— Мам, я за украшениями. Ремонт закончили, можно забирать.
Мила стояла в прихожей с большой сумкой, готовая быстро упаковать шкатулки и уехать. Но мать не отступала от двери, халат запахнут криво, волосы торчали в разные стороны.
— Милочка, присядь. Поговорить надо.
Нина Петровна мяла край халата. Из комнаты донёсся мужской кашель, и Мила невольно поморщилась. Сожитель матери жил здесь уже два месяца, но до сих пор казался чужим.
— Мам, что случилось? — Мила поставила сумку, но к креслу не прошла.
— Чай будешь?
— Не надо. Говори, что стряслось.
Нина Петровна потёрла лоб, отвела взгляд к окну. Кухня пахла вчерашним борщом и чем-то ещё — тревогой, что ли. Мила села на край стула, сжала ручку чашки, которую мать всё-таки поставила перед ней.
— Ты знаешь, у меня проблемы с деньгами.
— Какие проблемы? — Мила выпрямилась. — Пенсия же идёт.
— Коммуналка выросла. И кредит этот… — Мать наливала чай дрожащими руками. — Банк грозится описью имущества.
— При чём тут мои украшения?
Нина Петровна поставила чайник, но к столу не повернулась. Стояла спиной, плечи опущены.
— Я их продала.
Чашка выскользнула из рук Милы и разбилась о плиточный пол. Осколки разлетелись по кухне, чай растёкся тёмным пятном.
— Как продала? — Мила не двигалась, сидела среди осколков. — Какое право ты имела?
— Детка, меня выселить хотели. — Нина Петровна схватила кухонное полотенце, прижала к глазам. — Владимир Сергеевич говорил, что ты поймёшь.
— Владимир Сергеевич? — Мила встала так резко, что стул опрокинулся. — Он тебе что, советчик теперь?
Из спальни вышел сам Владимир Сергеевич в майке, потягиваясь и зевая. Увидел Милу, кивнул.
— Здравствуй.
Мила кивнула сухо, не отрывая глаз от матери.
— Сколько получила?
— Двести восемьдесят тысяч. — Голос Нины Петровны дрожал. — Всё до копейки пошло на долги.
Владимир Сергеевич прошёл к окну, закурил.
— Нина правильно сделала. Семья должна помогать.
Мила повернулась к нему. Руки сжались в кулаки.
— А вас кто спрашивал? Живёте тут два месяца и уже советы даёте?
— Мила! — Мать шагнула между ними. — Володя хотел как лучше.
— Для кого лучше? — Мила взяла сумку, проверила застёжку дважды. — Ты украла у меня почти триста тысяч.
— Я верну. Честное слово.
— Жадность — это грех, — бросил Владимир Сергеевич, не поворачиваясь от окна.
Мила остановилась в дверях.
— Мам, матери детей не обкрадывают.
Дверь хлопнула так, что задрожали стёкла.
Дома Мила сидела на кухне перед нетронутым ужином. Тарелка остыла, но аппетита всё равно не было. Вошёл Андрей, ослабил галстук.
— Как дела у твоей матери?
Мила подняла красные глаза.
— Она продала мои украшения. Все до единого.
Андрей замер, расстёгивая рубашку.
— Что значит продала?
— На долги свои и этого сожителя.
Андрей бросил рубашку на спинку стула. Сел, откинулся назад.
— Серьёзно?
В гостиной дети делали уроки за столом. Десятилетний Максим поднял голову от тетради, когда Андрей начал ходить по комнате с телефоном в руке.
— Это кража! Чистой воды кража!
— Папа, что случилось? — Максим отложил ручку.
Мила вытерла глаза рукавом свитера.
— Бабушка взяла мамины украшения без спроса.
— Наверное, её сожитель посоветовал, — добавил Андрей.
Шестилетняя Соня поморщилась:
— Он противный.
Вечером в спальне Андрей сел на край кровати. Мила лежала на боку, смотрела в окно.
— Завтра идём в полицию. Пишем заявление.
Мила закрыла глаза.
— Она же мама.
— А ты ей кто? — Андрей сжал кулаки. — Дочь или банкомат для её сожителя?
Утром они ехали к участковому пункту в молчании. Андрей сжимал руль, поглядывал на Милу. Она смотрела в окно, теребила ремешок сумки.
— Может, всё-таки не стоит? — тихо спросила она.
— Поздно думать.
Участковый пункт полиции располагался в старом здании с облупившейся краской. В коридоре пахло дезинфекцией и казённой скукой. Андрей переминался с ноги на ногу, Мила сжимала в руках сумочку.
За столом сидел молодой сержант с уставшими глазами. Перед ним лежали бумаги, ручка, наполовину остывший кофе в пластиковом стаканчике. Он поднял глаза от протокола, посмотрел на них оценивающе.
— Значит, мать продала украшения дочери?
Андрей придвинулся к столу, стучал пальцами по его краю.
— Без разрешения. Это кража. Там ещё сожитель недавно появился.
Мила добавила тихо:
— Там были семейные реликвии.
Сержант покачал головой, отложил ручку.
— Доказать злой умысел в семье сложно. — Он посмотрел на них с сочувствием. — Подумайте, надо ли вам это вообще. Семейные дела лучше решать семейно.
Через полчаса они вышли из кабинета. В коридоре отделения стояли у окна — Мила опиралась на стену, Андрей курил, выпуская дым в открытое окно. Серые стены, линолеум под ногами, где-то скрипела дверь.
— Сказал, дело заведут, но перспективы туманные.
Мила крутила обручальное кольцо на пальце.
— Хоть это кольцо не отдала на хранение.
Они оба засмеялись — коротко, нервно. Первый смех за весь день.
Андрей затушил сигарету о самодельную пепельницу на подоконнике.
— Держу пари, этот сожитель её подначивал. Не зря же он молчал, когда ты орала.
— Я сразу сказал — странный этот Владимир.
По коридору прошла женщина с заплаканным лицом, ведя за руку мальчика лет семи. Мила проводила их взглядом.
Вечером они стояли под дверью матери. Мила нажала на звонок, сердце колотилось.
Нина Петровна открыла дверь в грязном фартуке. Глаза опухшие, лицо осунувшееся. Руки дрожали, когда она придерживала дверь.
— Милочка, как хорошо, что ты пришла.
Мила достала из сумки сложенную бумагу, протянула матери.
— Заявление о краже подано. Завтра к тебе придут.
Владимир Сергеевич выглянул из-за спины матери, лицо каменное.
— На мать заявление? Бессовестная.
Нина Петровна схватилась за сердце, пошатнулась.
— Ты что, совсем уже? — Голос дрожал, срывался. — Мать родную решила сгубить? Как у тебя рука поднялась такое написать?
— Мам, а как у тебя рука поднялась продать мои украшения? — Мила не повышала голос. — Ты же знала, что они для меня значат.
— Ну у меня была необходимость! Я тебе уже объясняла!
Они прошли машинально на кухню. Та же кухня, те же стулья, но атмосфера стала ледяной. Мила села на край стула, руки сцепила в замок. Нина Петровна рвала бумажный платок в руках, кусочки падали на пол.
— Отзови заявление. Я договорюсь, буду выплачивать по частям.
Владимир Сергеевич подошёл к окну, закурил. Сидел молча, но взгляд был тяжёлый, давящий. Мила чувствовала этот взгляд затылком.
— Когда отдашь? — спросила Мила сухо.
Нина Петровна всхлипнула, утёрла глаза краем фартука.
— По пятнадцать тысяч в месяц смогу.
Мила считала в уме.
— Почти два года.
Владимир Сергеевич затушил сигарету в пепельнице на подоконнике.
— Может, хватит уже препираться? Договорились — и ладно.
Мила встала, взяла сумку.
— Хорошо. Но нам нужно подкрепить это на бумаге. Я не хочу потом бегать за тобой всю жизнь.
— Ты что, мне не доверяешь?
— Мам, после того что случилось… — Мила пожала плечами. — Документы защитят нас обеих.
На следующий день они втроём поехали к юристу — Мила, Андрей и Нина Петровна. Владимир Сергеевич остался дома, сославшись на головную боль.
Консультация проходила в подвале торгового центра. Адвокат средних лет с мешками под глазами выслушал их историю, время от времени качая головой.
— Понятно. Составим долговую расписку с графиком платежей. — Он снял очки, протёр их платком. — Но в её возрасте может всякое случиться.
Нина Петровна нервно теребила ручку сумочки.
— А обязательно всё это оформлять? Мы же договорились.
— Мама, лучше перестраховаться, — сказал Андрей. — Для всех спокойнее будет.
Через полчаса Нина Петровна подписывала обязательство выплачивать по пятнадцать тысяч ежемесячно. Мила расписывалась как получатель денег. Рука у обеих дрожала.
— А если не будет платить? — спросила Мила тихо.
— Взыскивать через суд. Но с пенсионерки много не получишь. — Адвокат пожал плечами. — Особенно если там сожитель помогает тратить.
Через месяц дома на кухонном столе лежал первый перевод от матери — пятнадцать тысяч рублей. Дети завтракали, не понимая маминого настроения. Соня размазывала джем по хлебу, Максим молча жевал бутерброд.
— Бабушка Нина больше не приедет? — спросила Соня, подняв глаза от тарелки.
Мила резала хлеб, нож дрожал в руке.
— Не знаю, солнышко.
Максим допил молоко, поставил стакан.
— А дядя Володя всё равно противный.
Через несколько дней Мила стояла перед витриной ювелирного магазина в центре города. Под яркими лампами блестели серьги, кольца, браслеты. Всё это богатство за стеклом напоминало о потерянном.
Продавщица средних лет подошла с профессиональной улыбкой.
— Что-то конкретное ищете?
Мила показала на серьги, очень похожие на бабушкины.
— Как бабушкины были.
Продавщица аккуратно достала их из витрины, положила на бархатную подушечку.
— Прекрасная работа. Сорок пять тысяч.
Три месячных платежа от матери. Мила смотрела на серьги, представляя, как они лежали в шкатулке рядом с остальными украшениями. Покачала головой, развернулась и пошла к выходу.
«Интересно, хватит ли у мамы денег на выплаты, если там ещё сожитель живёт», — думала она, толкая тяжёлую стеклянную дверь магазина.
Прошло три месяца. Мила стояла перед зеркалом в ванной, разглядывая своё лицо. Какие-то новые складки у глаз, жёсткость в уголках рта. Телефонный звонок прервал размышления.
— Мила? — незнакомый женский голос. — Это из больницы. Ваша мать поступила к нам час назад. Сердечный приступ.
— Как… как она?
— Приезжайте. Десятая палата.
Больничный коридор пах лекарствами и тревогой. Мила шла по длинному коридору с пакетом фруктов в руках, который купила в магазинчике внизу. Палата номер десять. Она остановилась у двери, не решаясь войти.
Владимир Сергеевич вышел покурить, увидел её и хмыкнул.
— Пришла. Хоть совесть проснулась.
Мила сжала пакет сильнее.
— Как она?
Он пожал плечами, достал сигареты.
— Плохо. Сердце. Врачи говорят — стресс.
Прямого обвинения в словах не было, но оно висело в воздухе между ними.
Больничная палата была заполнена запахом хлорки и каким-то сладковатым лекарственным духом. Нина Петровна лежала бледная, подключённая к капельнице. Глаза закрыты, дыхание поверхностное.
— Мам?
Мать открыла глаза, улыбнулась слабо.
— Милочка, доченька моя.
Голос едва слышный, будто издалека.
Мила села на стул рядом с кроватью.
— Прости меня, — едва слышно прошептала мать.
Мила взяла мамину руку — тонкую, почти прозрачную.
— Мам, не переживай больше. Я прощаю долг. Ты ничего не должна. Больше не надо из-за этого переживать.
Нина Петровна сжала пальцы дочери.
— Правда?
— Правда.
Мила провела у постели ещё полчаса, потом вышла в коридор. Владимир сидел на скамейке, смотрел в окно. Медсестра подошла к Миле:
— Лечащий врач хочет с вами поговорить.
Кабинет врача. Доктор средних лет закрыл медицинскую карту, снял очки.
— Состояние критическое. Инфаркт на фоне стресса.
Мила сидела на краю стула, руки сжаты.
— Что нужно делать?
— Исключить любые волнения. Ей категорически нельзя переживать. — Врач посмотрел на неё серьёзно. — Если стресс продолжится… она не выживет.
Мила кивнула молча.
— Понимаю, что в семьях бывают сложности. Но сейчас главное — её покой.
Домой Мила добралась к вечеру, уставшая и опустошённая. Спальня была погружена в полумрак. Андрей сидел на кровати, Мила стояла у окна, смотрела на огни города.
— Что сказал врач? — спросил он тихо.
— Что маме нельзя волноваться. Что любой стресс может её убить. — Голос дрожал.
Андрей встал, подошёл к ней.
— И что ты решила?
Мила повернулась. Глаза красные от невысказанных слёз.
— Сказала, что прощаю долг. Что она ничего не должна. — Пауза. — Иначе дело плохо кончится.
— Ты правильно поступила.
— Да? А почему тогда так больно?
Андрей обнял её, но она стояла неподвижно.
— Она получила что хотела. Деньги потратила, долги не платит, и я ещё виновата.
— Мила…
— Я же понимаю — если не прощу, она умрёт. А если прощу — значит, можно было изначально украсть. Красивая ловушка.
Они легли спать, но сон не шёл. Мила ворочалась, слушала дыхание мужа рядом. Когда стрелки часов показали почти три утра, она поняла, что не уснёт. За окном редкие машины, свет фонарей рисовал полосы на потолке.
Мила шептала в темноту:
— Она украла у меня украшения. А я украла у неё право умереть спокойно.
Повернулась к стене.
— Теперь мы квиты. Но почему так больно, будто я потеряла не золото, а саму себя?
Утром Мила сидела на кухне с чашкой остывшего кофе. В руках — телефон. На экране номер матери. Надо позвонить, узнать как дела, сказать что-то тёплое.
Но пальцы не слушались.
Вместо этого она набрала другой номер.
— Алло, это адвокат Петров? Мила Ковалева. Да, помните дело с украшениями… Скажите, а можно отозвать заявление из полиции? Чтобы в документах было написано, что я добровольно отказалась от претензий?
Она слушала ответ, кивала, хотя её никто не видел.
— Понятно. Да, оформите всё как надо.
Три дня спустя Мила стояла в той же прихожей у матери. Та же дверь, тот же звонок. Но теперь она пришла не за украшениями.
В руках — папка с документами об отзыве иска.
