавших советов.
Игорь вернулся в субботу после обеда, как и обещал. Мальчишник удался на славу: голова слегка гудела от выпитого накануне, мышцы приятно ныли после импровизированного футбольного матча, а в телефоне хранилась куча дурацких фотографий и видео, которые еще долго будут вызывать улыбки. Он даже заехал по дороге в цветочный ларек и купил небольшой букет.
Так, для профилактики, чтобы смягчить Ленино предполагаемое недовольство. Он представлял, как она, конечно, сначала надуется, может быть, даже попилит его немного для порядка, но потом увидит цветы, его слегка виноватый вид, и оттает. Мама, наверное, уже успела напечь пирогов, и они все вместе сядут пить чай.
Он открыл дверь своим ключом, входя в квартиру с предвкушением домашнего уюта и запаха свежей выпечки.
— Ма! Лен! Я дома! Принимайте блудного сына!
Тишина. Непривычная, гулкая тишина встретила его вместо радостных возгласов или хотя бы ворчания. Из кухни не доносилось ни звука, ни запаха. Игорь нахмурился, прошел в гостиную. Пусто. Только на диване аккуратно сложен плед, которым обычно укрывалась мать, когда смотрела телевизор. Сердце неприятно екнуло.
— Мам? — позвал он громче, заглядывая в спальню.
Их двуспальная кровать была застелена идеально ровно, как в гостинице. На его подушке лежал сложенный вдвое белый листок бумаги. На Лениной половине кровати не было её привычного шелкового халатика, с прикроватной тумбочки исчезла её книга и крем для рук.
Шкаф был приоткрыт, и Игорю хватило одного взгляда, чтобы понять – её полки пусты. Букет астр выпал из его ослабевших пальцев, цветы с глухим стуком рассыпались по ковру.
Дрожащей рукой он взял записку. Почерк был Ленин, твердый, без единой помарки. «Игорь. Я предупреждала. Моё решение о разводе окончательно. Вещи свои можешь начинать собирать, когда я вернусь, чтобы ни тебя ни твоей матери не было в моей квартире! Видеть вас обоих не хочу».
Игорь несколько раз перечитал короткое послание, но смысл доходил до него медленно, как сквозь вату. Развод. Она действительно это сделала. Ушла. Не просто поругалась, не просто обиделась – ушла навсегда. В этот момент из кухни вышла Тамара Васильевна. Вид у неё был растерянный и одновременно какой-то обвиняющий.
— Игорек, сынок, ты приехал… А тут такое… — начала она жалобным тоном, но, увидев его лицо и записку в руке, тут же сменила тактику. — Вот, полюбуйся! До чего ты довел девку! Я же тебе говорила, что она с гонором, что её в ежовых рукавицах держать надо! А ты что?
Распустил её совсем! Потакал всем её капризам! Теперь вот хлебай полной ложкой! Оставила записку и умотала, как последняя… даже слова подобрать не могу!
Игорь медленно поднял на неё глаза. В них не было ни растерянности, ни печали. Только нарастающая, холодная ярость.
— Это ты… — проговорил он тихо, но так, что Тамара Васильевна невольно отступила на шаг. — Это ТЫ её выжила отсюда. Ты! Своими вечными придирками, своими советами, своим желанием всё переделать под себя! Ты думаешь, я не знаю, как она эти три дня тут с тобой куковала?! Думаешь, она мне не рассказывала про твои прошлые «подвиги»?!
— Да как ты смеешь, сынок?! — Тамара Васильевна вспыхнула, её щеки залил гневный румянец. — Я для вас старалась! Хотела как лучше! Чтобы в доме порядок был, чтобы ты накормлен был по-человечески! А она что? Фифа столичная! Ей слово поперек не скажи! Белоручка! Ни приготовить толком, ни убрать! Только и знает, что командовать!
— «Как лучше»?! — Игорь повысил голос, и он зазвучал резко, с металлом. — Твое «как лучше» разрушило мою жизнь! Мою семью! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?! Я просил тебя хоть раз не лезть?! Просил не указывать ей, как жить в её собственном доме?! Это из-за тебя она ушла! Из-за твоего невыносимого характера!
Тамара Васильевна задохнулась от возмущения. Она не привыкла слышать от сына таких слов. Обычно он был мягким, уступчивым, всегда становился на её сторону, пусть и молчаливо.
— Ах, вот как ты заговорил?! Значит, я во всем виновата?! Неблагодарный! Я тебе жизнь посвятила, всё для тебя делала, а ты… ты эту… вертихвостку защищаешь?! Да она мизинца моего не стоит! Пустышка! Нашла тебя тупицу, окрутила, а теперь хвостом вильнула!
— Замолчи! — рявкнул Игорь так, что даже сам удивился силе своего голоса. Он подошел к матери вплотную. — Хватит! Достала! Всю жизнь ты мне указывала, что делать, с кем дружить, как жить! Я терпел! Но это – предел! Ты не имела права вмешиваться в мою семью! Это был МОЙ дом, МОЯ жена! А ты всё испортила! Всё!
— Да что ты в ней нашел?! — не уступала Тамара Васильевна, её голос тоже звенел от ярости. — В этой выскочке?! Я тебе сто раз говорила, она тебе не пара! Не нашего поля ягода! Тебе нужна была простая, хозяйственная женщина, а не эта… кукла размалеванная!
— Она была моей женой! Любимой женщиной! А ты… ты просто приехала и всё растоптала! — Игорь отвернулся, чувствуя, как его колотит от бессильной злобы. — Убирайся! Слышишь? Убирайся из этого дома! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Никогда!
Тамара Васильевна замерла, лицо её исказилось. Такого она от него не ожидала. «Убирайся»? Ей, родной матери?
— Так вот какова твоя благодарность, сынок? — прошипела она, и в её голосе послышались змеиные нотки. — Выгоняешь родную мать из-за этой… затасканной девки? Ну что ж. Ты свой выбор сделал. Только потом не приползай ко мне, когда она тебя окончательно оберет и бросит, как ненужную вещь!
Она резко развернулась и направилась в комнату, где были её вещи. Через несколько минут она вышла с сумкой в руках, уже одетая. Остановилась в дверях, окинув Игоря презрительным взглядом.
— Проклинаю тот день, когда я переступила порог этого дома! И тебя, неблагодарного щенка, тоже! И брак твой этот… туда ему и дорога! Развалился, и слава богу! Не будет у тебя счастья, запомни мои слова! Не будет!
С этими словами она вышла, не хлопнув дверью, но закрыв её с такой окончательной твердостью, что Игорю показалось, будто весь мир рухнул. Он остался один посреди пустой квартиры, где еще недавно была его семья. Рассыпанные астры на полу казались насмешкой. Он медленно опустился на диван, глядя в одну точку.
Тишина давила на уши, и в этой тишине отчетливо слышался треск рассыпающейся в прах его жизни. Он потерял жену. Он потерял мать. И всё из-за одного дурацкого мальчишника и неспособности вовремя сказать «нет». Или, может, всё началось гораздо раньше…
