Чайник засвистел пронзительно, словно хотел заглушить тяжелую тишину, повисшую на кухне. Я механически поднялась, сняла его с плиты. Руки всё ещё подрагивали — день выдался тяжелым. Похороны мамы… До сих пор не верилось.
— Валя, налей и мне, — сиплый голос брата вернул меня в реальность.
Николай сидел, сгорбившись, у окна. Сорокапятилетний мужчина, а выглядел изможденным стариком. Глаза красные, лицо опухшее — не поймешь, от слез или от вчерашней попойки. После смерти жены он так и не оправился, начал прикладываться к бутылке. Жалко его, конечно.
— Держи, — я поставила перед ним чашку.
— Спасибо, сестренка.
Мы молчали, прихлебывая горячий чай. За окном смеркалось. Первый вечер без мамы. На столе — остатки поминальных бутербродов, которые соседка Зинаида принесла.
— Надо решить с квартирой, — вдруг произнес Коля, не поднимая глаз.
Я вздрогнула.
— Может, не сегодня? Мама только…
— А когда? — перебил он. — Мне с Витькой жить негде. А тут полноценная двушка.
— Коля, это же мамина…
— Наша. Поровну. — Он наконец поднял взгляд. — Ты же в своей трешке живешь, работа хорошая. А я что? Съемная конура, зарплата — копейки.
Что-то царапнуло внутри. Я столько лет заботилась о маме. Каждые выходные приезжала, продукты возила, лекарства покупала. А Николай? Раз в полгода появлялся, денег занять.
— Ты обеспеченная — так чего жадничать? Отдай свою половину, — произнес он будничным тоном, словно просил передать соль.
Внутри всё сжалось. Обеспеченная? Да, у меня своя квартира, нормальная работа. Но ведь я двадцать лет горбатилась, без отпусков, без личной жизни. А Коля…
— Я… я должна подумать, — промямлила я, опуская глаза.
Стыдно. Брат прав — у него ничего нет. И Витька, племянник, уже взрослый, а угла своего не имеет. А я тут… жадничаю.
— Валюш, ты всегда была доброй, — голос Коли потеплел. — Сама понимаешь, маме бы хотелось, чтобы у внука было жилье.
Я кивнула, глотая комок в горле. Он прав, наверное. У меня есть всё, а у них — ничего. Почему же так тяжело на душе?
Звонки и голоса
Телефон опять зазвонил, когда я заканчивала проверять тетради восьмиклассников. На экране высветилось знакомое имя: «Коля». Третий раз за неделю. Я глубоко вздохнула, прежде чем ответить.
— Валюша, привет! Как дела? — его голос звучал бодро, даже слишком.
— Нормально, Коль. Работы много…
— Понимаю, понимаю. Слушай, мы тут с Витькой документы собираем на оформление. Нашли хорошего юриста, говорит, можно дарственную сделать. Так проще будет, чем возиться с продажей.
Внутри всё сжалось. Опять. Каждый разговор в последнее время сводился к этому.
— Коля, я же говорила… Мне нужно время подумать.
— Валь, ну о чём тут думать? — в голосе появились раздраженные нотки. — Тебе эта квартира зачем? У тебя своя есть. А нам с сыном жить негде. Ты же всегда была доброй.
Доброй. Как будто отказать — значит стать злой, плохой сестрой. Я прикрыла глаза рукой.
— Давай не по телефону, хорошо? Приезжай на выходных, поговорим.
— Некогда мне ждать, Валя! — он почти кричал. — У меня аренда заканчивается, а новую без денег не снять!
После разговора я долго сидела, глядя в пустоту. Телефон пискнул — сообщение от двоюродной сестры Ирины: «Валечка, как ты? Слышала, Коле тяжело сейчас. Хорошо, что вы сможете помочь друг другу в этой ситуации».
Еще через день позвонила тетя Зина, мамина сестра: «Валюша, ты уж не оставь брата, он всегда тебя уважал. А тебе квартира не к спеху».
Голоса, голоса… Они окружали меня, давили, шептали, убеждали. А мой собственный голос становился всё тише.
Вечером, перебирая старые фотографии, я наткнулась на снимок: мама, я и Коля в парке. Мне лет десять, брату — пятнадцать. У меня в руках мороженое, у Коли нет. Я вдруг вспомнила: тогда денег хватило только на одну порцию, и я отдала половину ему. Он взял без слов, словно так и должно быть.
«Ты всегда была слишком доброй, девочка моя», — звучал в памяти мамин голос. Почему сейчас эти слова звучали не как похвала, а как упрек?
Я доставала из шкафа свежее постельное белье, когда телефон снова зазвонил. Я знала, кто это, еще до того, как посмотрела на экран.
Разговор в листопаде
Листья кружились и падали к нашим ногам. Мы сидели с Тамарой на скамейке в старом парке, там, где обычно встречались еще со студенческих времен.
— Валюша, ты совсем осунулась, — Тамара смотрела на меня с тревогой. — Так нельзя, родная.
Я пожала плечами. Как объяснить это постоянное чувство вины, которое грызло изнутри? С каждым днем, с каждым звонком Николая.
— Знаешь, Коля теперь звонит каждый день, — я теребила в руках салфетку. — Вчера даже сказал, что нашел покупателя на мамину квартиру. Хотя я еще ничего не решила…
— И что ты ответила?
— Ничего определенного. Сказала, что думаю…
Тамара фыркнула и отхлебнула кофе из бумажного стаканчика.
— Валька, ты что, с ума сошла? Он же никогда не помогал! Ни матери, ни тебе!
Её слова ударили неожиданно больно. Правда, которую я сама от себя прятала.
— Тома, но ему действительно негде жить с Витей, — мой голос звучал неуверенно даже для меня самой.
— А когда твоя мама лежала с инсультом, где был этот заботливый сын? — Тамара подалась вперед. — Кто ночами сидел у её кровати? Кто врачей оплачивал? Ты! А он даже не приехал!
Я молчала. Перед глазами встала больничная палата, мамино бледное лицо, капельницы… И телефон, который не звонил.
— Тома, но если я откажу, что обо мне родственники подумают? Скажут — зажралась, жадная стала…
— И что? — она схватила меня за руку. — Валя, очнись! Тебе сколько лет? Почти пятьдесят! До каких пор ты будешь жить, оглядываясь на чужое мнение?
Пожилая женщина на соседней скамейке оглянулась на нас, но мне было уже все равно.
— Я просто… не знаю, как отказать, — прошептала я.
— Знаешь, — Тамара встала и поправила шарф, — моя бабушка говорила: «Не можешь сказать «нет» — не уважаешь свое «да»».
Она смотрела на меня сверху вниз, а за её спиной кружились жёлтые листья. В этот момент что-то дрогнуло внутри меня. Тоненький, еле слышный голосок. Мой собственный.
— Может, ты права, — сказала я наконец. — Но мне нужно еще подумать.
— Думай, — кивнула Тамара. — Только головой, а не чувством вины.
Домой я возвращалась другой дорогой, нарочно сделав крюк мимо маминого дома. Поднявшись на третий этаж, долго стояла перед знакомой дверью. Сколько раз я приходила сюда — с продуктами, лекарствами, просто поговорить… А Коля? Я даже не могла вспомнить, когда он последний раз навещал маму не ради денег.
Открытие в старой тумбочке
Ключ провернулся в замке, и я вошла в мамину квартиру. Здесь всё ещё витал её запах — лёгкий аромат персикового мыла и корицы. Мама всегда любила печь булочки с корицей по субботам.
Я пришла, чтобы разобрать вещи — что-то отдать в благотворительность, что-то сохранить на память. Коля предлагал просто вызвать службу вывоза и очистить квартиру для продажи, но я не могла так поступить с маминой жизнью, с её вещами, хранившими тепло её рук.
В маленькой спальне всё оставалось нетронутым. Аккуратно застеленная кровать с вышитыми наволочками. Фотографии на стене — я в детстве с косичками, Коля с велосипедом, мама с папой молодые, счастливые.
Я принялась за старую тумбочку. Верхний ящик — лекарства, рецепты, квитанции. Всё то, о чём я заботилась последние годы. Средний — какие-то документы, старые поздравительные открытки. Нижний не выдвигался, словно был заклинившим.
Я потянула сильнее, и вдруг ящик подался, а вместе с ним выпала стопка бумаг. Наклонившись, чтобы собрать их, я заметила конверт с надписью «Валюше». Мамин почерк — аккуратный, с красивыми завитушками.
Руки задрожали. Я села прямо на пол, прислонившись к кровати, и открыла конверт.
«Доченька моя родная, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Не грусти сильно, ладно? Я прожила хорошую жизнь.
Валюша, хочу сказать то, что, наверное, недостаточно говорила при жизни. Ты — мой свет, моя опора и радость. Все эти годы после папиной смерти только благодаря тебе я чувствовала себя защищённой и любимой…»
Слёзы потекли по щекам, капая на бумагу. Я читала и не могла остановиться.
«…Знаю, что иногда я слишком полагалась на тебя. Может, даже пользовалась твоей добротой. Но ты всегда была сильнее, ответственнее. Мне кажется, Коля так и остался ребенком, который ждёт, что всё решат за него. Прости, если это было несправедливо по отношению к тебе.
Валюша, живи для себя. Ты столько отдавала другим, пора научиться брать. Не позволяй садиться себе на шею, даже если это родные люди. Ты заслуживаешь счастья и покоя».
Последние строчки расплывались перед глазами.
«Я люблю тебя, моя хорошая. И горжусь тобой бесконечно. Твоя мама».
Я прижала письмо к груди и разрыдалась — громко, навзрыд, как не плакала даже на похоронах. Это были слёзы не только горя, но и облегчения. Словно тяжёлый груз, который я несла все эти годы, стал чуть легче.
В тишине пустой квартиры, среди маминых вещей, я впервые за долгое время чувствовала не вину, а тихую благодарность. И разрешение жить для себя.
Твёрдое «нет»
Звонок в дверь раздался ровно в два. Николай всегда был пунктуальным, когда дело касалось денег. Я открыла, стараясь выглядеть спокойной, хотя сердце колотилось где-то у горла.
— Привет, Валюш! — Коля широко улыбнулся и шагнул в прихожую. За ним маячил Витя — долговязый, с отцовскими чертами лица, но с потухшим взглядом.
— Проходите, — я кивнула в сторону кухни. — Чай будете?
— Давай по-быстрому, сестрёнка, — Николай потер руки. — Мы с Витюхой потом по делам. Юрист ждёт нас в четыре.
Они расположились за столом. Коля достал из потрёпанного портфеля папку с бумагами и разложил их, как карточный веер.
— Вот, Валюш, всё готово. Юрист всё оформил, тебе только подписать надо. Дарственная на мою половину квартиры, а твою мы оформляем на Витюху. Так будет правильно, да?
Я смотрела на документы и чувствовала, как внутри поднимается что-то новое — не вина, не стыд, а спокойная уверенность. Мамино письмо, которое теперь лежало в ящике моего стола, придавало сил.
— Коля, я не буду этого делать, — сказала я тихо, но твёрдо.
Брат поперхнулся чаем.
— Что? Валь, ты чего? Мы же договорились…
— Нет, Коля. Это ты решил, что мы договорились. Я не согласна отдавать свою долю квартиры.
Николай побагровел, челюсть напряглась.
— То есть как это? Ты что, серьезно? — он повысил голос. — У меня же ничего нет! А ты… у тебя всё есть! Ты обеспеченная, зачем тебе ещё одна квартира?
Я выпрямила спину и посмотрела ему прямо в глаза.
— Это моё, Коля. И я не обязана отдавать. Да, у меня есть квартира. Я заработала её сама, как и всё остальное в моей жизни. И мамину долю я тоже заслужила.
— Заслужила? — он фыркнул. — Чем же это?
— Годами заботы, — я говорила спокойно, хотя внутри всё дрожало. — Когда мама болела, где ты был? Когда ей нужны были дорогие лекарства, кто покупал? Когда ей просто нужно было поговорить…
— Я работал! — перебил он. — Думаешь, мне легко?
— Всем нелегко, Коля. Но забота о родителях — это не только праздничные визиты раз в полгода.
Витя переводил взгляд с меня на отца, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— Значит, так? — Николай резко встал. — Родного брата обдираешь? Витьку без крыши оставляешь?
— Нет, Коля. Я не обдираю. Я просто не отдаю своё. Это разные вещи.
Он сгрёб бумаги со стола, швыряя их в портфель.
— Пойдём, Витя. Тут нам делать нечего. У тёти Вали, оказывается, камень вместо сердца!
Когда дверь за ними захлопнулась, я не заплакала. Впервые за долгое время я чувствовала не горечь, а странное спокойствие. Словно, наконец, сделала выбор в пользу себя.
Письмо примирения
Прошел месяц. Я не звонила Коле, он не звонил мне. Словно между нами выросла стена, и ни у кого не было сил её разрушить. Иногда я думала позвонить, спросить, как дела, но тут же одергивала себя. Нет, в этот раз не я должна делать первый шаг.
Осень сменилась ранней зимой. Выпал первый снег, и школьники на моих уроках сидели, глядя в окно, а не в учебники. Я их понимала — сама иногда ловила себя на том, что застываю у окна, наблюдая за падающими снежинками.
Возвращаясь домой в пятницу вечером, я заметила в почтовом ящике конверт. Обычный белый конверт без марки, подписанный знакомым почерком. Почерк Николая я узнала бы из тысячи — такой же угловатый и резкий, как он сам.
Дома я долго не решалась его открыть. Боялась найти внутри новые упреки, требования, обвинения. Наконец, заварив чай и устроившись в кресле, я вскрыла конверт.
«Валюша, сестренка. Прости за тот разговор. Я вел себя как последний дурак.
Знаешь, после той нашей встречи я всё думал: почему ты вдруг стала такой твердой? Ты же всегда уступала, всегда шла навстречу. А тут вдруг — нет. И я злился. Думал — зажралась, зазналась.
А потом случайно встретил тетю Зину. Она рассказала, как ты все эти годы маму тянула. Как за руку её водила по врачам, когда она ходить не могла. Как ночами сидела у кровати. А я… я ведь правда ничего этого не видел. Не хотел видеть.
Валя, я не прошу ничего. Ты права — это твоё, и ты не обязана отдавать. Просто хочу, чтобы ты знала: я понял. Поздно, но понял.
Мы с Витькой переезжаем в Тверь. Там работа подвернулась неплохая, и жилье служебное дают. Может, это и к лучшему. Начну с чистого листа.
Спасибо тебе за маму. За то, что была рядом, когда меня рядом не было. Твой брат Коля».
Я перечитала письмо дважды, не веря своим глазам. В уголках глаз щипало, но это были не горькие слезы. Скорее — слезы облегчения.
Подойдя к окну, я смотрела на падающий снег, укрывающий город белым одеялом. Первый снег — всегда как первый шанс. На чистоту, на новое начало.
Я набрала номер, который знала наизусть. После третьего гудка Николай ответил.
— Алло? — его голос звучал настороженно.
— Привет, Коля. Это я. Получила твое письмо.
Пауза. Дыхание в трубке.
— И что скажешь? — в его голосе слышалась неуверенность.
— Скажу, что, может, заедешь на выходных? Чаю попьем, поговорим. О Твери, о работе. Обо всем.
— Правда? — он словно не верил. — Ты не сердишься?
— Нет, Коля. Не сержусь. Просто… жизнь продолжается, правда?
— Правда, сестренка. Правда.
Мы помолчали. В этой тишине не было напряжения — только тихое понимание. Тонкая ниточка, которая, возможно, со временем станет крепче.
— Приеду в воскресенье, — сказал он наконец. — Булочки любишь ещё с корицей?
— Люблю.
— Привезу. От Зинаиды Петровны, она мастерица.
Повесив трубку, я ещё долго стояла у окна. Снегопад усиливался, скрывая городскую грязь под чистым покрывалом. И где-то глубоко внутри я знала: мама бы одобрила. Не только мою твердость, но и это примирение.
