Стук в дверь раздался так неожиданно, что Надежда даже вздрогнула, выронив прищепку из рук. Она замерла, прислушиваясь. Второй стук — уже настойчивее, требовательнее.
— Кто там? — крикнула она, не подходя к двери, чувствуя, как учащенно забилось сердце. В их тихом районе неожиданные гости — редкость, а уж после шести вечера…
— Это я… Муж. — голос за дверью был до боли знакомым, но сейчас звучал как-то неестественно мягко.
Надежда машинально схватилась за воротник халата. Полгода. Ровно полгода с того дня, когда она последний раз слышала этот голос, полный ненависти и презрения. Полгода тишины.
— Наденька, ну открой… Поговорить надо. — он говорил так, будто между ними не было этих страшных лет, будто он просто зашел к соседке за солью.
Рука сама потянулась к замку, но Надежда резко одернула себя. «Нет, — подумала она, — не может быть, чтобы он просто так… После всего…» В голове мелькнули воспоминания: разбитая посуда, оскорбления, его пьяные выходки…
— Чего тебе? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да просто повидаться хотел… Соскучился. — этот новый, мягкий тон резал слух больше, чем прежние крики.
Надежда медленно провела ладонью по лицу. «Может, не открывать? — думала она. — Просто сделать вид, что меня нет дома…» Но любопытство и какая-то странная, забытая надежда заставили ее повернуть ключ.
Дверь со скрипом открылась, и она увидела его — того же, но словно бы и другого. В руках он держал букет тюльпанов — точно таких, какие дарил ей двадцать лет назад, когда они только познакомились…
Надежда замерла в дверном проеме, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Перед ней стоял человек, которого она когда-то любила — тот самый, что когда-то приносил ей цветы без повода, а потом годами не замечал даже ее слез.
Десять лет брака. Сначала — смех, путешествия, его гордый взгляд, когда он представлял ее друзьям: «Моя жена». Потом — первые разочарования. Его раздражение из-за мелочей: «Опять сухое мясо? Ты что, назло мне делаешь?» Позже — равнодушие, а затем и вовсе агрессия.
Но сейчас… Сейчас он стоял перед ней, держа в руках те самые цветы. Его взгляд был мягким — таким, какого она давно не видела.
— Надюш… — он произнес ее имя тихо, почти по-домашнему. — Я… я соскучился.
Голос его звучал искренне. Слишком искренне.
Надежда почувствовала, как в груди что-то сжалось. Она тоже соскучилась. Боже, как же она соскучилась — не по нему, нет, а по тому, чтобы кто-то просто спросил: «Как твой день?» По тому, чтобы в доме был не только её голос.
Но тут же перед глазами всплыли другие картины. Его крики. Ссоры. Унижения.
— Зачем ты пришел? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Он потупил взгляд, будто стыдясь.
— Я понял, как был неправ. Хочу все исправить.
И, черт возьми, она хотела поверить.
Но не могла.
— Зайдешь? — наконец выдавила она из себя, отступая в сторону.
Он переступил порог, и в доме снова запахло его одеколоном.
Надежда сжала руки в кулаки, пытаясь успокоиться.
«Не верь. Не верь. Не верь.»
Но где-то глубоко внутри теплилась надежда.
А вдруг…
А вдруг люди и правда меняются?
Он принес торт.
— Ты же любила этот, с вишней? — улыбнулся он, ставя коробку на стол.
Надежда сжала губы. Да, любила. Десять лет назад.
— Ммм, да, — пробормотала она, но не стала разрезать.
Они пили чай в тягостном молчании.
— Я сейчас работаю на стройке, — вдруг сказал он. — Деньги небольшие, но…
— Зачем ты мне это рассказываешь? — резко перебила она.
Сергей опустил глаза.
— Просто хочу, чтобы ты знала. Что я исправляюсь.
На следующий день он пришел снова.
— Я вчера заметил, что у тебя кран подтекает, — сказал Сергей, вынимая из сумки инструменты. — Можно я проверю?
Надежда хотела отказать, но… правда, на кухне капало.
— Ладно, — вздохнула она, пропуская его внутрь.
Он работал молча, аккуратно подкручивая гайки. Она стояла рядом, скрестив руки, и не могла отделаться от странного чувства — будто время повернулось вспять.
— Как работа, как жизнь? — неожиданно спросил он, не отрываясь от трубы.
— Нормально, — коротко ответила Надежда.
— А у меня… — он замолчал, потом вздохнул. — Скучал по тебе.
Она не ответила.
На третий день он пришел с пакетами продуктов. Надежда открыла дверь и замерла — в его руках были именно те продукты, которые она всегда покупала, когда они жили вместе.
— Откуда ты… — начала она, но он перебил, улыбаясь той самой улыбкой, от которой когда-то таяло сердце.
— Помнишь, как ты готовила тот суп с грибами? Я сто лет не ел ничего подобного.
Надежда почувствовала, как в горле застрял комок. Она отвернулась, делая вид, что поправляет занавеску.
— Зачем тебе это, Серёжа? Ты же никогда не ценил…
— Я был слепым дураком, — быстро сказал он. — Ты стояла у плиты после работы, а я… Я даже «спасибо» сказать не мог.
Он поставил пакеты на стол. Его большие, грубые руки — те самые, что когда-то ломали мебель в гневе — теперь осторожно раскладывали продукты, будто боялись что-то повредить.
— Я не прошу прощения, — продолжил он тихо. — Знаю, что некоторые вещи не прощаются. Но если дашь шанс… Хотя бы просто побыть рядом иногда…
Надежда резко обернулась:
— Ты выгнал нашу собаку, Сергей! Ты кричал на меня перед соседями! Как я могу…
— Знаю, — перебил он, и в его глазах она увидела такую тоску, что осеклась и замолчала. — Каждую ночь просыпаюсь от этого. От воспоминаний. Хотел бы вырвать эти моменты из жизни, но…
Он вдруг опустился на стул, закрыв лицо руками. Надежда невольно сделала шаг вперед — старый рефлекс, желание утешить. Но вовремя остановилась.
— Уходи, — прошептала она. Но в голосе уже не было прежней твердости.
Он поднял на нее мокрые от слез глаза:
— Можно я хотя бы суп приготовлю? Как раньше? Только поесть, и уйду. Обещаю.
И, черт побери, она кивнула. Потому что в этот момент увидела не того монстра, каким он стал, а того парня, в которого когда-то влюбилась — растерянного, искреннего, с дрожью в голосе.
Пока он возился на кухне, Надежда сидела в гостиной. Оттуда доносились знакомые звуки — лязг кастрюль, его негромкое бормотание. Как будто вернулась в прошлое.
Когда он поставил перед ней тарелку, их руки случайно соприкоснулись. Оба вздрогнули.
— Ну как? — спросил он с детской надеждой.
Надежда сделала глоток. Тот самый вкус. Тот самый суп.
— Как… Почему именно сейчас? — она отодвинула тарелку. — Почему не тогда, когда я умоляла тебя измениться? Когда плакала ночами?
Он долго молчал, перебирая край скатерти.
— Боялся, — наконец признался. — Боялся, что если стану мягче, то сломаюсь совсем. А теперь понимаю — я уже был сломанным. И только сейчас по кусочкам собираю себя обратно.
Надежда встала, подошла к окну. За спиной слышались его тяжелые шаги — он остановился в двух шагах.
— Я не прошу сразу верить мне, — его голос был спокойным, но он заметно нервничал. — Дай мне хотя бы… приходить иногда. Говорить с тобой. Доказывать.
Она не ответила. Но и не сказала «нет». И когда через час он уходил, Надя поймала себя на мысли, что уже ждет завтрашнего визита.
А потом злилась на себя за эту слабость. Но вечером, ложась спать, все равно прислушивалась — не заскрипит ли дверь подъезда, не послышится ли знакомый голос из-за двери…
Она вернулась с работы раньше обычного — начальник отпустил пораньше из-за сбоя с электричеством. Поднимаясь по лестнице, она счастливо улыбалась — сегодня Сергей обещал починить полку в ванной.
Но вставив ключ в замочную скважину, Надя почувствовала неладное.
Дверь была не заперта.
— Серёжа? — позвала она, сбрасывая туфли.
Тишина.
Потом — глухой стук из гостиной.
Она вошла в комнату и замерла.
Старый сервант её бабушки, где хранились семейные реликвии, стоял распахнутый. Полки были выдвинуты, шкатулки перевернуты вверх дном. На полу валялись фотографии, письма, ворох старых открыток.
А посреди этого хаоса стоял он.
Сергей.
Спиной к ней, сгорбленный, он рылся в ящике, яростно выбрасывая ненужное на пол.
— Что… что ты делаешь? — голос Надежды прозвучал чужим, сдавленным.
Он резко обернулся.
Глаза — мутные, широкие, будто у затравленного зверя. Лицо — красное, потное. От него пахло перегаром и чем-то едким, как от дешёвого самогона.
— Надь… — он попытался улыбнуться, но получился оскал. — Я… я искал инструменты.
— В серванте? — её голос дрогнул.
Он замер, потом резко махнул рукой:
— Да чёрт с ним! Хорошо! Я искал кольцо! То бабкино кольцо с изумрудом!
Надежда почувствовала, как пол уходит из-под ног.
— Ты… ты всё это время…
— Да, да, святой не был! — он засмеялся, и смех его был противным, хриплым. — Терпел твои нравоучения, чинил твои дурацкие краны, слушал, как ты ноешь! А всё ради чего?
Он шагнул к ней.
— Ты мне должна! — прошипел он. — Я столько лет на тебя потратил! А ты что? Развелась? Выгнала? Нет, дорогая, так не бывает!
Его пальцы впились в запястье.
— Где кольцо?!
Надя попыталась отстраниться, но он только сильнее сжал пальцы.
— Пусти! — она попыталась освободиться.
Это его разозлило.
— Ах, так?! — он потянул руку к себе, и она почувствовала запах алкоголя, смешанный с яростью. — Я сейчас…
— Надежда Петровна? — раздался спокойный голос из прихожей.
Они оба замерли.
В дверях стоял сосед — Николай Иванович, высокий, крепкий, с газетой в руках.
— Почта вам пришла, — сказал он ровно, но его глаза были прищурены, а плечи напряжены.
Сергей медленно разжал пальцы.
— Мы… разбираем вещи, — пробормотал он, отступая.
Николай Иванович не двигался.
— Всё в порядке? — спросил он, глядя прямо на Надю.
Она кивнула, не в силах вымолвить слово.
— Ладно, — сосед медленно положил газету на тумбу. — Если что — я за стенкой.
Он повернулся к Сергею:
— А вам, молодой человек, советую на выход.
Сергей задергался, как пойманный вор.
— Да чтоб тебя! — выкрикнул он, но голос дрожал.
Он швырнул на пол последнюю шкатулку — та разлетелась вдребезги — и, шатаясь, направился к двери.
На пороге обернулся:
— Это не конец.
Дверь за ними захлопнулась.
Надежда опустилась на пол среди разбросанных фотографий, писем, обломков памяти.
— Всё… — прошептала она. — Всё, кончено…
Но впервые за долгие годы это прозвучало как освобождение.
Через час, когда дрожь в руках немного утихла, она поднялась, собрала разбросанные вещи и подошла к книжной полке.
Сняла старую потрёпанную книгу — «Войну и мир».
Она давно прятала там кольцо.
Бабушка научила:
— Драгоценности — как правда. Их нужно прятать так, чтобы никто не догадался.
Она сжала кольцо в ладони.
Завтра отнесёт его в банк, в ячейку.
А сегодня…
Сегодня впервые за долгое время ляжет спать спокойно.
