— И куда ты намылился в такую рань, поварёнок? — голос Игоря Степановича, пропитанный густым, как отработанное масло, сарказмом, ударил Максима в спину, пока тот методично завязывал шнурки на идеально начищенных до зеркального блеска ботинках.
— У меня сегодня пробный день, пап. Я тебе вчера говорил, — ровно и безэмоционально ответил Максим, не удостаивая отца взглядом. За годы он научился возводить вокруг себя эту невидимую стену, которая позволяла ему не взрываться в ответ на вечные подколки. Любая реакция только раззадоривала отца, превращая утренний разговор в очередной скандал. А сегодня ему нужен был покой. Абсолютный, кристально чистый покой.
На спинке стула, словно парадный мундир перед смотром, висела белоснежная, отглаженная до хруста рубашка. Рядом, аккуратно сложенный, лежал китель с вышитыми на воротнике инициалами. Для Максима сегодняшний день был не просто пробой пера. Это был его личный Эверест, штурм, к которому он готовился всю свою сознательную жизнь. Шанс попасть в команду ресторана с мишленовской звездой, пусть и на самую низшую позицию, был билетом в другую вселенную. В мир, где его талант был валютой, а не поводом для уничижительных шуток.
— А, ну да, пробный день… Ножички свои наточил? Фартучек накрахмалил? — не унимался Игорь Степанович, грузно проходя на кухню.
Он был крупным, плотным мужчиной, чья фигура, казалось, была выкована из того же металла, с которым он возился всю жизнь. Его мир, состоявший из сети автомастерских, пах бензином и раскалённым железом. В этом прямолинейном и понятном мире не было места для таких эфемерных понятий, как «букет ароматов» или «нежная текстура».
— Я вот смотрю на тебя и не понимаю. Здоровый лоб, руки из правильного места растут. А ты с кастрюлями хороводы водишь. У меня на сервисе завал, слесаря в мыле бегают, а мой единственный наследник собирается лук резать для зажравшихся буржуев.
Максим молча проследовал за ним, намереваясь лишь выпить стакан воды. Он знал эту пластинку наизусть. Для отца существовал только один сценарий: институт, а потом — прямиком в его империю, под капоты машин, в грязь и мазут, чтобы продолжать «настоящее мужское дело».
Но сегодня привычный утренний ритуал был нарушен. Вместо кислого запаха вчерашнего кофе кухню заполнял плотный, щекочущий ноздри аромат жареного мяса. На столе, где обычно царил хаос из счетов и газет, стояла огромная тарелка, содержимое которой выглядело как натюрморт из журнала про «правильное мужское питание»: глазунья из трёх яиц, чьи желтки лениво подрагивали, гора хрустящего бекона, две румяные колбаски и стопка гренок. Игорь Степанович с несвойственной ему ловкостью поставил рядом чашку дымящегося кофе.
— Ешь, — неожиданно ровно, почти заботливо, произнёс он. — Завтрак чемпиона. Тебе силы понадобятся, чтобы там перед своими французами не упасть.
Максим застыл. За все двадцать четыре года своей жизни он ни разу не видел, чтобы отец готовил для него. Их совместные трапезы всегда были обязанностью матери, а после её ухода каждый ел что придётся. Этот жест был настолько выбивающимся из реальности, что вызывал не благодарность, а глухую тревогу.
— Спасибо, я не голоден. Кофе хватит, — настороженно ответил он, отодвигая тарелку.
— Я сказал, ешь! — в голосе отца мгновенно прорезался знакомый стальной оттенок. — Что я, зря тут корячился у плиты? Давай, без фокусов. Решил тебя поддержать по-человечески, а ты ещё ломаешься.
И в этот момент в душе Максима что-то дрогнуло. Слабая, почти идиотская надежда на то, что отец наконец решил если не понять, то хотя бы принять его выбор. Может, это его неуклюжий способ заключить перемирие? Эта мысль была такой тёплой и желанной, что перевесила инстинктивное недоверие. Он медленно сел за стол и взял в руки вилку. Еда была на удивление вкусной и сытной. Отец сидел напротив, молча потягивал свой кофе и не сводил с сына тяжёлого, изучающего взгляда. В нём читалось странное, мрачное удовлетворение, но Максим, одурманенный редким моментом отцовской «заботы», списал это на обычную угрюмость.
— Вот это другое дело. А то ходишь, как призрак. Для любой работы силы нужны, — одобрительно хмыкнул Игорь Степанович, когда тарелка опустела.
Через полчаса Максим уже сидел в такси, прокручивая в голове последовательность соусов и время приготовления блюд. Он чувствовал себя собранным и полным энергии. Но когда до заветного ресторана оставалось три светофора, по его телу прошла первая волна ледяной дурноты. Лёгкое урчание в животе за считанные секунды переросло в жестокий спазм, который согнул его пополам. Он вцепился в сиденье, пытаясь выровнять дыхание. Новая волна боли была острее и злее, она вышибла из лёгких воздух и заставила лоб покрыться липким холодным потом. Он понял, что не дойдёт. Его мечта рушилась прямо здесь, в салоне этого такси. И сквозь мутную пелену боли в его голове с ужасающей ясностью начала складываться чудовищная картина: завтрак, несвойственная забота и этот тяжёлый, выжидающий взгляд отца.
Обратная дорога в такси превратилась в пытку. Каждый поворот машины отдавался в животе новым витком раскалённой проволоки, каждая кочка на асфальте выбивала из лёгких сдавленный стон. Водитель несколько раз обеспокоенно косился на него в зеркало заднего вида, но Максим только мотал головой, вцепившись в ручку двери так, что побелели костяшки. Физическая боль была невыносимой, но ещё хуже была ледяная, омерзительная ясность, которая проступала в его сознании сквозь приступы дурноты. Завтрак. Несвойственная забота. Тяжёлый, выжидающий взгляд. Отец.
Расплатившись с таксистом дрожащей рукой, Максим почти ввалился в подъезд. Подъём на лифте показался вечностью. Ключ долго не попадал в замочную скважину. В квартире стояла тишина, но это была не тишина пустоты. Из кабинета отца доносился едва уловимый аромат свежесваренного кофе и дорогого табака. Он был дома. Не уехал в свой сервис. Ждал.
После нескольких мучительных минут, проведённых в туалете, которые опустошили его физически, но окончательно укрепили в страшной догадке, Максим вышел в коридор. Он шатался, опираясь рукой о стену. Лицо было бледным, под глазами залегли тёмные тени, а на лбу блестели капли пота. Он медленно побрёл к кабинету — святая святых Игоря Степановича, куда без стука не входили даже в детстве.
Дверь была приоткрыта. Отец сидел в своём массивном кожаном кресле, закинув ногу на ногу. В одной руке он держал чашку, в другой — утреннюю газету. Он поднял глаза на вошедшего сына, и в них не было ни удивления, ни беспокойства. Только спокойное, холодное ожидание.
— Что, не взяли твоего поварёнка? — с деланым сочувствием спросил он, отпивая кофе. — Рано вернулся.
Максим сделал ещё один шаг в комнату, сжав кулаки.
— Что ты положил мне в завтрак? — его голос был тихим и хриплым, севшим от спазмов и клокочущей внутри ярости.
Игорь Степанович невозмутимо поставил чашку на блюдце. Звук фарфора о фарфор в этой тишине прозвучал как выстрел.
— Лекарство. От глупости, — ответил он ровно, без тени раскаяния. — Сильнодействующее слабительное. Ты бы всё равно не выдержал. Нервы, стресс. Я просто ускорил неизбежное. Считай, что я спас тебя, дурака, от самой большой ошибки в твоей жизни.
Максима качнуло. Это было хуже, чем он мог себе представить. Не случайность, не злая шутка. А хладнокровный, спланированный саботаж. Вся та слабая надежда на примирение, что теплилась в нём утром, обратилась в пепел и яд.
— Ты хоть понимаешь, что натворил своим поступком, пап?! Ты хотел, чтобы я бросил готовить и возился в твоих грязных машинах? Да чтобы они сгнили вместе с тобой!
— Перестань орать, — поморщился отец. — Ведёшь себя как девчонка. Я сделал это для твоего же блага. Побунтуешь и успокоишься. Завтра же выйдешь ко мне в сервис, дам тебе под начало приёмку. Будешь учиться настоящему делу, деньги зарабатывать, а не фигнёй страдать. Потом ещё спасибо скажешь.
Он говорил это так буднично, так уверенно, будто объяснял, как поменять масло в двигателе. И в этот момент вся ярость в Максиме выгорела дотла, оставив после себя только холодную, звенящую пустоту. Он посмотрел на отца новыми глазами. Не как на родителя, а как на чужого, враждебного человека, который только что уничтожил его мечту.
Максим выпрямился. Его лицо стало непроницаемым, как маска.
— Надеюсь, твои грязные железки принесут тебе счастье, — произнёс он тихо, но каждое слово было наполнено окончательным, отточенным презрением. — Потому что сына у тебя больше нет.
Он развернулся и, не шатаясь, твёрдым шагом пошёл к выходу. Не за вещами, не за кителем, не за своими ножами. Он шёл прочь из этого дома и из этой жизни. Навсегда.
Прошло три года. Время, которое для одного стало медленным сползанием в трясину одиночества, а для другого — крутым и изнурительным восхождением.
Игорь Степанович поначалу даже не понял, что произошло. Он был уверен, что Максим, как обычно, поостынет и вернётся. Ну куда он денется? Без денег, без поддержки, с одной лишь своей дурацкой мечтой. Неделю он ждал, демонстративно не звоня первым, затем — вторую. Через месяц глухая тревога сменилась раздражением. Он сам набрал номер сына, но тот был недоступен. Навсегда. Тогда отец решил, что так даже лучше — жизнь сама проучит упрямца.
Но жизнь распорядилась иначе. Бизнес Игоря Степановича, казавшийся ему незыблемой крепостью, начал давать трещины. Сначала ушёл его лучший моторист, которого переманили конкуренты на большую зарплату. Потом ещё пара толковых мастеров. Новые работники приходили и уходили, не задерживаясь надолго. Они жаловались на устаревшее оборудование, на тяжёлый характер хозяина, который срывал свою неудовлетворённость на подчинённых. Клиенты, привыкшие к качеству, начали уезжать в другие сервисы. Репутация, которую он строил десятилетиями, таяла на глазах.
Его большой дом опустел. Вечерами Игорь Степанович в одиночестве бродил по комнатам, где каждый предмет напоминал о том, чего он лишился. Вот комната Максима, нетронутая с того самого дня. На столе — книги по кулинарии, на стене — постеры с известными поварами. Он никогда не вникал, что это за люди, а теперь тупо смотрел на их улыбающиеся лица, и в груди поднималась глухая, непонятная злоба. Он всё чаще засиживался в своём кабинете с бутылкой коньяка, перебирая в голове тот день. И каждый раз приходил к одному и тому же выводу: он всё сделал правильно. Он спасал сына. А тот оказался неблагодарным предателем. Его грязные железки, его подъёмники и станки больше не приносили радости. Они превратились в молчаливых, холодных свидетелей его поражения.
В это же самое время, за тысячи километров от отцовского кабинета, Максим строил свою жизнь заново. Он уехал во Францию с парой сотен евро в кармане и одним рюкзаком. Он не знал языка, у него не было связей. Первые месяцы были адом: он мыл посуду в дешёвых бистро за еду и койку в общей комнате хостела. Он голодал, мёрз, отчаивался, но не сдавался. Упрямство, которое отец считал главным его недостатком, стало его главной силой.
Он учил язык по ночам, а днём наблюдал, впитывал, запоминал. Он видел, как работают настоящие профессионалы, как из простых продуктов рождается магия. Постепенно его заметили. Сначала ему доверили чистить овощи, потом — делать заготовки. Его упорство и врождённое чувство вкуса не остались незамеченными. Он сменил несколько кухонь, поднимаясь всё выше по иерархической лестнице, пока наконец не попал в команду к молодому и амбициозному шефу, который разглядел в русском парне не просто исполнителя, а творца.
Именно там его талант раскрылся в полной мере. Он начал экспериментировать, сочетая классическую французскую школу с дерзкими русскими мотивами. Его блюда стали обсуждать критики, о нём написали в местном гастрономическом журнале. А через три года имя Максима Волкова уже было известно в кулинарных кругах Европы. Он стал шеф-поваром в модном ресторане, получил свою первую награду и написал книгу рецептов, которая стала бестселлером.
Однажды вечером Игорь Степанович, бесцельно щёлкая пультом телевизора, наткнулся на выпуск новостей культуры. Диктор бодрым голосом рассказывал о громком событии в книжном мире. И тут на экране появилось знакомое до боли лицо. Повзрослевшее, уверенное, спокойное. Это был Максим. Он стоял в окружении журналистов и с лёгкой улыбкой отвечал на вопросы.
— …знаменитый шеф-повар Максим Волков, покоривший Францию, возвращается на родину, чтобы представить свою книгу «Вкус без границ». Презентация состоится завтра в одном из самых престижных ресторанов столицы…
Игорь Степанович выронил пульт. Он смотрел на сына на экране — успешного, знаменитого, чужого — и в его голове впервые за три года промелькнула не злость, а паника. Его бизнес был на грани банкротства. Долги росли, как снежный ком. А у сына… у него теперь точно были деньги. Большие деньги. И он здесь, в Москве. Совсем рядом.
Ресторан, выбранный для презентации, был квинтэссенцией московского лоска. Высокие потолки, хрустальные люстры, тихий звон бокалов и приглушённый гул светских бесед. Воздух был пропитан ароматами дорогих духов и изысканной еды. В этот мир, выверенный и стерильный, Игорь Степанович ворвался как грубый, инородный предмет. Его помятый, недельной давности костюм, несвежая рубашка и бегающие, лихорадочно блестящие глаза вызывали у вышколенных официантов и разодетых гостей брезгливое недоумение. Он был похож на человека с вокзала, случайно забредшего на королевский приём.
Он расталкивал людей, не извиняясь, бормоча что-то себе под нос. Его целью была небольшая импровизированная сцена в центре зала, залитая тёплым светом софитов. Там, в окружении репортёров и поклонников, стоял Максим. В идеально сидящем тёмном костюме, со спокойной, чуть усталой улыбкой на лице, он подписывал свою книгу — глянцевый том с лаконичным названием «Вкус без границ». Он был спокоен, уверен в себе и абсолютно чужд тому миру грязи и металла, из которого вырвался его отец.
Игорь Степанович пробился сквозь последнюю преграду из чьих-то спин и оказался прямо перед ним. На мгновение в зале повисла неловкая пауза. Все взгляды обратились к нелепому, тяжело дышащему мужчине, нарушившему плавное течение вечера.
— Максим… Сынок… — выдохнул Игорь Степанович. Голос его был сиплым и надтреснутым. — Я видел тебя по телевизору. Приехал сразу…
Максим поднял глаза от книги. Его взгляд был абсолютно спокойным и пустым, словно он смотрел на незнакомый предмет интерьера. Он не выказал ни удивления, ни злости, ни радости. Ничего.
— Сынок, дела совсем плохи, — затараторил отец, понизив голос до заговорщицкого шёпота и делая шаг ближе. — Сервис разваливается, долги… Мастера разбежались. Мне нужна помощь. Твоя помощь. Ты же сын мой, кровь одна. Ты сейчас на коне, у тебя деньги есть. Ты должен помочь. Я ведь отец твой, я тебя вырастил. Дай денег, а? На спасение дела.
Он говорил быстро, сбивчиво, и в его словах не было и тени раскаяния. Это была не просьба о прощении, это было требование, ультиматум, основанный на родстве, которое он сам же и растоптал три года назад. Он не просил, он пытался взять своё по праву, которое, как он считал, всё ещё ему принадлежало.
Максим молча слушал его, не меняясь в лице. Когда Игорь Степанович наконец замолчал, выдохшись, Максим на мгновение прикрыл глаза. Затем он обвёл холодным взглядом смущённых гостей, журналистов, направивших на них камеры, и снова посмотрел на мужчину перед собой.
Он слегка наклонился к микрофону на стойке, и его голос, усиленный динамиками, прозвучал на весь зал — чёткий, ровный и беспощадно громкий.
— Прошу прощения за эту сцену. Я не знаю этого человека.
Это было сказано без малейшей эмоции. Просто констатация факта. Игорь Степанович застыл, его лицо исказилось от непонимания, которое быстро сменилось яростью.
— Как это не знаешь?! Максим! Ты что несёшь?! Я отец твой!
Но было уже поздно. Двое крепких мужчин в строгих костюмах, всё это время незаметно стоявшие поодаль, мягко, но сильно взяли Игоря Степановича под локти. Он попытался вырваться, закричать что-то ещё, но его хватка была слабой. Его просто повели к выходу, как ведут пьяного или сумасшедшего, нарушившего общественный порядок. Гости провожали его сочувствующими, презрительными и любопытными взглядами.
Максим смотрел ему вслед, пока массивная дверь ресторана не закрылась за его спиной. Затем он повернулся к ближайшему гостю, взял у него из рук свою книгу и безупречным каллиграфическим почерком вывел на титульном листе: «Приятного аппетита и новых открытий». Он не оглянулся больше ни разу. За дверью, на холодной московской улице, остался его прошлое. Внутри, в тёплом свете софитов, начиналось его будущее. Окончательно и бесповоротно…
