— Это что такое?
Голос Ильи, низкий и скрежещущий, как будто протащили металл по бетону, ударил Дашу по ушам. Она не сразу оторвалась от экрана телефона, лениво потягиваясь на диване после долгого дня. Он стоял над ней, заслоняя свет торшера, его массивная тень падала на её ноги. От него пахло улицей, выхлопными газами и чем-то ещё — раздражением, которое он принёс с собой вместе с портфелем и запахом остывшего асфальта.
— Что «что такое»? — переспросила она, даже не пытаясь скрыть скуку в голосе.
Он не ответил. Вместо этого его рука метнулась вниз и выхватила телефон у неё из пальцев. Жест был резким, собственническим, как будто он отнимал у ребёнка опасную игрушку. Даша медленно села, скрестив ноги. Её лицо не выражало ни испуга, ни возмущения. Только холодное, тяжёлое любопытство, как у энтомолога, наблюдающего за поведением особенно примитивного насекомого.
— Вот это! — прошипел он, тыча в экран толстым пальцем. Его ноготь почти царапал защитное стекло. — Почему ты в таком виде себя выставляешь? Ты посмотри на него! Посмотри, как этот козёл на тебя пялится!
На экране была обычная групповая фотография из фитнес-клуба. Десяток женщин и один мужчина-тренер, все в спортивной форме, улыбающиеся в камеру после интенсивной тренировки. Даша стояла с краю, в чёрном топе и леггинсах, волосы собраны в высокий хвост. Она выглядела здоровой, подтянутой и довольной. Тренер, мускулистый парень по имени Антон, стоял в центре, и его взгляд был направлен в объектив, как и у всех остальных. Но в воспалённом воображении Ильи этот обычный взгляд превращался в нечто грязное, похотливое и оскорбительное лично для него.
Даша молча протянула руку. Он не отдал телефон. Тогда она просто взяла его, аккуратно, но настойчиво высвободив из его ослабевшей хватки. Её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать в ответ.
— Илья, это мой тренер. Его зовут Антон, — произнесла она ровным, почти дидактическим тоном. — А это, — она обвела пальцем свою фигуру на фото, — спортивная форма. В ней люди занимаются спортом. Это специальная одежда, которая впитывает пот и не сковывает движения. Тебе объяснить принцип её действия?
Он смотрел на неё, тяжело дыша через нос. Он не слышал её слов, он слышал только издевательскую интонацию, видел только её снисходительную полуулыбку. Он не мог победить её в логике, поэтому перешёл к единственному доступному ему оружию — грубой силе запрета.
— Мне плевать, как его зовут и что на тебе надето! Я запрещаю тебе туда ходить! — рявкнул он. Вена на его лбу вздулась, образуя уродливую синеватую змейку. — Сиди дома! Мне не нужна жена, которая крутит задницей перед чужими мужиками!
И тут Даша рассмеялась. Смех был негромким, холодным, без капли веселья. Это был звук лопнувшей струны, звук окончательного и бесповоротного разрыва. Он смотрел на неё, ошеломлённый. Он ожидал чего угодно — слёз, криков, оправданий, — но не этого унизительного, уничтожающего смеха.
— Запрещаешь? — переспросила она, и в её глазах сверкнули опасные стальные искорки. — Ты? Мне? Илюша, очнись. Ты не будешь мне ничего запрещать. Твоя пещерная ревность и неуверенность в себе — это исключительно твои проблемы. Хочешь сидеть дома и отращивать живот перед телевизором с пивом — сиди. Это твой выбор. А я буду ходить на йогу, в бассейн, на танцы и куда ещё посчитаю нужным.
Она встала с дивана, высокая, стройная, и теперь уже она смотрела на него сверху вниз. Он показался ей вдруг каким-то сдувшимся, потерявшим всю свою напускную брутальность. Остался только маленький, испуганный мальчик, боящийся, что у него отнимут любимую игрушку.
— А ты, — продолжила она безжалостно, — можешь сидеть здесь и ревновать меня к каждому столбу, к каждой тени на стене. Это твой крест, неси его сам. Или можешь просто уйти, если тебя что-то не устраивает. Дверь там.
Он задохнулся от ярости. Её слова были как пощёчины, каждая из которых била точнее и больнее предыдущей. Она не просто ослушалась его. Она вынесла ему приговор, объявила его ничтожеством и указала на дверь в его же, как он считал, доме. Он ничего не мог ей ответить. Все слова застряли в горле комком бессильной злобы. Он развернулся, схватил с тумбочки ключи от машины и, не оглядываясь, вылетел из квартиры.
Даша даже не обернулась на звук закрывшейся входной двери. Она снова села на диван, взяла свой телефон, который всё это время держала в руке. Её пальцы с абсолютным спокойствием скользнули по экрану. Она открыла приложение фитнес-клуба, нашла расписание на завтра и уверенным движением нажала кнопку «Записаться» напротив класса «Силовая йога. 9:00».
Часы на стене отмерили почти три часа пустоты, прежде чем в замке повернулся ключ. Звук был тихим, неуверенным, не похожим на тот властный скрежет, с которым Илья обычно врывался в квартиру. Он вошёл, прикрыв за собой дверь почти бесшумно, и замер в прихожей, словно прислушиваясь к атмосфере дома. Квартира встретила его запахом свежей зелени и звуком ровных, методичных ударов ножа о разделочную доску.
Даша была на кухне. Она не обернулась. Она стояла спиной к нему, в домашних шортах и свободной майке, и сосредоточенно резала огурец для салата. Её движения были плавными, выверенными, полными спокойствия, которое казалось почти вызывающим. Она знала, что он вернулся. Она чувствовала его присутствие спиной, но не подала и вида, продолжая своё занятие. Это молчание было хуже любого крика. Оно обесценивало его уход, превращая его гневный демарш в жалкую, бессмысленную выходку.
Он постоял ещё с минуту, снимая куртку, а затем прошёл на кухню и сел за стол. Он смотрел на её спину, на плавные изгибы плеч, на то, как напрягались мышцы под кожей при каждом движении. Раньше этот вид вызывал в нём нежность и желание. Сейчас — глухую, бессильную ярость. Он откашлялся.
— Даш, нам надо поговорить.
Она не остановилась. Нож продолжал своё выверенное движение: стук, стук, стук.
— Говори, я слушаю.
Его лицо скривилось. Он хотел, чтобы она бросила всё, повернулась, села напротив и смотрела на него с раскаянием. Но она продолжала резать овощи, словно его слова были не важнее фонового шума из телевизора. Он решил сменить тактику. Прямой наезд не сработал, значит, нужно было зайти с другой стороны. Со стороны их общего прошлого.
— Я тут ездил по городу… думал, — начал он примирительным, почти вкрадчивым тоном. — Помнишь, как у нас всё начиналось? Ты была такой… другой. Уютной. Мы могли часами сидеть здесь, на этой самой кухне, просто разговаривать. Тебе не нужно было никуда бежать, ничего доказывать. Мы были семьёй. Настоящей.
Он сделал паузу, ожидая реакции. Даша как раз закончила с огурцом и сбросила его в салатницу. Затем взяла помидор. Нож снова пошёл в ход.
— Я и сейчас никуда не бегу, Илья. И никому ничего не доказываю. Я просто живу. А «уютной» я была, потому что у меня не было ничего, кроме этой кухни и ожидания тебя с работы. Ты путаешь «уют» с отсутствием у человека собственной жизни.
Его челюсти сжались. Она с хирургической точностью препарировала его манипуляцию и выставила её на свет. Он попытался снова.
— Это не так. Дело не в этом. Дело в уважении. В том, что муж и жена должны быть одним целым. Я работаю, я приношу деньги в дом, я обеспечиваю наш быт. А от тебя я прошу немногого — быть моим тылом. Местом, куда хочется возвращаться. А куда я вернулся сегодня? В дом, где жена выставляет своё полуголое тело на обозрение каким-то мужикам, а потом смеётся мне в лицо.
— Твоя работа не даёт тебе права собственности на меня, — её голос оставался таким же ровным, но в нём появились ледяные нотки. Нож остановился. Она, наконец, повернулась, опёршись бедром о столешницу, и посмотрела на него в упор. — Твои деньги не покупают мою свободу. А твой «тыл» — это не синоним слова «затворница». Ты хочешь не место, куда возвращаться. Ты хочешь клетку, в которой сидит ручная, послушная птичка. Но птичка выросла, Илья. У неё появились крылья, и ей захотелось летать, а не только чистить пёрышки в ожидании хозяина.
Он вскочил. Его напускное спокойствие испарилось без следа.
— Крылья? Летать? Да о чём ты говоришь! Ты просто помешалась на этих своих тренировках! Тебе это стало важнее, чем я! Важнее, чем наша семья! Ты рушишь всё, что мы строили годами, ради чего? Ради того, чтобы какой-то потный качок сказал тебе, что у тебя красивая задница?
— Дело не в йоге, Илья. И никогда не было, — сказала она тихо, но каждое слово било наотмашь. — Дело в твоём страхе. Тебе нравилась та Даша, которая смотрела на тебя снизу вверх, которая ждала твоего одобрения, которая полностью от тебя зависела. А эта Даша, — она обвела себя рукой, — которая чего-то хочет для себя, у которой появились свои интересы, свои друзья, своё тело, которое ей нравится… эта Даша тебя пугает до смерти. Потому что ты не можешь её контролировать.
Он стоял посреди кухни, раздавленный её спокойной, безжалостной правотой. Все его аргументы, его попытки воззвать к прошлому, к семье, к долгу — всё рассыпалось в прах. Она видела его насквозь. Она видела не ревнивого мужа, а маленького, испуганного тирана, который боится потерять свою единственную собственность.
Ночь прошла в состоянии холодной войны. Илья не вернулся в спальню, устроившись на диване в гостиной, словно солдат, занявший стратегическую высоту. Он не спал, а лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам квартиры и прокручивая в голове вчерашний разговор. Каждое её слово, каждая интонация впивались в его сознание, как раскалённые иглы. Он чувствовал себя униженным, растоптанным, выброшенным из центра её вселенной на далёкую, холодную орбиту. Даша же спала в их общей постели одна. Её сон был ровным и глубоким, как у человека, который принял тяжёлое, но необходимое решение и теперь обрёл покой.
Утро не принесло разрядки. Оно пропиталось густым, вязким напряжением. Они двигались по квартире, как два призрака, старательно избегая смотреть друг на друга. Звук работающей кофемашины, шум воды из крана, щелчок тостера — эти обыденные звуки казались оглушительными в царящей тишине. Илья сидел за кухонным столом, механически размешивая сахар в чашке, и исподтишка наблюдал за ней. Вот она достаёт из холодильника йогурт. Вот наливает себе в стакан воды. Каждое её движение было подчёркнуто обыденным, но в этой обыденности сквозило ледяное пренебрежение к его присутствию. Она вела себя так, будто его просто не существовало.
Закончив свой скудный завтрак, Даша прошла в спальню. Через пару минут она вышла оттуда уже в спортивной форме. Те же чёрные леггинсы, обтягивающие её сильные ноги, тот же топ, открывающий рельефные плечи и спину. Она подошла к зеркалу в прихожей и начала собирать волосы в тугой хвост, её движения были точными и отработанными. Для Ильи эта сцена была как замедленная съёмка пытки. Он видел не женщину, собирающуюся на тренировку. Он видел, как она облачается в броню своего нового мира, в котором для него не было места. Он видел, как она готовится к встрече с ним, с тем тренером, с тем мускулистым козлом, который, как ему казалось, смотрел на неё с фотографии с хищным вожделением.
Она закончила с волосами, бросила короткий, оценивающий взгляд на своё отражение, а затем наклонилась и подняла с пола спортивную сумку, стоявшую у двери. Этот жест стал для него последней каплей. Сумка в её руке была не просто предметом. Это был флаг, поднятый в знак её окончательной и безоговорочной победы. Это был символ её неповиновения, её независимости, её плевка в его сторону. Он вскочил со стула так резко, что тот с грохотом отъехал назад.
— Даша, не надо.
Его голос был хриплым, сдавленным. Это была последняя, жалкая попытка остановить лавину. Она даже не повернула головы, продолжая проверять, всё ли на месте в сумке.
— Что «не надо», Илья?
Он за несколько шагов пересёк комнату и встал между ней и дверью, загораживая проход своим телом. Он был крупнее, массивнее, и этот физический барьер был его последним аргументом.
— Не иди туда. Останься. Мы всё решим.
Она медленно подняла на него глаза. В её взгляде не было ни страха, ни сомнения. Только холодная, смертельная усталость.
— Мы уже всё решили вчера. Ты не услышал? Отойди, я опаздываю.
И тут плотину прорвало. Вся его ярость, вся его боль, всё его мужское уязвлённое самолюбие выплеснулось наружу в одном отчаянном, уродливом вопле. Он перешёл на крик, не заботясь больше ни о приличиях, ни о соседях, ни о чём.
— Ты больше не пойдёшь на свою эту йогу! Там одни мужики на тебя пялятся, а ты и рада красоваться перед ними! Мне такая жена не нужна!
Он выпалил это, и в квартире на секунду стало тихо. Он стоял, тяжело дыша, ожидая ответного взрыва, слёз, чего угодно. Но Даша снова рассмеялась. Этот смех был ещё страшнее, чем вчерашний. Он был коротким, резким и абсолютно безжалостным. Звук, которым перечёркивают всю прошлую жизнь.
— Не нужна? — переспросила она, и её губы скривились в усмешке. — Так в чём проблема? Ты можешь сидеть дома со своей ревностью и своим пивком сколько угодно. А я буду жить так, как я хочу. И если тебя это не устраивает, ты можешь убираться. Прямо сейчас. Дверь за твоей спиной. Никто не держит.
Она сделала шаг вперёд, вынуждая его отступить. Её лицо было так близко, что он мог видеть каждую ресничку, каждую искорку в её стальных глазах. Он отступил. Потом ещё на шаг. Он смотрел на неё, как на чудовище, которое сам же и вырастил в своём доме. Он больше не видел в ней свою жену. Он видел незнакомую, холодную и жестокую женщину, которая только что вынесла ему смертный приговор. И он понял, что мосты сожжены. Окончательно.
Его лицо на мгновение утратило всякое выражение. Смех Даши и её ледяное предложение убираться пробили его броню и достигли самого уязвимого, самого незащищённого места. Он смотрел на неё, и в его глазах ярость медленно сменялась чем-то другим — вязким, тёмным презрением. Он перестал видеть в ней женщину, которую любил или хотя бы желал. Он увидел врага. И говорить с врагом нужно было на другом языке. Не языке крика, а языке яда.
— Убираться? — переспросил он, и голос его стал низким, почти шёпотом, отчего слова звучали ещё зловещее. — Куда же я пойду из своего дома? Это ты у нас теперь гостья. Временное явление. Ты так увлеклась строительством своего нового «я», что не заметила, как превратилась в пустую, глянцевую оболочку.
Он сделал шаг к ней, и теперь уже она инстинктивно отступила. Его взгляд медленно, оскорбительно скользил по её фигуре.
— Посмотри на себя. Каждый мускул напряжён. Каждое движение выверено. Каждая фотография в телефоне — это отчёт о проделанной работе. Ты не живёшь, ты выполняешь программу. Ты стала продуктом, который сама себе продаёшь. Ты торгуешь своим телом за лайки и восхищённые взгляды таких же пустых людей. Ты променяла тепло настоящего дома, настоящей семьи на дешёвое пойло из общественного одобрения. Ты не стала сильнее, Даша. Ты стала проще. Как рекламный буклет. Яркая картинка, а внутри — пустота.
Он говорил медленно, чеканя каждое слово, вкладывая в него всю свою накопившуюся желчь. Он бил не по её увлечению, а по самой сути её новой личности, по тому, чем она так гордилась. Он пытался обесценить все её усилия, превратить её достижения в пыль, в жалкое позёрство. Он хотел, чтобы она почувствовала себя такой же ничтожной, каким он чувствовал себя в эту минуту.
Даша слушала его, не перебивая. Её лицо было похоже на маску из слоновой кости. Когда он закончил, она не бросилась в ответ с обвинениями. Она просто кивнула, как будто соглашаясь с каким-то своим внутренним выводом.
— Понятно, — сказала она так же тихо. — Значит, это всё, на что тебя хватило. Ты даже не представляешь, насколько ты жалок, Илья. Ты говоришь про тепло и семью, но сам годами строил вокруг себя болото. Уютное, тёплое болото из пива по вечерам, тупых сериалов и разговоров ни о чём. И тебе было в нём комфортно. А потом ты заметил, что я начала из этого болота выбираться. Я начала дышать другим воздухом. И тебя охватил ужас.
Она сделала паузу, её взгляд был прямым и безжалостным, как скальпель хирурга.
— Тебе не нужна была жена. Тебе нужен был якорь, который будет держать тебя на твоём уютном дне. Кто-то такой же потухший и предсказуемый, как ты сам. А когда я начала меняться, когда в моих глазах снова появился огонь, ты испугался не того, что на меня посмотрят другие мужики. Ты испугался света. Потому что на его фоне твоя собственная серость, твоя трусость и твоя лень стали слишком очевидны. Ты не хочешь, чтобы я была лучше. Ты хочешь, чтобы я снова стала такой же, как ты. Чтобы я утонула в твоём болоте вместе с тобой. Но знаешь что, Илюша? Тони один.
Это был конец. Не точка, а жирный крест, поставленный на их совместной жизни. Её слова были не просто оскорблением. Это был окончательный диагноз, приговор, который не подлежал обжалованию.
И после этого она просто развернулась.
Она молча подошла к углу, где стоял её свёрнутый в рулон коврик для йоги. Взяла его. Подошла к сумке, открыла боковой карман и бросила туда бутылку с водой. Каждый её жест был демонстративно спокойным, обыденным, как будто этого разговора, этого чудовищного финала, не было вовсе. И в этом спокойствии было самое страшное унижение.
Илья стоял посреди комнаты, парализованный. Он не мог пошевелиться, не мог произнести ни слова. Он только что вывернул себя наизнанку, выплеснул всю свою боль и ненависть, а она… она просто собиралась на свою тренировку. Словно он был не мужем, а надоедливой мухой, которую можно просто проигнорировать.
Даша накинула сумку на плечо, подошла к двери, обулась. Она не удостоила его даже прощальным взглядом. Её рука легла на дверную ручку. В замке щёлкнул механизм. Дверь открылась, а затем плавно закрылась.
Он остался один. В оглушительной тишине квартиры, которая больше не была его крепостью, а стала местом его полного и окончательного разгрома. Солнечный луч упал на пол, высветив пылинки, танцующие в воздухе. В нос ударил тонкий, едва уловимый запах её духов, смешанный с запахом утреннего кофе. Илья медленно опустился на стул, который сам же отшвырнул полчаса назад. Он не чувствовал ни гнева, ни обиды. Только оглушающую, бездонную пустоту. Она ушла. Просто ушла на свою йогу. И это было страшнее любого ухода навсегда…
