— Олег, это уже невыносимо! Твоя мать опять устроила мне допрос с пристрастием! — Вероника влетела в квартиру, едва не сбив с тумбочки в прихожей чашу для ключей.
Щёки её пылали, а в глазах стоял тот самый недобрый блеск, который Олег научился распознавать безошибочно – предвестник бури. Он, однако, лишь нехотя оторвался от экрана телевизора, где какой-то усатый знаток в очках с жаром доказывал преимущество одной марки автомобилей над другой. Звук работающего пылесоса из рекламы на мгновение заполнил повисшую паузу.
— Что случилось, Ник? Опять мама? — голос его был спокойным, даже слишком спокойным, что злило Веронику ещё больше. Словно её кипящий гнев был чем-то обыденным, вроде прогноза погоды, на который не стоит обращать особого внимания.
— «Опять мама»?! Да она мне сегодня полчаса выговаривала! Почему я задержалась на работе на несчастные пятнадцать минут – неужели нельзя было предупредить заранее, она же волнуется! Почему окна на кухне до сих пор не сверкают, как у неё в молодости после генеральной уборки каждую субботу!
И вишенка на торте – почему котлеты, которые я приготовила на ужин, недостаточно пышные и, цитирую, «без души»! Без души, Олег! Она что, пробовала их по телефону?!
Вероника скинула сумку на пол с глухим стуком и прошлась по комнате, жестикулируя так, словно пыталась стряхнуть с себя невидимую паутину материнских претензий.
— Она часами может висеть на телефоне и отчитывать меня, как нашкодившую школьницу! Каждую мелочь, каждый мой шаг она подвергает сомнению, критике, сравнению со своими «идеальными» стандартами. Я что, её собственность? Бессловесная прислуга, которая должна отчитываться за каждый вдох?
Олег вздохнул, снова переводя взгляд на мельтешащие картинки на экране. Там уже вовсю рекламировали какой-то чудо-крем, обещающий вечную молодость.
— Ну, Ник, ты же знаешь маму. Она человек такой, привыкла всё контролировать. Просто она… ну, заботится по-своему. И вообще, что такого страшного в том, чтобы выслушать старшего человека? Не принимай так близко к сердцу.
Вероника замерла, медленно поворачиваясь к нему. Её лицо из гневного стало удивлённо-неверящим.
— «Не принимай близко к сердцу»? «Заботится»? Олег, ты сейчас серьёзно? То есть, по-твоему, это нормально, когда взрослый, работающий человек, то есть я, вынужден терпеть ежедневные унижения и придирки от твоей матери, которая, по-моему, просто упивается своей властью надо мной?
— Ну, не преувеличивай насчёт унижений, — поморщился Олег, наконец-то нажав кнопку на пульте и выключая телевизор. Наступившая тишина показалась Веронике оглушающей. — Моя мама, между прочим, всю жизнь свою свекровь слушалась беспрекословно.
И всё делала, как та скажет. И ничего, не развалилась. Семья крепкая была, все друг друга уважали. Это нормально, когда младшие проявляют уважение к старшим и прислушиваются к их опыту.
Веронику словно ледяной водой окатило. Она смотрела на мужа, и ей казалось, что она видит его впервые – чужого, равнодушного человека, говорящего на каком-то диком, непонятном ей языке.
— Твоя мать мне проходу не даёт, считает меня своей собственностью, рабыней, а для тебя это нормально?!
Она ждала, что он сейчас опомнится, скажет, что его не так поняли, что он просто неудачно выразился. Но Олег лишь пожал плечами, и в его взгляде не было ни тени сомнения.
— Да, Вероника, я считаю, что это нормально, — произнёс он с той же невозмутимостью, которая так бесила её. — В определённых пределах, конечно. Но то, что невестка должна полностью подчиняться свекрови, уважать её мнение и следовать её советам – это правильно.
Моя мать в своё время делала так же, и, как видишь, всё было в порядке. И она не возмущалась. Она понимала, что так устроена жизнь, так строятся отношения в семье.
Вероника смотрела на мужа, и на мгновение ей показалось, что комната вокруг неё слегка поплыла, как бывает от резкого удара или дурной вести. «Нормально», — повторил он, и это слово, такое простое и обыденное, прозвучало в её ушах как приговор.
Приговор их отношениям, её надеждам на понимание и поддержку. Воздух в комнате стал плотным, тяжёлым, будто пропитанным пылью вековых предрассудков, которые Олег так легкомысленно пытался навязать ей.
— Нормально? — переспросила она, и в её голосе уже не было ни удивления, ни гнева, только холодное, отстранённое любопытство, с каким учёный рассматривает редкий и неприятный экземпляр. — Нормально, когда меня унижают и считают безмолвной рабыней?
То есть, по-твоему, я должна заткнуться и терпеть все её придирки и указания, потому что твоя мама так жила? А своей головой ты думать не пробовал, Олег? Мы в каком веке живём, напомни? В том, где женщине отведена роль бесправной тени при муже и его матери?
Олег нахмурился, его лицо, до этого выражавшее лишь ленивое благодушие, приобрело упрямое, почти обиженное выражение. Он явно не ожидал такого отпора, такой прямой атаки на святая святых – на авторитет его матери и устои его семьи.
— Не начинай, Вероника. Я не говорю, что ты должна быть рабыней. Но проявить уважение, прислушаться – это совершенно другое. Мать плохого не посоветует. Она жизнь прожила, у неё опыт, которого у тебя нет. Она видит то, чего ты в силу своей молодости и, извини, некоторой вспыльчивости, просто не замечаешь.
Он поднялся с дивана и подошёл к окну, словно ища поддержки у серого городского пейзажа.
— Моя бабушка, мамина свекровь, была женщиной очень властной. Мама рассказывала, что поначалу ей было непросто. Бабушка и то не так сделает, и это не по ней. Но мама терпела, училась, приспосабливалась. И со временем бабушка её зауважала, стала считать своей дочерью.
Потому что мама проявила мудрость, а не лезла на рожон. И семья у них была – пример для всех. Никто слова дурного сказать не мог. А ты сразу – «рабыня», «унижают». Никто тебя не унижает. Тебе просто указывают на твои ошибки, чтобы ты стала лучше. Для нашего же общего блага.
Вероника слушала его, и внутри у неё всё холодело. Он не просто защищал мать – он искренне верил в эту архаичную модель отношений, в эту иерархию, где ей отводилась самая низшая ступень. Его слова о «мудрости» и «приспособлении» звучали как издевательство.
— Мои ошибки? — она усмехнулась, но смех получился коротким и злым. — Моя главная ошибка, Олег, кажется, в том, что я вышла замуж за человека, который считает нормой, когда его жену планомерно превращают в забитое существо без собственного мнения. «Для нашего общего блага»? Чьего блага, Олег? Твоего спокойствия, чтобы мама была довольна?
А моё благо кто-нибудь учитывает в этой вашей системе ценностей? Мне плевать на её прожитую жизнь, если она мою превращает в ежедневный ад! А ты… ты вместо того, чтобы меня защитить, поддакиваешь ей, стоишь рядом и киваешь, как китайский болванчик!
Значит, для тебя это действительно нормально, когда твою жену ни во что не ставят, когда её чувства и её достоинство можно растоптать ради мнимого «семейного мира»?
Её голос не дрожал, но в нём появилась звенящая металлическая жёсткость, от которой Олег невольно отступил на шаг от окна. Его лицо побагровело.
— Хватит истерить! — рявкнул он, и его обычная невозмутимость слетела, как дешёвая позолота, обнажив грубость и раздражение. — Какая ещё истерика? Я говорю тебе, как есть! Да, я считаю, что ты должна быть более покладистой с моей матерью! Более уважительной! Она старше, она мать твоего мужа! Это элементарные вещи, которые, видимо, тебе в твоей семье не привили!
Ты только и умеешь, что скандалить и выставлять себя жертвой! А немного постараться, немного уступить – это выше твоего понимания? Ты думаешь, мне приятно выслушивать от матери, какая у меня неуживчивая и строптивая жена?
Он перевёл дух, его грудь тяжело вздымалась.
— Она же не со зла, пойми ты наконец! Она хочет, чтобы у нас всё было хорошо, чтобы в доме был порядок, чтобы ты стала хорошей хозяйкой. Ну, покритикует немного, так что с того? Поблагодари за совет, сделай по-своему, если так уверена, но не огрызайся! А ты каждое её слово воспринимаешь как личное оскорбление! Может, проблема не в ней, а в твоём непомерном самолюбии, Вероника?
Вероника смотрела на него долгим, холодным взглядом, в котором не было ни злости, ни обиды – только глубокое, почти физически ощутимое разочарование.
Он не просто не понимал её. Он не хотел понимать. Он уже вынес свой вердикт, и в его системе координат она была виновата: неуважительная, истеричная, эгоистичная. А его мать – образец мудрости и добродетели. Стена между ними, невидимая, но абсолютно реальная, выросла в этот момент до непреодолимых размеров.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно резко, почти требовательно, разрезая наэлектризованную тишину, повисшую в квартире после их с Олегом перепалки. Вероника вздрогнула. Она ещё не успела прийти в себя, слова мужа – «да, я считаю, что это нормально» – всё ещё звучали в ушах, как издевательское эхо.
Олег, напротив, кажется, даже обрадовался этому вторжению извне, словно оно давало ему передышку или, может быть, подкрепление. Он поспешил к двери, а Вероника осталась стоять посреди гостиной, чувствуя, как неприятный холодок пробежал по спине. Она почти знала, кто там.
— Мама! А мы как раз о тебе говорили! — голос Олега был нарочито бодрым, даже слишком радушным.
И вот она вошла. Анна Петровна, его мать. Невысокая, полноватая женщина с цепким, всё подмечающим взглядом и той самой снисходительной улыбкой, которая всегда вызывала у Вероники желание спрятаться или нагрубить. Сегодня улыбка была особенно выразительной. В руках она держала объёмный плетёный короб, от которого исходил аппетитный запах свежей выпечки.
— Здравствуй, Вероника, — её голос был мягким, почти медовым, но Вероника знала цену этой сладости. — Олежек позвонил, сказал, ты что-то не в духе сегодня…
Она прошла в гостиную, не дожидаясь приглашения, и с хозяйским видом огляделась. Её взгляд задержался на немытой чашке, оставленной Вероникой на журнальном столике, затем скользнул по шторам, которые, по её мнению, явно нуждались в стирке.
— Ну, что у вас тут стряслось, голубки? Опять не поделили что-то? — она поставила короб с гостинцамина стол и с укоризной посмотрела на Веронику. — Олежек говорит, ты опять на меня обижаешься. Ну что ж ты так, Вероника? Я же тебе только добра желаю. Хочу, чтобы ты настоящей хозяйкой стала, чтобы в доме у вас был уют и порядок, как у людей.
Вероника с трудом сдержала рвущийся наружу саркастический смешок. «Добра желает». Она чувствовала, как Олег буравит её спину взглядом, призывая к смирению и покорности.
— Анна Петровна, мы с Олегом сами разберёмся в своих отношениях, — стараясь сохранять спокойствие, произнесла Вероника. — И я не обижаюсь, просто у меня есть своё мнение по некоторым вопросам.
— Мнение? — Анна Петровна удивлённо приподняла идеально выщипанные брови. — Деточка, какое может быть мнение у молодой женщины, которая и года замужем не прожила? Мнение приходит с опытом, с годами. Вот я жизнь прожила, сына вырастила, дом всегда в идеальном порядке держала, мужа с работы горячим ужином встречала.
И свекровь свою слушалась, каждое её слово ловила, хотя она, скажу тебе, похлеще меня была. И ничего, выучилась всему. А ты всё в штыки воспринимаешь. Ну, сказала я тебе про окна, так что, трудно было помыть? Дом сразу бы светом наполнился, дышать легче стало бы. Или котлеты… Ну, правда ведь, Олег, суховаты были? — она повернулась к сыну, ища поддержки.
Олег, поймав её взгляд, смущённо кашлянул.
— Ну, мам, не то чтобы совсем суховаты… Но твои, конечно, сочнее получаются, — выдавил он, избегая смотреть на Веронику.
Щёки Вероники вспыхнули. Она почувствовала себя как на публичной порке. Её муж, вместо того чтобы встать на её сторону или хотя бы промолчать, фактически подтвердил слова матери, выставив её неумехой.
— Я готовлю так, как считаю нужным, и Олегу до сих пор всё нравилось, — отчеканила она, чувствуя, как внутри закипает уже не просто гнев, а настоящая ярость. — И я не нуждаюсь в ваших постоянных оценках и непрошеных советах.
— Ах, вот как мы заговорили! «Не нуждаюсь»! — Анна Петровна картинно всплеснула руками, но в глазах её не было и тени удивления, скорее, удовлетворение от того, что Вероника наконец-то сбросила маску вежливости. — А кто же тебя научит, если не я?
Мать твоя, видно, не научила, как с мужем обращаться, как дом вести. Вот и приходится мне за неё отдуваться. Олежек – он мужчина, ему забота нужна, уют. А ты что ему даёшь? Вечные споры да недовольство. Он же мне жалуется, Вероника, что ты его совсем не ценишь, не уважаешь.
— Мама, ну перестань, — вмешался наконец Олег, хотя голос его звучал неуверенно. — Ника не это имела в виду. Она просто устала сегодня.
— Устала она! — фыркнула Анна Петровна, не обращая на сына никакого внимания и продолжая сверлить Веронику взглядом. — А я не уставала? Всю жизнь как белка в колесе, и работа, и дом, и сын, и муж. И никто меня не жалел. А сейчас молодёжь нежная пошла, чуть что – сразу «устала». Ты пойми, деточка, семья – это труд. Ежедневный, кропотливый.
И жена в семье – это шея, куда муж-голова повернёт. А ты пытаешься сама головой быть, да ещё и вертеть всеми, как тебе вздумается. Так семьи не строятся. Мужчину уважать надо, прислушиваться к нему, к его матери. Потому что мать плохого сыну никогда не пожелает. И невестке, если она умная и покладистая, тоже.
Она подошла к Веронике почти вплотную, и её голос, до этого звучавший на всю комнату, понизился до доверительного, но оттого не менее ядовитого шёпота.
— Ты думаешь, Олегу легко с тобой? С твоим характером? Он мужчина мягкий, добрый. Ему жена нужна понимающая, заботливая, а не фурия, которая из-за каждого слова скандал готова устроить. Так что, девочка моя, либо ты берёшься за ум и начинаешь слушать, что тебе старшие говорят, либо… — она не договорила, но выразительно посмотрела на Олега, который стоял, понурив голову, и затем снова на Веронику.
В этом взгляде читалось всё: и угроза, и превосходство, и уверенность в собственной правоте и власти над ситуацией.
Вероника стояла, стиснув кулаки так, что ногти впивались в ладони. Она была одна против них двоих. Одна в своей собственной квартире, где её только что унизили, растоптали и указали на её «место». И самое страшное было то, что её муж, её Олег, молчаливо со всем этим согласился.
Анна Петровна замолчала, её лицо выражало полное удовлетворение от произведённого эффекта и уверенность в своей педагогической победе. Она смотрела на Веронику с плохо скрываемым триумфом, ожидая её капитуляции. Вероника перевела взгляд на Олега.
Он стоял, всё так же понурив голову, теребя край своей футболки, словно нашкодивший мальчишка, которого отчитывают в присутствии строгого родителя. В этот момент Веронике стало предельно ясно: никакого чуда не произойдёт. Он не встанет, не скажет «хватит, мама», не обнимет её, не защитит.
— Олег? — голос Вероники был на удивление спокоен, но в этой спокойствии таилась застывшая лава. — Ты слышал свою мать? Ты согласен с тем, что я должна «взяться за ум» и «начать слушать», иначе… что «иначе», Олег?
Анна Петровна самодовольно хмыкнула.
— А что тут не согласиться, Вероника? Истинную правду я сказала. Олег, сынок, ты же видишь, она сама нарывается. Не ценит ни тебя, ни семью, ни мои старания.
Олег поднял голову. В его глазах была смесь растерянности, раздражения и какого-то сыновьего долга. Он посмотрел на мать, потом на Веронику, и его лицо окончательно приняло выражение упрямой правоты, отражавшей материнскую.
— Ника, мама… мама просто хочет как лучше для нас. Ты действительно слишком остро на всё реагируешь. Может, если бы ты была немного… помягче, уступчивее, то и конфликтов бы не было. Мама не враг тебе.
Это было последней каплей. Той самой, что переполняет чашу не просто терпения, а самого смысла существования этого брака. Вероника медленно выдохнула, и с этим выдохом ушло последнее тепло, последняя надежда.
— Помягче? Уступчивее? — она обвела взглядом сначала Олега, потом его мать, которая стояла рядом с ним, как монумент семейным ценностям в её собственном извращённом понимании. — Чтобы я превратилась в удобную вещь, которую можно пинать, поучать и которой можно затыкать рот, когда она смеет высказать своё мнение?
Знаешь, Олег, я долго пыталась понять, почему ты так слепо потакаешь каждому её капризу, каждой её придирке. Теперь я поняла. Ты не просто её сын. Ты её продолжение. Такой же, как она, уверенный в своей непогрешимости и в праве судить других, ломать их под себя.
— Да как ты смеешь так говорить о моём сыне! Обо мне! — вскинулась Анна Петровна, её медовый голос мгновенно превратился в визгливый. — Неблагодарная девчонка! Мы тебя в семью приняли, а ты…
— Замолчите! — голос Вероники обрёл такую силу и холод, что Анна Петровна невольно отступила, осеклась на полуслове. — Я сейчас не с вами разговариваю. Я разговариваю со своим мужем. Или с тем, кого я ошибочно считала своим мужем.
Так вот, Олег, если для тебя нормально, когда твою жену унижают, когда её считают пустым местом, когда её мнение не стоит и ломаного гроша, потому что есть «старшие и мудрые», которые всегда правы, — то живи в этом своём «нормальном» мире. Только без меня.
Олег побагровел. Его кулаки сжались.
— Ты всегда всё переворачиваешь с ног на голову! Всегда ищешь повод для скандала! Мать права, ты просто не создана для семьи! Ты эгоистка, которая думает только о себе! Да, я считаю, что ты должна уважать мою мать! Да, я считаю, что она говорит правильные вещи!
И если тебя это не устраивает, то, может, это действительно ты здесь лишняя! Может, мне и правда не нужна такая жена, которая не может найти общий язык с моей матерью, которая разрушает всё, к чему прикасается!
Его слова, грубые, злые, уже не ранили Веронику. Они лишь подтверждали то, что она и так поняла. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то далёкое и уже не имеющее никакого значения.
— Ну что ж, Олег. Кажется, мы наконец-то пришли к полному взаимопониманию, — её губы тронула лёгкая, почти невесомая усмешка, от которой ему стало не по себе. — Если для тебя вот это, — она обвела рукой комнату, его мать, его самого, — является нормой, то живи со своей матерью и её представлениями о норме. Наслаждайтесь друг другом. Вы идеально подходите.
А я в этом вашем затхлом мирке, в этом вашем цирке послушания и унижения участвовать не собираюсь. Ищи себе другую покладистую тупицу, которая будет готова целовать твоей маменьке руки за каждую подачку «мудрости» и терпеть твоё безволие.
Она не повышала голоса, но каждое её слово падало в тишину комнаты, как тяжёлый камень. Анна Петровна открыла было рот, чтобы что-то возразить, но Вероника даже не посмотрела в её сторону.
— Для меня ты, Олег, и твои «нормальные» семейные ценности отныне не существуют. Ты оказался не мужчиной, а маменькиным сынком, неспособным иметь собственное мнение и защитить того, кого якобы любил. Жалкое зрелище.
Она резко развернулась и вышла из гостиной, направляясь к входной двери. Не было ни суеты, ни сборов. Просто решение, принятое и исполненное. Олег остался стоять посреди комнаты, рядом с матерью, которая теперь выглядела растерянной и почему-то испуганной.
Его лицо исказила гримаса злости и непонимания, смешанного с чем-то ещё, чему он пока не мог дать названия. А Вероника уже закрывала за собой дверь квартиры, оставляя их наедине с их «нормой» и медленно оседающей на стены пылью окончательно разрушенных отношений…
