— Ты что, с ума сошла?! Зачем ты выбросила мои футболки и свитер? Потому что они «немодные»? Да кто ты такая, чтобы решать, что мне носить?! – орал муж, обнаружив, что жена провела ревизию в его шкафу и выбросила его любимую, но старую одежду.
Павел стоял посреди их общей спальни, глядя в распахнутые недра шкафа-купе. Дверь с зеркальной поверхностью, которую он дёрнул с такой силой, что она едва не сошла с рельсов, теперь отражала его перекошенное от ярости лицо. Он только что пришёл с работы, сбросил в прихожей ботинки и пиджак и, как делал это тысячи раз до этого, направился в спальню, чтобы переодеться в своё, домашнее, удобное. Его рука потянулась к полке, где всегда лежала стопка его вещей для дома – та самая серая футболка, выцветшая до почти белого состояния, и старые тренировочные штаны с пузырями на коленях. Но пальцы наткнулись на гладкую, холодную поверхность ДСП. Полка была девственно пуста. Как и две другие, где хранились его старые, но любимые вещи.
Марина появилась в дверном проёме. Она не спешила, её движения были плавными и выверенными, словно она была не участницей назревающего скандала, а зрительницей в театре. Скрестив руки на груди, она оперлась плечом о косяк, и её лицо выражало лишь холодное, отстранённое любопытство.
— Я не выбросила, а вынесла на помойку, — её голос прозвучал ровно и спокойно, что контрастировало с его рваным дыханием. — Это разные вещи. У нас под домом теперь стоят специальные контейнеры для сбора одежды. Может, какому-то бедолаге твоё барахло ещё и пригодится.
— Моё барахло?! — Павел резко развернулся к ней. В его глазах плескалась чистая, незамутнённая ярость. — Там был мой шерстяной свитер! Тот самый, ирландский! Я его десять лет ношу, ты в курсе?!
— Вот именно, Паша. Десять лет, — она чуть заметно кивнула, будто подтверждая его правоту и тут же обращая её против него. — Он уже не просто старый, он неприличный. У него локти протёрлись до дыр, а воротник растянулся так, будто ты на нём кого-то вешать собирался. Я устала смотреть, как ты превращаешься в какого-то затворника из глухой деревни.
Этот её менторский тон, эта манера объяснять ему, взрослому мужику, очевидные для неё вещи, подействовали на него как бензин, плеснувший в костёр.
— Не нравится – не смотри! Это мои вещи! Мои! На каком основании ты вообще позволила себе их трогать?!
— На том основании, что я твоя жена, а не соседка по коммуналке, — её голос стал твёрже, в нём зазвенела сталь. — И мне приходится появляться с тобой на людях. В прошлую субботу мы заехали в торговый центр, и ты был в этой своей жуткой чёрной футболке с облезшим черепом. Мы столкнулись с Леной из моего отдела и её мужем. Ты видел, как они на тебя смотрели? Как на диковину. А на меня – с жалостью. Мне было стыдно, Паша! Физически стыдно за то, как выглядит мой собственный муж!
— Ах, ей было стыдно! — он зло передразнил её, сделав шаг в её сторону. — Потому что какая-то Лена на тебя косо посмотрела? Тебе мнение посторонних людей важнее, чем моё желание просто чувствовать себя комфортно у себя же дома? Я в этих вещах отдыхаю! Я так привык!
— Привык выглядеть как бомж? Замечательная привычка, я считаю, — отрезала она, не отступая ни на сантиметр. — Так вот, отвыкай. Я больше не позволю тебе позорить ни себя, ни меня. Мужчина в твоём возрасте, на твоей должности, не имеет права ходить в обносках. Это вопрос самоуважения. И статуса. Нашего общего статуса.
— Статуса?! — взревел он, и эхо от его крика гулко прокатилось по квартире. — Ты о статусе заговорила? Статус – это когда твою жену не заботит мнение каких-то офисных клуш, а заботит, хорошо ли её мужу! Ты сегодня перешла черту, Марина. Очень жирную черту.
Она лишь холодно усмехнулась, глядя ему прямо в глаза. Её спокойствие было его главным раздражителем.
— Нет, Павел. Я просто начала наводить порядок в нашей жизни. И решила начать с твоего шкафа. Считай это первым, самым лёгким шагом к нормальной семье, в которой мне не придётся за тебя краснеть.
Усмешка Марины, холодная и острая, как осколок стекла, окончательно вывела Павла из состояния простого гнева. Его лицо, до этого багровое от крика, медленно начало бледнеть. Ярость никуда не ушла, она просто сгустилась, стала плотной и тяжёлой, как ртуть. Он перестал кричать. Его дыхание выровнялось, и в наступившей тишине его тихий голос прозвучал куда страшнее предыдущих воплей.
— Краснеть… Значит, всё дело в этом? Ты устроила всё это, перевернула мой шкаф, мою единственную зону комфорта в этом доме, потому что тебе, видите ли, пришлось за меня краснеть?
— Да, именно в этом, — Марина выпрямилась, перестав опираться на косяк, и сделала шаг в комнату, принимая его вызов. — Потому что я устала быть той самой женщиной, рядом с которой идёт муж, похожий на её бедного родственника из провинции. Я работаю, я стараюсь, я строю репутацию. И я не позволю тебе всё это разрушать своим демонстративным наплевательством.
— Демонстративным? — он тихо рассмеялся, но в этом смехе не было и тени веселья. — Ты серьёзно думаешь, что я надеваю свою любимую футболку, чтобы насолить тебе? Чтобы разрушить твою драгоценную репутацию перед Леной из твоего отдела? Марина, ты живёшь в каком-то выдуманном мире. Твои подружки с их новыми сумками, твои коллеги с их вечными разговорами о том, кто куда съездил в отпуск… Ты стала точно такой же. Тебе не человек рядом нужен, а аксессуар. Красивая картинка, чтобы было что показать.
— А что в этом плохого?! — её голос сорвался на крик, и она тут же взяла себя в руки, снова переходя на ледяной тон. — Да, я хочу красивую картинку! Потому что я не хочу жить в сером болоте, в которое ты так стремишься! Тебе ничего не надо. Пришёл с работы, напялил свои лохмотья, упал на диван. Всё. Потолок. Ты не хочешь развиваться, не хочешь стремиться к большему. Ты просто ленивый, Паша. И тебя всё устраивает. А меня — нет.
Он смотрел на неё долго, изучающе, так, как смотрят на незнакомый, потенциально опасный механизм, пытаясь понять принцип его действия. Её слова не столько ранили, сколько окончательно прояснили ситуацию. Это был не просто спор о шмотках. Это была декларация войны.
— Значит, я ленивый, — констатировал он без всяких эмоций. — И моё удобство — это наплевательство. А твоё желание пустить пыль в глаза — это стремление к развитию. Интересная логика. Очень удобная для тебя. Ты ведь на самом деле не обо мне заботишься. Ты стыдишься не меня, а себя рядом со мной. Ты думаешь, что мой старый свитер как-то умаляет твою значимость. Это твой комплекс, Марина, не мой. Тебе просто нравится ощущать своё превосходство. Нравится меня поучать. Это твой способ держать меня на своём уровне, унижая.
— Думай, что хочешь, — бросила она. — Можешь называть это комплексами, мне плевать. Но факт остаётся фактом: пока ты мой муж, ты будешь выглядеть прилично. Или я тебе в этом помогу. Как сегодня.
Павел медленно кивнул. В его глазах что-то изменилось. Первоначальная ярость сменилась холодной, твёрдой решимостью. Он больше не смотрел на неё как на жену, с которой он прожил семь лет. Он смотрел на врага.
— Хорошо. Я тебя понял, — отчётливо произнёс он каждое слово. — Ты хочешь, чтобы я соответствовал. Чтобы всё было по-твоему. Чтобы я выглядел так, как тебе нравится. Что ж, будет тебе соответствие.
Слова Павла «будет тебе соответствие» повисли в воздухе спальни. Марина на мгновение даже ощутила укол триумфа. Она решила, что он наконец-то сдался, признал её правоту и готов подчиниться. На её губах уже начала формироваться снисходительная улыбка, но она тут же застыла, так и не родившись. Павел не опустил голову и не поплёлся удручённо на кухню заваривать чай. Он сделал то, чего она не могла ожидать в самом страшном сне.
Он молча, с абсолютно непроницаемым лицом, развернулся и сделал три шага к её половине шкафа-купе. Его движения были лишены суеты, в них была пугающая, ледяная методичность. Он взялся за полированную ручку её дверцы и плавно отвёл её в сторону. Марине открылся вид на её святая святых: идеально развешанные на одинаковых бархатных плечиках платья, отсортированные по цвету блузки, ровные ряды туфель на нижних полках. Её мир, её гордость, её броня.
Павел окинул всё это выверенное великолепие коротким, оценивающим взглядом. Его рука скользнула вдоль ряда вешалок, минуя повседневные вещи, и остановилась на самом конце. Там висело оно. Тёмно-синее шёлковое платье, которое она купила всего неделю назад для корпоратива. Дорогое, статусное, то самое, в котором она чувствовала себя королевой. Он снял вешалку с платья с такой аккуратностью, будто собирался его примерить. Мгновение он подержал его перед собой, а потом, сгрёб его в небрежный ком. Ткань жалобно зашуршала в его кулаке.
Марина смотрела на это, не в силах издать ни звука. Её мозг отказывался обрабатывать происходящее. Это было настолько неправильно, настолько за гранью всего, что она не могла даже подобрать слова, чтобы его остановить. Она просто стояла и смотрела, как её муж, её тихий, предсказуемый Паша, уничтожает её мир.
Следом за платьем он наклонился и выхватил с полки коробку с новыми туфлями-лодочками, купленными специально к этому платью. Он даже не стал её открывать. Его вторая рука нырнула вглубь шкафа и вытащила охапку вещей – её любимый кашемировый джемпер, пару дорогих брюк, яркую шёлковую блузку, которую она так любила. Он сгрёб всё это в одну бесформенную кучу, прижал к груди, развернулся и, не глядя на окаменевшую жену, одним размашистым движением швырнул всё это в коридор.
Дорогой шёлк, кашемир и брендовые джинсы упали на пол унылой, помятой грудой. Коробка с туфлями ударилась об стену и раскрылась, одна туфелька выкатилась и замерла на боку, сиротливо блеснув лаковым носом. В наступившей тишине этот звук показался оглушительным.
Павел отряхнул руки, словно избавился от пыли, и только тогда повернул голову к Марине. Его взгляд был холоден и пуст.
— Отлично! — произнёс он спокойно, даже с ноткой удовлетворения в голосе. — Теперь и ты выглядишь так, как я считаю нужным. Можешь ходить на работу в халате. По-моему, очень удобно.
Марина смотрела на груду вещей в коридоре. На своё смятое шёлковое платье, на туфлю, лежащую на боку, как подстреленная птица. Оцепенение медленно отступало, и на его место приходило нечто гораздо более холодное и острое, чем ярость. Это было чувство осквернения. Словно в её идеально чистый, выстроенный мир ворвались с грязными сапогами и демонстративно вытерли их о самый дорогой ковёр. Она медленно, как во сне, шагнула в коридор и опустилась на колени рядом с этой кучей. Её пальцы коснулись прохладного шёлка платья. Она не плакала. Она просто смотрела на свои вещи, лежащие на полу, как на труп чего-то очень важного.
Наконец она подняла голову и посмотрела на Павла. Её лицо было похоже на маску из фарфора — белое, неподвижное, с тёмными, пустыми глазами.
— Ты думаешь, это равноценный обмен? — её голос был тихим, лишённым всяких эмоций, и от этого он звучал ещё страшнее. — Ты думаешь, ты мне отомстил? Уничтожил мои вещи, чтобы доказать, что ты тоже что-то можешь решать?
Он молчал, стоя в дверях спальни, и ждал. Он знал, что это ещё не конец.
— Ты никогда не поймёшь, — продолжила она, медленно поднимаясь на ноги. Она не стала поднимать вещи, оставив их лежать на полу. — Для тебя это просто шмотки. Как и твои застиранные футболки. А для меня это было доказательством того, что я не такая, как ты. Что я могу вырваться из той серости, в которой ты так уютно устроился. Я тащила нас обоих. Я заставляла тебя знакомиться с нужными людьми, я создавала впечатление успешной семьи, я покупала эти вещи, чтобы мы не выглядели как нищие. А ты… Ты просто швырнул всё это на пол.
Она сделала шаг к нему.
— Знаешь, в чём твоя главная проблема, Паша? Не в свитере. А в том, что ты — посредственность. Серое, унылое ничто. И ты ненавидишь всё, что ярче и лучше тебя. Ты уничтожил это платье не потому, что я выбросила твой хлам. А потому, что ты в глубине души знаешь, что никогда не смог бы купить мне такое по-настоящему. Не потому что денег не хватит, а потому что у тебя нет для этого ни размаха, ни желания. Тебе удобнее сидеть в своём болоте и тянуть меня за ноги обратно. Я пыталась сделать из тебя человека, а ты так и остался мужиком в растянутой футболке, который может только ломать то, чего не в силах понять.
Она высказала всё это ему в лицо, стоя так близко, что могла бы до него дотронуться. Но между ними была пропасть.
Павел выслушал её, не перебивая. Его лицо не дрогнуло. Он смотрел не на неё, а как будто сквозь неё, на ту груду вещей, что валялась за её спиной. Когда она закончила, он спокойно ответил.
— Ты во всём права, Марина.
Она замерла, ожидая продолжения, подвоха.
— Я действительно посредственность. У меня нет твоего размаха. И я не понимаю ценности этих вещей. Но знаешь, что я понял только что? Все эти годы я смотрел на тебя и думал, что там, за этими платьями, туфлями и желанием всем понравиться, есть ты. Настоящая. А я ошибся. Там ничего нет. Только пустота, которую ты пытаешься завесить красивыми тряпками. Ты не меня стыдишься, а этой пустоты внутри себя.
Он перевёл на неё тяжёлый, опустошённый взгляд.
— Мой старый свитер был просто вещью. А твоё платье — это была ты вся, целиком. И ты это знаешь.
Он развернулся и молча пошёл в спальню. Не в гостиную к телевизору, не на кухню. Он вернулся к своему распахнутому шкафу с пустыми полками и сел на край кровати, спиной к ней. Он не собирался ничего выяснять дальше. В его мире всё было кончено.
Марина осталась стоять одна в коридоре, посреди обломков своего статуса. Впервые в жизни ей было не стыдно перед коллегами или подругами. Ей было страшно от звенящей пустоты, которая только что окончательно поселилась в их квартире…
