— Нам нужно поговорить, — голос Вадима прозвучал непривычно торжественно, нарушив тишину кухни, в которой Марина молча разбирала пакеты с продуктами после тяжелого рабочего дня. Она устало подняла на него глаза. Вадим сидел за столом, сложив руки в замок, и смотрел на нее с серьезностью, которая ему совершенно не шла. Обычно его лицо выражало либо мечтательную расслабленность, либо мальчишеский азарт, когда он загорался очередной «гениальной» идеей.
— Говори, раз нужно, — она поставила на полку банку зеленого горошка. — Только если это опять про инвестиции в разведение редких попугаев, то я пас.
Он нахмурился, обидевшись на ее иронию.
— Это серьезно, Марина. Это касается нашего будущего. Нашей семьи.
От этого пафоса у Марины свело скулы. За пять лет их брака она наслушалась о «будущем» и «семье» столько, что могла бы написать диссертацию. Все это обычно предшествовало просьбе одолжить денег на какой-нибудь провальный стартап.
— Я слушаю, — она прислонилась к столешнице, скрестив руки на груди.
Вадим прокашлялся, собираясь с духом. Его взгляд забегал по стенам, по новой плитке, которую Марина выбрала в прошлом месяце, по светильникам, которые она сама же и вешала, пока он лежал на диване с книгой о «психологии успеха».
— Я думаю, нам нужно… юридически оформить мои права на эту квартиру, — выпалил он наконец.
Марина замерла. На секунду ей показалось, что она ослышалась.
— Что оформить?
— Мою долю, — уже увереннее повторил Вадим. — Мы женаты пять лет. Я здесь живу. Я считаю, что имею право на часть жилплощади. Это будет справедливо.
В кухне повисла звенящая тишина. Марина смотрела на мужа, и в ее глазах медленно разгоралось недоумение, переходящее в холодное веселье. Она не верила своим ушам. Этот человек, который за все годы их совместной жизни не принес в дом ни одной значимой суммы, который жил на ее обеспечении, питался едой, которую она покупала, и носил одежду, за которую платила она, сейчас рассуждал о справедливости и своей доле.
И она не выдержала. Громкий, почти истерический смех вырвался из ее груди. Она смеялась, запрокинув голову, до слез, до колик в животе. Смеялась над абсурдностью ситуации, над наглостью своего мужа, над собственной глупостью, что столько лет терпела рядом с собой этого инфантильного мечтателя.
Вадим побагровел. Он ожидал чего угодно: споров, криков, упреков, но не этого унизительного хохота.
— Тебе смешно?
— Мне не смешно, Вадим, мне истерически весело! — отсмеявшись, выговорила она, вытирая слезы. — Ты даже за коммуналку ни разу не заплатил, а уже метры делишь? Ты хоть представляешь, сколько эта квартира стоит? Сколько стоит ремонт, который я здесь сделала?
— Я делал ремонт вместе с тобой! — вскинулся он.
— Ты подавал мне инструменты и вздыхал, как тебе тяжело! — отрезала она. — Вадим, очнись. Эту квартиру я купила на деньги от продажи бабушкиной дачи. Купила за два года до того, как мы с тобой вообще познакомились. Какую долю ты здесь ищешь? Долю в моих воспоминаниях о бабушке?
Его лицо исказилось.
— Закон на моей стороне! Совместно нажитое имущество…
— То, что нажито в браке! — перебила Марина, и ее голос стал ледяным. — А что мы с тобой «нажили»? Твои долги друзьям? Коллекцию непрочитанных книг по бизнесу? Вадим, ты не вложил в эту квартиру ни копейки. Ни одной.
Он вскочил, опрокинув стул.
— Я вложил в нее свою жизнь! Свои лучшие годы! Я создавал здесь уют, атмосферу!
— Атмосферу создавал мой кошелек и мои руки, — спокойно парировала Марина. — А ты просто удобно устроился.
Он смотрел на нее с ненавистью.
— Я так это не оставлю. Ты еще пожалеешь о своем смехе.
С этими словами он вылетел из кухни, хлопнув дверью. Марина осталась одна. Смех прошел, оставив после себя горький привкус и тяжесть в груди. Она поняла, что это не просто очередной его каприз. Это было объявление войны.
Следующие дни превратились в ад. Вадим ходил по квартире мрачной тенью, демонстративно не разговаривая с Мариной. Он начал вести себя как чужой, как враг, поселившийся на ее территории. Он перестал даже имитировать участие в бытовых делах. Горы грязной посуды в раковине, его разбросанные вещи — все это стало молчаливым протестом.
Марина стиснула зубы и терпела. Она убирала, готовила, оплачивала счета, делая вид, что не замечает его поведения. Она надеялась, что он остынет, поймет нелепость своих претензий и все вернется на круги своя. Но она ошибалась.
Через неделю в их доме появилась свекровь, Светлана Анатольевна. Она всегда была женщиной себе на уме, с тихим голосом и страдальческим выражением лица, которое, однако, не мешало ей виртуозно манипулировать своим сыном.
— Мариночка, здравствуй, — пропела она с порога, оглядывая прихожую цепким взглядом. — Я вот пирожков принесла. Ваденька совсем исхудал, бедный мальчик. Совсем ты его не кормишь.
Марина промолчала, взяв тарелку с пирожками, от которых пахло луком и старым маслом. Она знала, что это только начало.
Светлана Анатольевна расположилась в гостиной, положив на колени свою ридикюль из потрескавшегося кожзаменителя. Вадим тут же сел рядом с ней, превратившись из угрюмого взрослого мужчины в обиженного ребенка, ищущего защиты у мамы.
— Мам, ты представляешь, она смеялась мне в лицо, — начал жаловаться он. — Сказала, что я здесь никто.
Светлана Анатольевна сочувственно покачала головой, метнув в сторону Марины укоризненный взгляд.
— Ну что ты, сынок, как можно. Муж в доме — хозяин. А то, что квартира не на тебя записана, так это дело поправимое. В семье все должно быть общее. А то получается, ты как приживала какой-то. Непорядок это.
Марина, стоявшая в дверном проеме, почувствовала, как внутри все закипает.
— Светлана Анатольевна, эта квартира — моя личная собственность, приобретенная до брака. И Вадим это прекрасно знает.
— Деточка, но ведь семья — это не про «твое» и «мое», — мягко, но с нажимом произнесла свекровь. — Семья — это «наше». Ваденька — твой законный муж. Он должен чувствовать себя уверенно. А какая может быть уверенность, если у него своего угла нет? Вот ты его выгонишь завтра, и куда он пойдет? На улицу?
Ее слова были пропитаны ядом, замаскированным под заботу. Она рисовала картину, в которой Марина была бездушной собственницей, а ее «Ваденька» — бесправной жертвой.
— Я никого не выгоняю, — холодно ответила Марина. — Но и дарить то, что принадлежит мне по праву, я не собираюсь.
Вадим вскочил.
— Вот видишь, мама! Вот ее истинное лицо! Ей на меня плевать!
Весь вечер свекровь «обрабатывала» сына. Она говорила шепотом, но так, чтобы Марина все слышала. О том, как ее знакомую «голую» выставила жена из квартиры. О том, что «мужчина должен иметь тыл». К моменту ее ухода Вадим был взвинчен до предела и смотрел на жену как на злейшего врага.
После этого визита тактика Вадима изменилась. Он начал действовать. Однажды Марина, вернувшись домой, нашла на кухонном столе стопку чеков из строительного магазина. Старые чеки, трехлетней давности.
— Вот! — торжествующе заявил он. — Это доказательство моих вложений! Я покупал материалы для ремонта!
Марина взяла чеки. Гвозди, пара рулонов дешевых обоев для кладовки, банка краски. Общая сумма — несколько тысяч рублей. Деньги на это, разумеется, давала она.
— Вадим, это несерьезно.
— Это документ! — он тыкал пальцем в чеки. — Я все собирал! Я готовился! Я докажу в суде, что вкладывался в эту квартиру, и ты выделишь мне долю!
Суд. Это слово прозвучало как выстрел. Значит, он не шутил. Он действительно был готов пойти на это.
Ночью она не могла уснуть. Она лежала и смотрела в потолок, слушая его ровное дыхание рядом. Как она могла так ошибаться в человеке? Она вспоминала начало их отношений. Он казался ей таким легким, обаятельным, не таким, как все — не зацикленным на деньгах и карьере. Он красиво говорил о свободе, о творчестве, о том, что материальное — это пыль. А теперь этот «нематериальный» человек был готов тащить ее в суд из-за квадратных метров, на которые не имел ни малейшего права. Ей стало противно.
Через пару дней, когда она убиралась в его ящике стола, чтобы протереть пыль, ее рука наткнулась на плотный конверт. Она не была из тех, кто роется в чужих вещах, но что-то заставило ее заглянуть внутрь. Там лежало несколько официальных писем. Письма были из микрофинансовой организации.
Сердце Марины ухнуло вниз. Она быстро пробежала глазами текст. Вадим взял кредит. Крупную сумму. Сто тысяч рублей под какой-то безумный процент. Взял полгода назад. Судя по второму и третьему письму, он не сделал ни одного платежа. Долг вырос почти вдвое, и теперь компания угрожала судом и коллекторами.
Вот оно. Вот причина. Дело было не в уязвленном самолюбии и не во внезапно проснувшемся чувстве справедливости. Дело было в банальной и пошлой нужде. Он в очередной раз вляпался в какую-то авантюру, прогорел, наделал долгов и теперь решил расплатиться за счет ее квартиры. Это было так низко, так предсказуемо и так омерзительно, что у Марины перехватило дыхание.
Она положила письма на кухонный стол и стала ждать. Когда Вадим вернулся с прогулки, насвистывая какой-то мотивчик, он сразу увидел конверт. Его лицо изменилось. Маска уверенности и обиды слетела, оставив растерянность и страх.
— Что это? — тихо спросила она, хотя знала ответ.
— Это… это не твое дело, — пробормотал он, пытаясь сгрести письма со стола.
Марина накрыла их рукой.
— Нет, теперь это мое дело. Это из-за этого ты устроил весь этот цирк с разделом имущества? Ты решил, что я продам квартиру, чтобы покрыть твои долги? Или что ты отсудишь у меня комнату, продашь ее и расплатишься?
Он молчал, отведя взгляд. Его молчание было громче любого признания.
— На что ты взял деньги, Вадим?
— На проект… — выдавил он. — Перспективный. Криптовалюта. Мне сказали, что это стопроцентный вариант.
— И где сейчас этот проект?
— Прогорел, — он ссутулился, превратившись в жалкого, нашкодившего подростка. — Меня подставили.
Марина смотрела на него без капли жалости. Вся любовь, все теплые чувства, которые еще теплились в ее душе, испарились в этот момент, оставив после себя выжженную пустыню. Она видела перед собой не мужа, не близкого человека, а чужого, лживого и слабого мужчину, который пытался решить свои проблемы за ее счет, прикрываясь высокими словами о семье и справедливости.
— Ты просил долю в квартире, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — Хорошо. Давай посчитаем твою долю. Ты живешь здесь пять лет. Аренда подобной квартиры стоит, скажем, сорок тысяч в месяц. Умножаем на шестьдесят месяцев — это два миллиона четыреста тысяч. Плюс коммунальные платежи, интернет, еда, одежда. Думаю, набежит еще миллиона полтора. Итого, ты должен мне около четырех миллионов рублей. Не считая процентов за пользование. Так что, прежде чем делить метры, может, вернешь мне долг?
Вадим смотрел на нее, открыв рот. Он был раздавлен ее холодной арифметикой.
— Ты… ты не можешь так… Мы же семья…
— Семьи больше нет, Вадим. Ты сам ее разрушил в тот момент, когда решил, что можешь меня использовать и обманывать. Собирай свои вещи.
Он попытался возражать, говорить что-то о любви, об ошибках, о том, что все можно исправить. Но Марина его уже не слышала. Она смотрела сквозь него.
— У тебя есть два часа, чтобы собрать все, что ты считаешь своим. После этого я меняю замки. Если попробуешь войти — вызову полицию. Твои долги — это твои проблемы. Разбирайся с ними сам.
Он понял, что это конец. В ее глазах не было ни сомнения, ни жалости. Только холодная, как сталь, решимость.
Он уходил жалко, с одним спортивным рюкзаком, в котором уместилась вся его «нажитая» жизнь. На пороге он обернулся, его лицо было мокрым от слез.
— Марина, прости…
Она ничего не ответила. Просто закрыла за ним дверь. А потом медленно сползла по ней на пол. Она не плакала. Внутри была пустота. Не было ни облегчения, ни радости победы. Было только горькое осознание пяти лет, потраченных впустую на человека, который оказался мыльным пузырем — ярким снаружи и пустым внутри.
Через час раздался звонок в дверь. На пороге стояла Светлана Анатольевна. Ее лицо было перекошено от гнева.
— Ты выгнала его! Ты выставила моего сына на улицу! Бессовестная!
Марина посмотрела на бывшую свекровь спокойным, усталым взглядом.
— Я выставила из своего дома чужого мне человека, который пытался меня обокрасть. Всего доброго, Светлана Анатольевна.
Она закрыла дверь прямо перед ее носом, не слушая проклятий, которые неслись с лестничной клетки. Повернула новый, только что врезанный мастером ключ в замке. Один раз. Второй. Щелчок замка прозвучал в тишине квартиры как финальный аккорд в этой уродливой пьесе. Она была одна. И впервые за долгое время она почувствовала, что наконец-то может дышать полной грудью…
