— Оля, может, хватит уже? Я с тобой разговариваю, а ты будто не здесь.
Голос Глеба, ленивый и капризный, просочился в плотный кокон её сосредоточенности, но не смог пробить его насквозь. Ольга не отрывала взгляда от экрана. Строки кода, таблицы с данными и графики сливались в одну рябящую кашу. Глаза жгло так, будто в них насыпали песка, а в затылке тупо, монотонно стучал молоточек — верный спутник третьей бессонной ночи. Воздух в комнате был густым и кислым от запаха десятков выпитых кружек растворимого кофе и её собственного, почти осязаемого напряжения. Она вся превратилась в один сплошной, натянутый до предела нерв.
— Я почти закончила, Глеб. Ещё пара часов, и я всё отправлю, — пробормотала она, её пальцы продолжали летать над клавиатурой. Щелк-щелк-щелк. Этот сухой, отрывистый звук стал единственным саундтреком её последних семидесяти двух часов. Он был звуком её борьбы.
— Пара часов… Ты это говорила ещё вчера вечером. Я уже забыл, как ты выглядишь без этого своего ноутбука. Мы как соседи живём, честное слово. Я тут фильм включил, думал, посмотрим вместе. Отдохнёшь немного.
Она сделала глубокий вдох, стараясь не сорваться. Он не понимал. Или, что было гораздо хуже, просто не хотел понимать. Этот проект был не просто работой. Это была их свобода от кредита, который давил на них уже второй год, как бетонная плита. Премия, которую она получит за его успешную сдачу, покроет остаток долга одним махом. Больше не нужно будет высчитывать каждую копейку до зарплаты, вздрагивать от смс-сообщений из банка и отказывать себе в элементарных мелочах. Она делала это для них обоих, сжигая себя дотла, пока он лежал на диване и с видом вселенской скуки выбирал, какой сериал посмотреть сегодня.
— Глеб, пожалуйста. Это очень важно. После сдачи проекта я возьму отгул, и мы поедем куда-нибудь. Хочешь? На целых три дня. Куда скажешь. Только дай мне сейчас доделать. Я на пределе.
Он что-то недовольно проворчал в ответ, и звук телевизора в соседней комнате стал демонстративно громче. Ольга потёрла виски. Ещё немного. Финальная компиляция данных, последняя вычитка сопроводительного письма, проверка всех ссылок в архиве — и всё. Она чувствовала, как мозг начинает отказывать, буквы плывут, а мысли путаются. Нужен был ещё один заряд кофеина, самый последний, чтобы продержаться этот финальный рывок.
— Я на десять минут, — бросила она в пустоту, с трудом поднимаясь из-за стола. Ноги, давно затекшие, слушались плохо. Спина была как деревянная, и каждый позвонок отозвался тупой болью.
На кухне она двигалась как автомат, по давно заученной траектории. Насыпала две ложки кофе в свою любимую, большую чашку, залила кипятком, плеснула молока. Она прислонилась лбом к холодному фасаду кухонного шкафа, закрыв глаза. Всего на секунду. Просто чтобы голова перестала гудеть. Внезапно наступившая тишина резанула по ушам. Звук телевизора в гостиной замолк. Наверное, Глеб обиделся и пошёл спать. Ну и хорошо. Так даже лучше. Никто не будет мешать.
Сделав большой глоток обжигающего, горького напитка, она вернулась в комнату, готовясь к последнему бою.
Свет от её ноутбука падал на лицо Глеба. Он сидел в её рабочем кресле, перед её столом, и сосредоточенно водил пальцем по тачпаду. На мгновение Ольга почувствовала лишь укол глухого раздражения. Он даже не спросил разрешения сесть за её компьютер, который был сейчас важнее операционного стола в реанимации.
— Что ты делаешь? — спросила она резче, чем хотела. Голос прозвучал хрипло.
Он поднял на неё абсолютно спокойный, даже какой-то довольный взгляд. В его глазах не было и тени вины. Наоборот, он смотрел на неё как герой, совершивший маленький, но важный подвиг.
— Да вот, решил тебе помочь. Он у тебя тормозил жутко, пока ты ходила. Окна еле открывались. Вирусов, наверное, нахватала со своих рабочих сайтов. Я тут запустил полную очистку системы, чтобы быстрее работал. Сейчас всё летать будет. Только фотки наши успел на флешку скинуть.
Её взгляд метнулся к экрану. Там не было её проекта. Там не было её рабочего стола с сотнями файлов, папок и ярлыков, расположенных в единственно верном для неё порядке. Там была синяя полоса загрузки и аккуратные белые буквы под ней: «Форматирование диска C:. Завершено 12%».
Кружка с обжигающим кофе выскользнула из её ослабевших пальцев и с глухим стуком упала на ковёр, оставляя на нём большое тёмное пятно.
Первые несколько секунд Ольга не чувствовала ничего. Время растянулось, превратившись в густую, вязкую патоку. Её мозг отказывался принимать и обрабатывать визуальный сигнал. Синяя полоса загрузки. Слово «форматирование». Проценты, медленно, неумолимо ползущие вверх: 13%, 14%… Это была просто картинка, ошибка, какой-то сбой. Этого не могло происходить на самом деле. Гул в ушах заглушил звук упавшей чашки и расплывающееся по ковру тёмное пятно. Единственным реальным звуком в её вселенной был тихий, монотонный гул вентилятора ноутбука, который в этот самый момент методично стирал в пыль семьдесят два часа её жизни.
— Осторожно, Оль, ты сейчас обожжёшься, — первым нарушил оцепенение Глеб. Его голос был полон будничной заботы. Он смотрел не на экран, а на её ноги и пролитый кофе.
Эта фраза стала спусковым крючком. Туман в её голове рассеялся, сменившись ослепительной, яростной вспышкой. Она медленно подняла на него глаза. Вся усталость, вся апатия, копившаяся трое суток, испарилась без следа, уступив место чистой, концентрированной энергии. Энергии разрушения.
— Что. Ты. Сделал? — произнесла она почти шёпотом, но каждое слово было отлито из свинца.
Он не уловил угрозы. Он всё ещё сидел в её кресле, расслабленно откинувшись на спинку, и смотрел на неё с лёгким укором, как на неразумного ребёнка.
— Я же сказал, почистил. Он еле дышал у тебя. Я всё важное сохранил, не переживай. Наши фотки с моря теперь на флешке, в безопасности.
«Наши фотки с моря». Эти три слова ударили её, как пощёчина. Её работа, её бессонные ночи, её будущее — всё это было для него менее важным, чем несколько отпускных фотографий. Вся кровь отхлынула от её лица, а потом с новой силой бросилась обратно, ударив в виски.
— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сделал?! Я три дня не спала, чтобы сдать этот проект и получить премию! А ты за пять минут всё удалил, потому что тебе «вирусы показались»!
Её голос сорвался на крик, оглушительный и резкий в маленькой комнате. Это был не плач, не истерика. Это был рёв раненого зверя.
Глеб вздрогнул от неожиданности и наконец-то начал понимать, что что-то пошло не так. Он поспешно встал, освобождая её кресло, и принял защитную позу.
— Да что ты кричишь? Я же как лучше хотел! Вечно ты из мухи слона делаешь. Ну удалил и удалил. Сделаешь заново, в чём проблема-то? Теперь компьютер летать будет, быстрее управишься.
Быстрее. Управишься. Он сказал это так просто, будто речь шла о том, чтобы перемыть тарелку, которую он уронил. Он не видел разницы. Он не видел сотен строк кода, десятков связанных таблиц, аналитических выкладок, на которые ушла неделя её жизни до этого бессонного марафона. Для него это были просто «файлики», которые можно создать заново.
— Заново?! — она сделала шаг к нему, и он инстинктивно попятился. — У меня сдача через час, Глеб! Через шестьдесят минут! Я должна была отправить готовый архив! Там была работа всего нашего отдела за последний квартал, которую я сводила в единую систему! Этот кредит, который мы платим, ты помнишь про него? Премия бы его закрыла! Полностью! Мы бы вздохнули свободно!
Она тыкала пальцем в сторону экрана, где синяя полоска уже перевалила за 40%. Каждый новый процент был как удар ножом.
— Да ладно тебе, не уволят же тебя из-за этого, — он попытался придать голосу успокаивающие нотки, но вышло жалко и неубедительно. — Позвонишь начальнику, объяснишь ситуацию. Скажешь, компьютер сломался. Все всё поймут.
Она замерла и посмотрела на него. В этот момент она увидела не своего мужа. Она увидела чужого, инфантильного, непробиваемо эгоистичного человека, который только что сжёг их общий дом, а теперь предлагал ей погреться у угольков и не расстраиваться. Он не просто не понимал. Он был органически неспособен понять. Его мир состоял из его желаний, его комфорта и его «фоток с моря». А всё остальное было лишь фоном.
Крик оборвался на полуслове. Он не иссяк, не захлебнулся слезами — он просто застыл у неё в горле, мгновенно превратившись из раскалённой лавы в кусок льда. Слова Глеба — «позвонишь начальнику», «все всё поймут» — не успокоили её. Они произвели эффект, обратный ожидаемому. Они подействовали как команда «стоп» для её бушующих эмоций. Она вдруг поняла, что кричать на него — это всё равно что объяснять теорию относительности камню. Бессмысленно, энергозатратно и унизительно.
Она перестала спорить. Перестала даже дышать, кажется. Весь хаос, бушевавший внутри, сжался в одну-единственную точку в центре её груди — холодную, твёрдую и тяжёлую. Она медленно, очень медленно опустила руки, которые до этого сжимала в кулаки. Её взгляд расфокусировался, скользнул по его растерянному лицу, по синей полосе на экране ноутбука, которая неумолимо приближалась к отметке в 70%, по уродливому кофейному пятну на ковре, и вернулся к нему. Но смотрела она уже не на мужа. Она смотрела на него как на неодушевлённый предмет, на странное, непонятное явление природы.
Её молчание напугало Глеба гораздо больше, чем крики. Когда она кричала, он понимал правила игры: она нападает, он защищается. Это была привычная, хоть и неприятная динамика. Но эта тишина была ему незнакома. Она была плотной, звенящей и полной угрозы.
— Ну чего ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь, — он нервно переступил с ноги на ногу, попытался выдавить из себя подобие примирительной улыбки. — Оль, ну я же не со зла. Я помочь хотел. Давай я тебе сейчас новый кофе сделаю, самый вкусный. Сядешь и потихоньку начнёшь…
Он не договорил. Её взгляд стал таким острым и колючим, что слова застряли у него в горле. Она смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством энтомолога, изучающего особо примитивное насекомое. Вся её поза изменилась. Она выпрямилась, расправила плечи. Усталость исчезла с её лица, оставив после себя лишь гладкую, непроницаемую маску.
— Знаешь, а ведь это даже в чём-то моя вина, — произнесла она. Голос её был ровным, почти без интонаций. Абсолютно спокойным. Глеб тут же ухватился за эту фразу, как утопающий за соломинку. Он не понял её сарказма, приняв его за начало раскаяния.
— Вот! Я же говорю! — он закивал с облегчением. — Не надо было оставлять ноутбук включённым. Конечно, я увидел, что он тормозит, и решил вмешаться. Если бы ты сразу сказала, что там что-то настолько важное…
Она не дала ему закончить. Лёгкий кивок головы, короткий и резкий. Не знак согласия. Знак того, что она услышала всё, что ей было нужно. Она услышала окончательный, бесповоротный диагноз.
Её взгляд медленно отклеился от его лица и пополз по комнате. Он больше не видел беспорядка, разбросанных бумаг или остывшей еды в тарелках. Она видела декорации. Декорации жизни, которая только что закончилась. Её взгляд остановился на противоположной стене. Там, на специально купленной подставке, в лучах торшера, покоилось его святилище. Его личный алтарь. Дорогая игровая приставка последней модели, чёрная, глянцевая, с синей подсветкой. Рядом на зарядной станции, словно два верных стража, лежали два геймпада. Огромный изогнутый монитор над ней был тёмен, но Ольга знала, что одно нажатие кнопки — и он оживёт, увлекая своего хозяина в миры, где тот был героем, победителем и стратегом. В миры, которые были для него несравнимо важнее и реальнее, чем какой-то там кредит.
Она смотрела на этот уголок, и на её лице впервые за долгое время что-то дрогнуло. Это не была улыбка. Это было нечто иное. Жуткая, хищная гримаса осознания и предвкушения. Она нашла решение. Простое, логичное и абсолютно симметричное. Она нашла способ объяснить ему всё на единственном понятном ему языке.
Она сделала шаг. Потом ещё один. Она двинулась не к выходу, не к спальне. Она пошла прямо через комнату, целенаправленно и твёрдо, обходя его так, словно он был предметом мебели.
— Ты куда? — растерянно спросил Глеб ей в спину, не понимая её манёвра. Она не ответила. Она просто шла к его алтарю. И в её ледяном спокойствии было больше ярости, чем в самом громком крике.
Шаги Ольги по комнате были твёрдыми и размеренными. Не было в них ни спешки, ни истеричной ярости. Она шла, словно по заранее проложенному маршруту, к единственной цели, которая имела теперь значение. Глеб наблюдал за ней, и его растерянность медленно сменялась тревогой. Он не понимал, что она задумала, но инстинктивно чувствовал, что её ледяное спокойствие предвещает нечто худшее, чем любой крик.
— Оль, ты чего? Куда ты пошла? — его голос звучал неуверенно, почти заискивающе.
Она не ответила. Она подошла к его игровому уголку, к этому сияющему алтарю мужского эскапизма, и остановилась. Её взгляд упал на глянцевый чёрный корпус приставки. В её гладкой поверхности смутно отразилось её собственное лицо — бесстрастное, как у манекена. Эта коробка была для него целой вселенной. Она помнила, с каким восторгом он её распаковывал, как бережно протирал от пыли, как мог часами рассказывать ей про преимущества нового процессора и частоту кадров. Он говорил об этой вещи с большей нежностью и участием, чем когда-либо говорил о её работе или их совместных планах.
Она протянула руки и взяла консоль. Она была тяжёлой, плотной, наполненной сложной электроникой и его безграничной любовью. Глеб дёрнулся, словно его ударили.
— Эй, ты что делаешь? Поставь.
Его голос обрёл металлические нотки. Он сделал шаг к ней, но что-то в её неподвижной спине остановило его. Она не обращала на него никакого внимания. Она методично, одним точным движением, выдернула из задней панели шнур питания. Потом так же спокойно — толстый кабель HDMI. Она делала это не спеша, с аккуратностью хирурга, ампутирующего поражённую гангреной конечность.
— Не трогай! Поставь на место, я сказал! — крикнул он уже по-настоястоящему, срываясь на визг. Паника затопила его сознание. Он понял.
Ольга повернулась. В руках она держала его сокровище, его отдушину, его мир. Она держала его так, как держат поднос с грязной посудой. Она не смотрела на него. Она смотрела сквозь него, на открытое окно за его спиной. И она пошла к этому окну. Её шаги были такими же ровными и неотвратимыми.
— Оля, нет! Не смей! Ты пожалеешь! Я тебе этого не прощу! — он бросился за ней, но было поздно.
Она подошла к самому подоконнику. Она не замахивалась. Она не прилагала видимых усилий. Она просто вытянула руки вперёд и разжала пальцы. Чёрный прямоугольник на мгновение завис в воздухе, а потом камнем устремился вниз. Глеб застыл на полпути, его рот был открыт для крика, который так и не вырвался наружу. Они оба, не сговариваясь, прислушались. Спустя пару секунд снизу донёсся глухой, хрустящий удар. Звук ломающегося пластика и умирающей мечты.
Он медленно повернул голову к ней. Его лицо исказилось от ярости и неверия. Глаза налились кровью.
— Ты… ты что наделала?! Ты сумасшедшая!
Ольга наконец-то посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни сожаления, ни триумфа. Только холодная, безжизненная пустота. Она сделала шаг назад от окна, отряхнула ладони, словно стряхивая с них невидимую пыль.
— Твоя приставка тоже тормозила мой мозг. Я её почистила, — ледяным тоном сказала она.
В комнате повисла тишина. Но это была не та тишина, что бывает между поссорившимися людьми. Это была тишина морга. Глеб смотрел на пустое место на подставке, потом на неё, и в его взгляде читался ужас окончательного осознания. Он наконец-то понял. Не умом — всем своим существом он почувствовал масштаб разрушения. Он почувствовал то же самое, что и она двадцать минут назад. Пустоту. И невозможность что-либо исправить.
Они стояли в одной комнате, в метре друг от друга, но между ними уже пролегала бездна. Больше не было криков, не было оправданий, не было обвинений. Больше не было ничего.
Скандал был окончен. Потому что заканчиваться было больше нечему…
