— Открывай, алкаш! Знаю, что дома! — женский голос за дверью был злой, срывающийся. — Третий день музыку врубаешь!
Я стояла в подъезде новосибирской пятиэтажки и не могла поверить, что это про моего сына кричат. Про моего Максима, который всегда был примером для всех.
Дверь напротив приоткрылась. Пожилая женщина в халате выглянула в коридор.
— Вы к Петрову? Бесполезно. Он если напьется, то дней на пять. Потом отходит, извиняется. А через неделю опять.
— Я его мать, — выдавила из себя.
Женщина ахнула, прижала руку к груди.
— Господи! Простите! Я думала, вы из управляющей компании. Они обещали меры принять.
Меры. К моему сыну собираются принимать меры.
— Давно он так?
— Месяца три уже. Сначала просто выпивал по вечерам. Тихо, никому не мешал. А последний месяц — кошмар. Музыка до утра, крики, бутылки с балкона летят.
Я достала ключи. Максим дал запасные, когда переезжал. «На всякий случай, мам. Вдруг приедешь в гости.»
Приехала.
Замок поддался не сразу. Внутри забит чем-то. Толкнула сильнее — дверь открылась. За ней валялась гора обуви вперемешку с пустыми бутылками.
Запах ударил в нос. Перегар, немытое тело, гниющая еда. Я зажала нос рукой.
— Максим?
Тишина. Только из комнаты доносилась музыка. Та самая, про которую кричала соседка.
Прошла по коридору. Под ногами хрустел мусор. На кухне — горы грязной посуды, пустые бутылки, окурки. Мой сын не курил. Или я думала, что не курил.
В комнате на диване лежало что-то, накрытое одеялом. Что-то, а не кто-то. Потому что в этом опухшем, небритом существе я с трудом узнала сына.
— Максим!
Он открыл глаза. Мутные, красные, чужие.
— Мам? — голос хриплый, пьяный. — Ты чего здесь?
— За тобой приехала.
Он попытался сесть, не смог. Махнул рукой.
— Уезжай. Я в порядке.
В порядке. Я огляделась. Комната как после бомбежки. Везде бутылки, окурки, какие-то тряпки. На столе засохшая еда в одноразовой посуде.
— Максим, что с тобой произошло?
— Ничего. Отдыхаю просто. Отпуск взял.
— Не ври мне! Я звонила на твою работу!
Он дернулся, как от удара. Закрыл лицо руками.
— Зачем звонила? Зачем приехала?
— Затем, что ты мой сын! И ты спиваешься!
— Не твое дело!
Встал, пошатываясь. Прошел мимо меня на кухню. Я пошла следом. Смотрела, как он шарит по шкафам, ищет выпивку.
— Кончилась? — спросила я.
— Что?
— Водка твоя кончилась?
Он обернулся. В глазах злость.
— Причем тут водка? Я пиво хотел.
— Максим, не ври мне. Я не слепая.
Открыла холодильник. Пусто. Только бутылка кефира, просроченного на месяц.
— Когда ты последний раз нормально ел?
— Мам, отстань!
— Не отстану!
Схватила его за плечи, развернула к себе. Под пальцами — кости. Похудел килограмм на двадцать.
— Сынок, что случилось? Расскажи мне!
Он вырвался, отошел к окну.
— Ничего не случилось. Устал просто. Выгорел.
— От чего выгорел?
— От всего! От работы, от людей, от этого города!
— Но ты же говорил, что все отлично! Что карьера идет в гору!
Он засмеялся. Страшно, надрывно.
— Карьера! Да, была карьера. Пока не пришел новый начальник. Молодой, амбициозный. Решил команду обновить. А я что? Я старый. Мне тридцать пять, мам! Для IT это пенсия!
— Тебя уволили?
— Официально — сокращение. По факту — вышвырнули. Как использованную салфетку.
Сел на табурет, обхватил голову руками.
— Три месяца искал работу. Везде отказ. Молодые нужны, перспективные. А я отработанный материал.
— Почему не сказал мне?
— Что сказать? Что твой успешный сын — неудачник? Что все, чем ты гордилась, рухнуло?
— Максим…
— Знаешь, что самое страшное? Я поверил, что действительно ничего не стою. Что правильно меня выкинули.
Встал, пошел в комнату. Я — за ним.
— И ты решил спиться?
— Я не решил! Просто… просто однажды выпил, чтобы заснуть. Потом еще. Потом уже не мог без этого.
Рухнул на диван, закрыл глаза.
— Уезжай, мам. Не смотри на это.
— На что?
— На то, во что превратился твой золотой мальчик.
Золотой мальчик. Да, он был золотым. Отличник, красный диплом, аспирантура. Первая работа — сразу хорошая должность. Рост, развитие, перспективы.
А теперь лежит на грязном диване в съемной квартире. Пьяный, опустившийся, сломленный.
Села рядом, погладила по голове. Волосы грязные, слипшиеся.
— Сынок, давай вернемся домой.
— Нет.
— Почему?
— Потому что дома все знают, какой я молодец. Соседи, друзья, родственники. Максимка наш в Новосибирск уехал, карьеру делает! А я что им скажу?
— Скажешь правду. Что не сложилось.
— Не сложилось… Мам, мне тридцать пять лет. У меня ничего нет. Ни работы, ни семьи, ни дома. Только эта дыра и бутылка.
— У тебя есть я.
Он открыл глаза, посмотрел на меня. Трезвеющим, осознающим взглядом.
— Мам, я не хочу, чтобы ты это видела.
— Уже вижу.
— Тогда уезжай и забудь. Скажи всем, что я умер. Так будет лучше.
— Максим!
— Что Максим? Посмотри на меня! Я же конченый!
Встал, пошатнулся. Я поддержала.
— Пойдем в ванную. Помоешься.
— Зачем?
— Затем, что ты воняешь. И затем, что мы поедем домой.
— Я сказал — нет!
— А я сказала — да!
Потащила его в ванную. Он сопротивлялся, но слабо. Силы кончились.
Включила воду, стала стаскивать с него грязную футболку. Он стоял как ребенок — покорный, безвольный.
— Мам, не надо…
— Надо. Давай, раздевайся.
Вышла, чтобы дать ему помыться. Села на кухне среди бардака. Достала телефон, позвонила соседке — той самой, что написала.
— Алло, Светлана? Это мама Максима. Спасибо, что сообщили.
— Ой, я не знала, стоит ли… Просто уже невмоготу стало.
— Правильно сделали. Скажите, он часто так?
— Последний месяц — постоянно. Напьется на неделю, потом день-два трезвый. Извиняется, обещает, что больше не будет. А потом снова.
— Понятно. Мы сегодня уедем. Простите за беспокойство.
— Да что вы! Мне его жаль. Хороший парень был. Всегда здоровался, помогал сумки донести. А потом что-то сломалось.
Сломалось. Точное слово.
Максим вышел из ванной. В моем халате — свою одежду я выкинула. Чистый, но такой же потерянный.
— Есть хочешь?
— Нет.
— Все равно поешь.
Нашла в сумке печенье, заварила чай из своих пакетиков — его чай просрочен года два.
Он ел механически, не чувствуя вкуса.
— Мам, я не поеду.
— Поедешь.
— Нет. Что я там делать буду? На шею вам сяду?
— Будешь лечиться.
— От чего? От неудачника не лечат.
— От алкоголизма лечат.
Он дернулся как от пощечины.
— У меня нет алкоголизма!
— Нет? Максим, ты месяц не просыхаешь!
— Это временно! Справлюсь сам!
— Как справишься? Силой воли? Той самой, которой хватило довести себя до такого состояния?
Жестко сказала. Но иначе нельзя. Я видела, как спивался мой отец. Те же отговорки, те же обещания.
— Мам, я не алкоголик. Просто трудный период.
— Трудный период — это когда выпил раз-другой. А ты живешь в помойке и не можешь без бутылки!
Встала, прошлась по кухне.
— Знаешь, что я вижу? Грязь, вонь, пустые бутылки. Это не трудный период. Это дно.
— Спасибо за поддержку!
— Не за что. Максим, я не буду тебя жалеть. Жалость тебя сюда и привела.
— Что привела?
— Жалость к себе! Ах, меня уволили! Ах, я никому не нужен! Ах, я неудачник! И давай топить это в водке!
Он смотрел на меня с обидой, злостью, болью.
— Ты не понимаешь…
— Что не понимаю? Что тяжело? Понимаю. Что обидно? Понимаю. Но это не повод спиваться!
— А что повод? Что повод бросить все и приехать за тридцатипятилетним сыном как за малым ребенком?
— То, что ты мой сын. И я тебя люблю.
Он отвернулся. По щеке покатилась слеза.
— Не надо меня любить. Я не достоин.
— Это я буду решать — достоин или нет.
Села рядом, обняла. Он уткнулся мне в плечо и заплакал. Как в детстве, когда упал с велосипеда. Только тогда можно было подуть на ранку, и все пройдет. А сейчас…
— Мам, я не знаю, как жить дальше.
— Узнаешь. Но сначала надо перестать пить.
— Я не смогу.
— Сможешь. С помощью врачей сможешь.
— Все узнают…
— И что? Максим, что страшнее — что узнают, или что ты сопьешься окончательно?
Он молчал. Потом кивнул.
— Поедем.
Собирались быстро. Вещей почти не было — все продал за последние месяцы. Только документы, ноутбук и пара джинсов.
Хозяйке квартиры позвонил сам. Извинился за беспорядок, пообещал оплатить уборку.
— Она сказала, чтобы я больше не появлялся, — сообщил, положив трубку.
— Найдешь другое жилье. Когда вылечишься.
— Если вылечусь.
— Когда. Не если, а когда.
В такси он спал, привалившись к моему плечу. Я смотрела в окно на чужой город, который сломал моего сына. Или он сам себя сломал? Не важно.
Важно, что он жив. Что согласился ехать. Что есть шанс.
В аэропорту он вдруг остановился.
— Мам, а если не получится? Если я сорвусь?
— Попробуем еще раз.
— А если снова сорвусь?
— Снова попробуем.
— Ты же устанешь.
— Не устану.
— Почему?
— Потому что ты мой сын. А от детей не устают.
Он улыбнулся. Криво, неуверенно, но улыбнулся. Впервые за этот день.
В самолете спросил:
— Мам, ты правда веришь, что я справлюсь?
— Верю.
— Почему?
— Потому что ты сильный. Просто забыл об этом.
— Я не чувствую себя сильным.
— Это пройдет. Главное — ты согласился на помощь. Это уже сила.
Он задумался. Потом взял меня за руку.
— Спасибо, что приехала.
— Не за что.
— Нет, правда. Я бы… я бы не выбрался сам.
— Выбрался бы. Рано или поздно.
— Или поздно было бы слишком поздно.
