Когда мы с Юрой сворачивали с трассы на знакомую просёлочную дорогу, я уже предвкушала тишину. Всю неделю в городе — суета, телефоны, соседи за стенкой. А тут — наша дача, наш маленький рай. Деревянный домик с резными наличниками, яблоневый сад, который я сама посадила пятнадцать лет назад, когда только переехали сюда из тесной квартиры. Участок небольшой, но уютный — каждый кустик, каждая грядка мною выхожены.
Юра притормозил у калитки, и я сразу почувствовала — что-то не так. Слишком уж оживлённо во дворе. Музыка играет, детский смех доносится, запах дыма от мангала стоит в воздухе. Я выглянула из окна машины — и сердце ухнуло вниз.
На веранде, на нашей веранде, развалилась вся семья Светланы. Она сама, в ярком платье и с бокалом в руке, хохочет над чем-то. Её муж Геннадий у мангала колдует, внуки носятся по участку, топчут мои цветники. А на столе — наша посуда, наши скатерти, даже любимые стаканы с гравировкой, которые я берегу для особых случаев.
— Юр, — я повернулась к мужу, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё кипело. — Ты хочешь сказать, что они снова приехали без спроса? Это не их дача.
Он хмыкнул, почесал затылок — верный признак того, что ему неловко.
— Ну, Маринка… Светка же звонила на прошлой неделе, говорила, что, может, заглянет…
— Заглянет? — я выдохнула так, что даже сама себе показалось смешно. — Заглянуть — это на чай зайти на полчаса. А это… — я махнула рукой на шумную компанию, — это целый гарнизон!
Юра вздохнул, вышел из машины. Я пошла следом, стараясь не выдавать своего раздражения. Светлана первой заметила нас, вскинула руку с бокалом:
— О, а вот и хозяева! Юрочка, Мариночка, заходите скорее! Мы тут уже обосновались, как видишь. Геночка шашлык делает — пальчики оближешь!
Я натянуто улыбнулась. Светлана всегда так — врывается в жизнь, занимает всё пространство и даже не задумывается, удобно ли это кому-то ещё. Старше Юры на пять лет, с юности привыкла командовать. А я для неё так и осталась «Юркиной женой», которая «ничего не понимает в семейных делах».
— Света, привет, — я поставила сумку на крыльцо. — Мы не знали, что вы приедете. Юра не говорил.
— Да ладно тебе, Мариш! — она махнула рукой, как будто отгоняла муху. — Мы же свои люди, чего церемониться-то? Дача большая, всем хватит!
Свои люди. Всем хватит. Как будто это её дача, а не наша с Юрой. Как будто я не вкладывала душу в каждый уголок этого дома, не драила полы, не высаживала цветы, не латала крышу после зимы.
Геннадий повернулся от мангала, кивнул мне снисходительно:
— Марина, салатик бы нарезала, а? А то мужики проголодались уже.
Я почувствовала, как сжались кулаки. Юра покосился на меня, понял, что лучше промолчать. Я прошла в дом, сбросила на кровать сумку с вещами и замерла у окна. Оттуда был виден весь двор — мой двор, моя земля, которую я знаю каждый сантиметр. И сейчас по ней бегали чужие дети, хватали мои яблоки с веток, кричали так, что голова раскалывалась.
«Потерпи, — сказала я себе. — Потерпи. Это сестра Юры. Семья».
Семья. Как часто это слово становилось оправданием для того, чтобы игнорировать мои границы, моё мнение, мою усталость.
К вечеру я чувствовала себя так, будто пробежала десятикилометровку. Весь день я мыла, убирала, готовила. Светлана сидела на веранде, попивала вино, давала указания:
— Мариш, может, ещё картошечки сварить? Геночка любит с солёным огурчиком.
— Мариш, у тебя случайно нет варенья? А то внуки хотят с блинчиками.
— Мариш, а почему у тебя такая грязь на крыльце? Надо бы помыть.
Надо бы помыть. Мне. Потому что она, конечно же, занята — отдыхает. Внуки её тоже, ясное дело, не могут помочь — маленькие, балуются. А я — я же не работаю. Мне не сложно.
Я замерла у раковины, сжав в руках тряпку. Не работаю. Эти слова Светлана обронила мимоходом, когда я попросила её хотя бы посуду за собой ополоснуть. «Да ладно, Мариш, ты же не работаешь, тебе не сложно». Как будто то, что я не хожу в офис, означает, что моё время ничего не стоит. Как будто я не веду дом, не ухаживаю за садом, не занимаюсь внуками — нашими с Юрой внуками, которые приезжают каждые выходные.
Я вышла на веранду с подносом. Светлана уже успела открыть наш винный шкаф — тот самый, где мы с Юрой храним бутылки для особых случаев. Бутылка красного вина стояла на столе, уже наполовину опустошённая.
— Света, — я остановилась. — Это вино было на годовщину нашей свадьбы.
Она посмотрела на меня удивлённо, как будто я сказала что-то нелепое.
— Ну и что? Всё равно же пить будете. А мы тут, считай, повод — пятница, конец недели!
Что-то внутри меня щёлкнуло. Я поставила поднос на стол так резко, что стаканы звякнули.
— Это не санаторий, — сказала я, и голос мой прозвучал жёстче, чем я планировала. — Может, вы начнёте спрашивать, когда хотите сюда приехать?
Светлана уставилась на меня, словно я вдруг заговорила на незнакомом языке. Геннадий замер с шампуром в руке. Даже внуки притихли. Юра быстро встал, попытался сгладить момент:
— Маринка, ну что ты, в самом деле… Мы же договаривались…
— Нет, — я покачала головой. — Мы не договаривались. Ты не спросил меня. Ты просто поставил перед фактом. Как всегда.
Я развернулась и ушла в дом. Захлопнула дверь так, что окна задрожали. Села на кровать, обхватила голову руками. Сердце колотилось. Руки тряслись. Я не привыкла скандалить. Всю жизнь старалась быть мягкой, покладистой, удобной. Вот только внутри накапливалось — всё это раздражение, обиды, невысказанные слова. И сейчас оно вырвалось наружу.
За окном стояла тишина. Потом донеслись приглушённые голоса, хлопанье дверей машины, шум отъезжающего автомобиля. Они уехали. Молча.
Я легла на кровать, уставилась в потолок. «Всё. Теперь я стала той самой стервой, которая выгнала родственников мужа».
Вечером мы с Юрой молчали. Он сидел на веранде, смотрел в сад. Я на кухне доедала ужин, который так и остался нетронутым после отъезда гостей. Наконец, Юра зашёл, встал у стола, сунул руки в карманы.
— Зачем ты так? — спросил он тихо. — Это же моя сестра.
Я подняла глаза:
— Именно поэтому ты и не замечаешь. Потому что она твоя сестра, а я — всего лишь жена.
— Что ты несёшь?
— Юра, — я встала, подошла ближе. — Я устала. Устала быть для всех удобной. Устала убирать за твоей сестрой, готовить, когда она объявляется без предупреждения, слушать её колкости. Я устала от того, что меня не спрашивают. Это мой дом тоже, понимаешь? Не только твой. Не только её, когда ей захочется. Мой.
Он молчал. Смотрел на меня так, будто видел впервые. Наконец, выдохнул:
— Я думал, тебе не важно…
— Важно, — я почувствовала, как голос дрожит. — Очень важно. Но ты никогда не спрашивал.
Мы долго стояли друг напротив друга. Потом Юра кивнул, повернулся и вышел. Я слышала, как он ходит по веранде, как скрипят половицы под его шагами. Я села за стол, положила голову на руки. Почему так больно отстаивать себя? Почему я чувствую вину, хотя права?
Прошла неделя. Неделя странной тишины — без звонков Светланы, без её внезапных визитов. Юра был задумчив, замкнут. Я боялась, что он злится, но он просто… размышлял. Я видела это по тому, как он смотрит на меня — изучающе, будто пытается понять что-то важное.
В пятницу вечером зазвонил телефон. Юра взял трубку, и я сразу поняла по его лицу — Светлана. Он слушал, хмурился, изредка вставлял короткие «угу» и «понятно». Потом она что-то сказала, и он вдруг выпрямился:
— Нет, Света. Без предупреждения больше не приезжайте.
Я замерла. Юра смотрел на меня, продолжая говорить:
— Это наш дом. Наш с Мариной. А не гостевой. Хочешь приехать — позвони заранее, спроси, удобно ли. И мы подумаем.
В трубке что-то возмутилось, голос сестры стал громче. Юра поморщился:
— Света, не ори. Я не хочу с тобой ссориться. Но так, как было, больше не будет.
Он положил трубку. Она, видимо, бросила первой — связь оборвалась резко. Юра посмотрел на телефон, потом на меня. Подошёл, обнял — неловко, по-медвежьи, так, как обнимают, когда не знают, что сказать.
— Прости, — выдохнул он мне в макушку. — Я должен был раньше тебя услышать. Я думал, что ты справляешься. Что тебе всё равно.
Я прижалась к нему, почувствовала, как спадает напряжение, которое держало меня всю неделю.
— Мне не всё равно, — прошептала я. — Никогда не было.
Мы стояли так долго — посреди нашего дома, в тишине, которую никто не нарушал. И эта тишина звучала как музыка.
Прошёл месяц. Целый месяц без внезапных визитов, без ощущения, что я — обслуга на собственной даче. Я снова могла приехать сюда и просто быть. Сидеть на веранде с книгой, слушать, как шумят яблони, смотреть на закат, который окрашивает небо в розовый и золотой. Я могла позволить себе не убираться три дня подряд, потому что никто не ворвётся с проверкой. Я могла не готовить запасы еды, потому что никто не объявится на ужин.
Юра сидел рядом, читал газету. Иногда поднимал глаза, улыбался мне, и я улыбалась в ответ. Мы помолодели, мне кажется — или просто стали спокойнее. Он снова начал разговаривать со Светланой, но теперь это были обычные телефонные звонки — «как дела, как здоровье, приезжай как-нибудь». И когда она приезжала — а она приехала как-то в воскресенье, заранее предупредив, — это был совсем другой визит. Она вела себя осторожнее, не распоряжалась, не командовала. Даже помогла убрать со стола, когда мы пообедали.
Я не питала иллюзий, что она изменилась навсегда. Светлана такая, какая есть — властная, привыкшая к тому, что всё крутится вокруг неё. Но изменилось другое — я перестала уступать. Я перестала делать вид, что мне всё равно. Я научилась говорить «нет» и не чувствовать себя виноватой.
Юра отложил газету, потянулся:
— Тишина хорошо звучит, да?
Я улыбнулась:
— Очень хорошо.
Он взял мою руку, сжал ладонь. Мы сидели так, молча, слушая вечер. Где-то вдалеке кричали птицы, ветер шелестел листьями, на дороге проехала машина, поднимая пыль. Наша дача, наш дом, наша тишина.
Я поняла тогда важную вещь — спокойствие не приходит само. Его нужно отвоёвывать. И не у других — у самой себя. У своей привычки быть удобной, покладистой, бесконечно терпеливой. Спокойствие приходит тогда, когда перестаёшь жертвовать собой ради чужого комфорта. Когда учишься защищать свои границы — пусть даже ценой конфликта.
Я больше не боялась показаться плохой. Потому что знала — я не плохая. Я просто перестала уступать в ущерб себе. И это, как оказалось, было лучшим решением в моей жизни.
