— Олег, нам нужно поговорить, — начала она, и голос её был на удивление ровным, лишённым всякой эмоции, словно она зачитывала сводку погоды.
Он как раз ставил на журнальный столик перед Костяном тарелку с дымящимися пельменями, щедро политыми сметаной. Услышав её тон, Олег поморщился, будто его заставили проглотить лимон. Он даже не повернулся, продолжая суетливо поправлять салфетку рядом с тарелкой друга.
— Ир, ну не начинай, а? Костяну и так тяжело, надо человеку помочь. Мы же друзья.
И в этот момент что-то внутри Ирины, что до этого натужно скрипело и держалось на последней ржавой пружине, с оглушительным треском лопнуло.
Она вернулась домой пятнадцать минут назад. Открыла дверь и сразу получила удар под дых. Это была не просто вонь — это был густой, многослойный концентрат чужой, неопрятной жизни, который за неделю успел намертво въесться в обои, мебель, в сам воздух её квартиры. Смесь застарелого сигаретного дыма, который Костян лениво выдыхал в приоткрытую форточку, кисловатый дух вчерашнего пива и тяжёлая, сальная нота немытого мужского тела. Этот запах преследовал её повсюду: в спальне, в ванной, он, казалось, пропитал даже её одежду в шкафу.
В гостиной, на её любимом месте на диване, в той самой вмятине, которую её тело формировало годами, развалился Костян. В вытянутой серой футболке с жирным пятном на груди и несвежих трениках он яростно колотил по клавишам её рабочего ноутбука, из динамиков которого неслись визги и взрывы какой-то стрелялки. Он не поздоровался. Он даже не оторвал взгляда от экрана, лишь досадливо дернул плечом, когда она прошла мимо, загородив ему на секунду свет от торшера.
Из кухни, сияющий и совершенно счастливый, выплыл Олег. В его руках была кастрюля.
— О, ты уже пришла! А мы тут с Костяном решили пельменей сварить. Ты не против?
Она не ответила. Она молча прошла в спальню, единственное место, куда Костян ещё не рисковал заходить, и плотно прикрыла за собой дверь. Сбросила с себя офисную блузку и юбку, пропахшие чужим домом, и натянула домашние штаны и футболку. Она смотрела на себя в зеркало и видела на своём лице брезгливую усталость. Она видела, как её дом, её крепость, её место силы, на глазах превращается в ночлежку, в проходной двор, где главный — не она, хозяйка, а этот потный, ленивый пришелец и её муж, превратившийся в его личного лакея. «На пару дней, Ириш, ему просто надо перекантоваться, пока с работой не решит», — говорил Олег неделю назад. Эти «пара дней» теперь казались бесконечным, липким кошмаром.
Она вышла обратно в тот самый момент, когда Олег с почти отеческой заботой ставил тарелку перед своим другом. Костян, не отрываясь от игры, уже тянул к ней руку. Он не собирался есть за кухонным столом. Он собирался жрать здесь, на диване, роняя капли сметаны на обивку, которую она так тщательно выбирала. И именно тогда она произнесла свою фразу. Спокойную, убийственно ровную.
В ответ на ленивое нытьё мужа она не стала кричать. Она сделала несколько шагов вперёд и остановилась между Олегом и диваном, загораживая Костяну вид на экран. Тот недовольно поднял на неё мутный взгляд. Олег замер с пустой кастрюлей в руках, его лицо выражало искреннее страдание, будто это не он превратил их жизнь в бардак, а она была источником всех проблем.
— Помочь? — переспросила Ирина, и в её голосе появились первые металлические нотки. — Помочь человеку, который за неделю не сделал ничего, кроме как проел дыру в моём диване и в нашем бюджете? Который пользуется моими вещами без спроса и превратил гостиную в свинарник? Это ты называешь помощью, Олег?
Олег посмотрел на неё так, будто она только что заговорила на неизвестном ему языке. На его лице, ещё секунду назад сияющем от простодушной гордости за сваренные пельмени, отразилось обиженное недоумение. Он поставил пустую кастрюлю на пол, словно она внезапно стала слишком тяжёлой.
— Ир, ты опять за своё? Я же сказал, это временно. У Костяна чёрная полоса. С работы уволили, с квартиры съехал. Куда ему идти? На улицу? Ты этого хочешь? Чтобы я друга на улицу выгнал?
Его голос был полон праведного негодования. Он смотрел на неё как на бездушного истукана, не способного понять высоких материй мужской дружбы и взаимовыручки. А она в этот момент смотрела не на него. Её взгляд скользнул по гостиной, фиксируя детали с холодной, протокольной точностью. Вот на подлокотнике дивана присохшие крошки от чипсов. Вот рядом с ножкой журнального столика сиротливо притаилась пустая пивная банка, которую Костян вчера поленился донести до мусорки. Вот на экране её ноутбука, который она протирала специальной салфеткой каждое утро, жирный отпечаток чьего-то пальца. А вот и сам Костян, который медленно, с ленцой, закрыл крышку ноутбука, отставил его в сторону и взял тарелку с пельменями. Он положил её себе на колени и с интересом наблюдал за разворачивающейся сценой, лениво подцепив на вилку первый пельмень.
Вся эта картина — её бесхребетный муж, разыгрывающий роль благородного спасителя, и его наглый приятель, который даже не счёл нужным сделать вид, что ему неловко — слилась в один чудовищный образ. И спокойствие, которое она так старательно удерживала, испарилось без следа. Оно не просто ушло — оно взорвалось.
— Твой Костян уже неделю живёт в НАШЕЙ гостиной, жрёт НАШУ еду и воняет перегаром! Это не помощь другу, это приют для бомжей! Либо он сегодня же убирается из моего дома, либо ты собираешь свои вещи и убираешься вместе с ним!
Она сделала шаг к нему, и Олег инстинктивно отступил. Его лицо из обиженного стало испуганным. Он не привык видеть её такой. Он привык к её молчаливым упрёкам, к надутым губам, к тихим вздохам. К этому представлению он не был готов.
— Меня достало, что я прихожу с работы в свой дом и не могу дышать от вони! Я не могу сесть на собственный диван, потому что он превратился в его лежбище! Я не могу открыть свой ноутбук, не рискуя испачкаться в его жире! Какая, к чёрту, чёрная полоса, Олег?! Он за эту неделю хотя бы раз открыл сайт с вакансиями? Или вся его «тяжёлая ситуация» заключается в выборе, какое пиво пить сегодня вечером и в какую игру играть на моём компьютере?!
— Слушай…
— Так вот, я тебе повторяю, — вычеканила она, глядя ему прямо в глаза. — Либо он сегодня же убирается из моего дома, либо ты собираешь свои вещи и убираешься вместе с ним!
Она бросила это в него, как камень. И замолчала, тяжело дыша. И в этой паузе, густой от её ярости, раздался третий голос. Ленивый, с набитым ртом.
— Олег, не парься, — протянул Костян, проглотив пельмень. Он ухмыльнулся, глядя на Ирину без тени смущения. — Я же говорил, у тебя жена с характером. Боевая.
Этот комментарий подействовал на Олега, как укол адреналина. Страх на его лице сменился оскорблённой солидарностью. Он нашёл точку опоры. Он был не один. Его друг, его несчастный, гонимый друг, был на его стороне. Он выпрямился, и в его голосе зазвучал металл, которого Ирина не слышала уже много лет.
— Ты слышала? Слышала себя со стороны? Приют для бомжей… Ты вообще понимаешь, что такое дружба? Что такое быть мужиком и подставить плечо, когда твоему братану хреново? Нет, ты не понимаешь! Тебе лишь бы твои подушечки на диване были ровно разложены! Костян — мой лучший друг! Он мне как брат! И я не вышвырну его на улицу только потому, что тебе, видите ли, запах не нравится!
Он почти кричал, размахивая руками, а Костян на диване одобрительно кивал, продолжая методично работать вилкой. И в этот момент Ирина поняла нечто важное. Она поняла, что её враг — не этот ленивый, нечистоплотный увалень на диване. Её враг — вот этот человек, её муж, который готов защищать чужое право гадить в их общем доме с яростью, достойной защиты отечества. Она поняла, что она одна против них двоих. Против этого странного, уродливого симбиоза, где один паразитирует, а другой счастлив быть тем, на ком паразитируют. И они оба смотрят на неё как на общего врага, который посмел нарушить их идиллию.
— Ты что, не слышишь меня? Я сказал, он остаётся! — крикнул Олег, и его лицо побагровело от смеси ярости и уязвлённого самолюбия.
Ирина не отступила. Она даже не вздрогнула. Вместо этого она сделала то, чего он ожидал меньше всего: она усмехнулась. Это была не весёлая и не нервная усмешка. Это была холодная, острая, как осколок стекла, усмешка человека, который только что разгадал дешёвый фокус. Она окинула взглядом сначала своего мужа, такого растерянного и одновременно напыщенного в своей позе защитника, а затем перевела взгляд на Костяна, который с невозмутимым видом жевал уже пятый пельмень.
— Дружба… Мужское братство… — произнесла она тихо, но так отчётливо, что каждое слово повисло в пропитанном вонью воздухе. — Олег, ты действительно думаешь, что это про дружбу? Ты правда веришь, что ты сейчас поступаешь как благородный и сильный мужчина?
Она сделала шаг назад, словно давая ему возможность лучше рассмотреть всю композицию. Её рука обвела гостиную.
— Посмотри на это. Твой «брат», которому так тяжело, сидит и жрёт, развалившись на чужом диване. Он даже не считает нужным сказать спасибо или хотя бы сделать вид, что ему неудобно за доставленные проблемы. А ты, его верный оруженосец, стоишь тут, готовый порвать меня в клочья за то, что я посмела потревожить его величество. Олег, это не дружба. Это ты до сих пор отчаянно пытаешься заслужить одобрение своего «крутого» школьного приятеля.
Олег дёрнулся, как от удара. Это обвинение было слишком точным, слишком унизительным.
— Что ты несёшь? Какое одобрение? Мы друзья с первого класса! Мы через всё вместе прошли!
— Вот именно! — её голос стал режущим, как скальпель. — Только ты из этого «всего» как-то выкарабкался. У тебя есть работа, дом, семья. А твой друг Костян так и остался тем самым пацаном с последней парты, который был уверен, что его обаятельной наглости достаточно, чтобы весь мир лёг к его ногам. И знаешь, что самое жалкое? Ты до сих пор смотришь на него снизу вверх. Ты боишься показаться ему неправильным. Боишься, что он, не дай бог, решит, что ты стал подкаблучником. Ты не помогаешь ему, Олег. Ты его обслуживаешь. Ты — его лакей, который панически боится потерять расположение своего ленивого хозяина, потому что без него ты сам не знаешь, какой ты «мужик».
Слово «лакей» ударило по нему с физической силой. Лицо Олега исказилось, он открыл рот, чтобы выкрикнуть что-то в ответ, но смог выдавить лишь нечленораздельный, булькающий звук. Он был обезоружен.
И тут Костян, который до этого момента был лишь частью декораций, решил, что пора вмешаться. Он медленно, с демонстративной ленцой, поставил тарелку на журнальный столик. Сметана оставила на полированной поверхности жирный белый след. Он вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на Ирину долгим, тяжёлым взглядом.
— Слышь ты, — процедил он, и в его голосе не было и тени той «тяжёлой жизненной ситуации», о которой говорил Олег. В нём была чистая, незамутнённая наглость. — Ты бы рот свой прикрыла. Олег — нормальный мужик и настоящий друг, в отличие от некоторых. Он понимает, что такое поддержка. Мы с ним через такие вещи проходили, пока ты тут свои подушечки по цвету подбирала.
Ирина снова усмехнулась, но на этот раз её улыбка была широкой, хищной. Она нашла то, что искала. Маска была сорвана.
— Через такие вещи? — переспросила она, смакуя каждое слово. — Это ты так называешь совместные попойки до потери памяти и унизительные поиски денег на утреннее пиво? О, я прекрасно вижу вашу «дружбу», Костя. Один не в состоянии удержаться ни на одной работе и привык жить за чужой счёт, паразитируя на любом, кто позволит. А второй так отчаянно боится признать, что его единственный «настоящий друг» — это обыкновенный неудачник и альфонс, что готов тащить его на своей шее, кормить, поить и называть это великим братством.
Она перевела взгляд с перекошенного от злости лица Костяна на мертвенно-бледное лицо своего мужа.
— Вы же просто созданы друг для друга. Один — паразит. Другой — среда обитания. Идеальный симбиоз.
Слова «паразит» и «среда обитания» повисли в воздухе, как приговор. Они были настолько точными и унизительными, что у обоих мужчин не нашлось на них ответа. Костян на диване застыл с полуоткрытым ртом, его наглая ухмылка сползла, обнажив растерянное и злое выражение лица. Олег же просто стоял, обмякнув, словно из него выпустили весь воздух. Он смотрел на жену так, будто видел её впервые — не Ирину, с которой прожил семь лет, а чужого, холодного и безжалостного человека.
— Ты… ты совсем с ума сошла? — наконец выдавил он, но голос его был слабым и неуверенным. — Нести такую чушь…
— Истеричка, — бросил ему в поддержку Костян, приходя в себя. Он попытался вернуть себе прежний развязный вид, но получилось плохо. — Олег, да не слушай ты её. Бабы всегда так, когда им что-то не по их.
Это был их последний, самый жалкий рубеж обороны — свести всё к банальной женской истерике. Но Ирина больше не слушала. Она не собиралась спорить или что-то доказывать. Она развернулась и молча вышла из гостиной. Мужчины переглянулись. В их взглядах читалось облегчение: она сдулась, ушла плакать в спальню, сцена окончена. Олег даже позволил себе криво усмехнуться, показывая Костяну, что всё под контролем.
Но она пошла не в спальню. Она направилась к встроенному шкафу в коридоре, открыла антресоль и, встав на цыпочки, потянула на себя что-то тяжёлое и пыльное. Через минуту она вернулась в гостиную. В её руках был старый, пожелтевший от времени и покрытый сомнительными пятнами тонкий матрас, который они когда-то брали на дачу, и свалявшееся байковое одеяло, пахнущее нафталином и забвением.
Она без единого слова бросила всё это на пол у дивана. Пыль взметнулась в воздух, затанцевав в луче света от торшера.
— Что… что это? — опешил Олег.
Ирина подняла на него абсолютно спокойный, пустой взгляд. Ярость ушла. На её месте остался холодный, сверкающий лёд.
— Ты сказал, он остаётся. Хорошо. Я не против. Ты хотел помочь другу? Замечательно. Я даже помогу тебе в этом. Только давай называть вещи своими именами. Это не гостиная. Это ночлежка. И правила здесь теперь мои.
Она подошла к журнальному столику, взяла свой ноутбук и захлопнула его. Затем взяла тарелку с недоеденными пельменями Костяна, от которой по-прежнему шёл пар.
— Еда — на кухне. За столом. Как у всех нормальных людей. Использованную посуду мыть сразу за собой. Мыться — раз в день, обязательно. Курить — только на общем балконе, а не в форточку. Это — твоё спальное место, — она кивнула на брошенный на пол матрас, обращаясь напрямую к Костяну. — Диван — это мебель. На нём сидят. Спят — здесь.
Костян побагровел. Он вскочил с дивана, готовый взорваться.
— Да ты охренела?! Я тебе не…
— Ты будешь жить по моим правилам или не будешь жить здесь вообще, — отрезала Ирина, даже не повысив голоса. Её спокойствие было страшнее любого крика. — Выбор за тобой. И за тобой тоже, Олег.
Она развернулась, собираясь уйти, но на полпути остановилась, словно что-то забыла. Она снова подошла к шкафу, достала оттуда ещё одно старое, тонкое одеяло, похожее на тряпку, и, вернувшись, протянула его не Костяну, а своему мужу. Олег тупо смотрел то на одеяло, то на её лицо.
— Это тебе, — так же ровно сказала она. — Ты же его брат. Ты же хочешь подставить ему плечо. Так будь с ним до конца. Ты выбрал его сторону, а не мою. Значит, твоё место теперь здесь, с ним. На полу. Поддерживай своего друга.
Она вложила одеяло ему в безвольно опущенные руки. Оно имело безжизненный, жалкий вес. Олег смотрел на эту вещь в своих руках, потом на лицо Ирины, и до него медленно, чудовищно медленно, начала доходить вся глубина произошедшего. Она не выгнала его. Она не устроила скандал со сбором вещей. Она сделала нечто гораздо худшее. Она просто вычеркнула его. Аннулировала. Оставила его здесь, в этой грязной гостиной, уравняв в правах с тем самым паразитом, которого он так яростно защищал.
Ирина забрала со столика пульт от телевизора, положила его на крышку ноутбука.
— Спокойной ночи, мальчики, — сказала она и, не оглядываясь, ушла в спальню. Дверь за ней закрылась. Без хлопка. Просто тихий, окончательный щелчок замка.
Олег и Костян остались стоять посреди комнаты. В воздухе всё ещё пахло пельменями, потом и пылью. На полу лежал убогий матрас. В руках у Олега было старое, вонючее одеяло. Костян посмотрел на своего «брата», и в его взгляде не было ни сочувствия, ни поддержки. Только холодная, злая досада. А Олег смотрел на закрытую дверь спальни, и в его голове не было ни одной мысли. Только оглушающее понимание того, что он только что потерял всё. И проиграл. Бесповоротно…
