— Ты оформил на меня статус самозанятого и проводил через мой счёт деньги от своих левых заказов, чтобы не платить налоги? А мне теперь приш

— Ты оформил на меня статус самозанятого и проводил через мой счёт деньги от своих левых заказов, чтобы не платить налоги? А мне теперь пришло требование от налоговой на сумму, равную моей годовой зарплате! Спасибо, Рома, осчастливил! — голос Светланы звучал не столько громко, сколько пронизывающе, каждым словом разрезая вечернюю тишину их уютной, ещё недавно казавшейся такой надёжной квартиры.

Роман, сидевший за кухонным столом с кружкой остывшего чая, медленно поднял голову. Его обычно живое, подвижное лицо застыло, приобретая оттенок восковой бледности. Глаза, всегда полные искорок, теперь были мутными и испуганными. Он сглотнул, словно пытаясь проглотить не только скопившуюся в горле сухость, но и весь ворох невысказанных оправданий, которые уже роились в его голове.

Светлана стояла у планшета, который всё ещё отображал страницу «Госуслуг», страницу с тем самым «письмом счастья». Её спина была прямой, как струна, а руки, сжимавшие тонкую пластиковую рамку устройства, побелели до костяшек. В её позе не было истерики, не было надрывности. Была лишь стальная, холодная решимость, которая пугала Романа куда больше, чем любые крики и брошенные тарелки. Он всегда знал Светлану как женщину с характером, но такой её не видел ни разу. Её обычно мягкие черты лица сейчас заострились, а в глазах, обычно таких тёплых и полных участия, плясали холодные огоньки льда.

Она работала в бюджетной организации, в бухгалтерии. Каждый рубль, каждая копейка в её жизни всегда были на своих местах, учтены и отложены. Её финансовая история была кристально чистой, прозрачной, как горный ручей. Она гордилась этим. Гордилась своей аккуратностью, своей ответственностью, своей репутацией безупречного специалиста. В этом был весь её мир, её упорядоченная вселенная. И теперь эта вселенная рушилась под натиском одного электронного письма. Шестизначная сумма. Задолженность, штрафы, пени. Все её накопления за несколько лет работы не покрыли бы и десятой части этой суммы.

Роман смотрел на неё, пытаясь найти хоть одну брешь в её непроницаемой обороне. Ему хотелось кинуться к ней, обнять, просить прощения, но что-то в её взгляде остановило его. Это был взгляд человека, который только что обнаружил предательство. Не мелкую ложь, не случайную оплошность, а продуманный, хладнокровный обман, который разрушал саму основу их совместной жизни.

— Свет, я… я всё собирался закрыть… это просто для удобства было, — пробормотал он, его голос был глухим и сдавленным.

Светлана медленно обернулась. Её глаза, казалось, прожигали его насквозь.

— Для удобства, значит? — повторила она, и в её голосе не было ни намёка на вопрос, только констатация факта, облечённая в ледяную насмешку.

Он всегда был таким. Удобным. Удобным для себя, в первую очередь. Он был программистом, фрилансером. Его доходы всегда были нестабильны, но он умел их скрывать, избегать налогов, находить лазейки. Он гордился своей «предприимчивостью», своим «умом», который позволял ему «обманывать систему». Светлана же была его полной противоположностью – воплощение системности и порядка. И именно эта её «чистота» и «безупречность» оказались идеальным инструментом для его махинаций.

В её памяти всплывали обрывки разговоров, случайные фразы, которые раньше казались безобидными. Его просьбы дать паспорт для оформления какого-то «быстрого документа», который «совсем не важен». Его постоянные заверения, что «всё в порядке, никаких проблем». Её наивная уверенность в том, что он, её муж, человек, с которым она делила жизнь, никогда не подставит её.

— Я думал… ты же никогда не брала кредитов, у тебя идеальная история. Никто бы не заподозрил… — Роман начал свою нелепую попытку объясниться, но его слова повисли в воздухе, разбитые о невидимую стену её презрения.

— Никто бы не заподозрил? — её голос стал ещё тише, ещё опаснее. — Только вот я, Роман. Я заподозрила. Когда мне пришло требование об уплате налогов на сумму, которой у меня нет. Когда я обнаружила, что год являюсь самозанятой, и через мой счёт проходят сотни тысяч, о которых я и понятия не имела!

Она шагнула к нему. Каждый её шаг был уверенным и тяжёлым, словно она оставляла за собой невидимые трещины на полу, трещины в их совместной жизни. Он инстинктивно подался назад, прижимаясь к спинке стула. В её глазах не было ни истерики, ни слёз, ни криков. Была только одна, всепоглощающая эмоция – разочарование, смешанное с холодным, стальным гневом.

— Я просто хотел сэкономить, Свет, ты же знаешь, какая у нас налоговая система… — Роман лепетал, пытаясь вызвать в ней хоть каплю сочувствия, хоть какое-то понимание.

Светлана покачала головой. Не от отрицания, а от какого-то глубокого, глубинного осознания. Она вдруг ясно увидела всю их совместную жизнь под новым углом. Все его «хитрости», все его «лайфхаки», которые раньше казались ей просто его особенностями, его «умом», теперь предстали в ином свете. Это был не ум. Это был эгоизм. Чистый, неприкрытый, эгоизм, который не останавливался ни перед чем, даже перед благополучием самого близкого человека.

— Знаю, Рома. Я прекрасно знаю, какая у нас налоговая система. И прекрасно знаю, какие последствия бывают, когда играешь не по правилам, — произнесла она. — В отличие от тебя, мне за свою репутацию придётся отвечать. А теперь, благодаря тебе, на моей репутации клеймо. И на моей шее — долг, равный моей годовой зарплате.

Она прошла мимо него, направляясь к прихожей. Роман следил за каждым её движением, как заворожённый. Он чувствовал, как от неё исходит волна холода, которая заставляла его съёживаться. Он ждал криков, слёз, упрёков. Но вместо этого была эта мёртвая, спокойная ярость, которая предвещала что-то гораздо более страшное.

Её рука потянулась к крючку, на котором висели ключи от их общей машины. Новой, блестящей, купленной совсем недавно, в кредит, который они, конечно же, выплачивали вместе. Машины, о которой они так мечтали. Символа их общего благополучия.

— Прекрасно, — произнесла она, зажимая ключи в руке. — Удобство должно быть взаимным.

Роман вздрогнул. Его сердце забилось в тревожном ритме. Он вдруг понял, что это не просто угроза. Это начало чего-то большого, необратимого.

— Свет, что ты… ты о чём? — он попытался встать, но ноги не слушались.

— Машину я завтра продаю, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза. В её голосе не было ни капли сомнения, ни тени колебания. — Как раз хватит, чтобы закрыть твой удобный долг перед государством.

Слова прозвучали как приговор. Каждый из них был острым лезвием, разрезающим последние нити, связывавшие их вместе. Он хотел крикнуть, возразить, сказать, что это безумие, что он найдёт деньги, что он всё исправит. Но её взгляд, твёрдый и непроницаемый, не оставлял ему ни единого шанса. Он видел в нём полное, абсолютное отсутствие доверия, уважения и даже элементарного человеческого тепла.

— Будешь ездить на метро, — продолжила она, и в её голосе появилась какая-то зловещая нотка. — А лучше — ходить пешком. Полезно для здоровья. И для совести.

Она повернулась и вышла из квартиры, оставив его одного, сидящего за столом, с остывшим чаем и осознанием того, что он только что потерял нечто гораздо большее, чем просто деньги. Он потерял доверие. Он потерял её. И в этой холодной, пустой тишине, Роман впервые по-нанастоящему испугался. Не налоговой. Не штрафов. А той Светланы, которую он только что создал своим «удобством». Той Светланы, которая теперь стояла перед ним, как холодный, безжалостный судья, готовая привести в исполнение свой приговор.

Ночь после заявления Светланы о продаже машины Роман провёл в каком-то оцепенении. Он лежал на диване в гостиной, глядя в потолок, и в его голове крутилось одно и то же слово: «неудобно». Это было его самое частое оправдание, его жизненное кредо. И теперь это «удобство» обернулось против него самого, как бумеранг, который Светлана запускала с хирургической точностью. Он пытался заснуть, но каждый раз, когда он закрывал глаза, перед ним вставал её взгляд — взгляд безжалостный, чужой, взгляд, который он никогда не видел прежде. Он понял, что его обычные уловки, его обаяние, его извинения – всё это теперь бесполезно. Светлана стала другой.

Утром он проснулся от запаха кофе, который она готовила на кухне. Это был её привычный ритуал. Он надеялся, что за ночь её гнев утихнет, что она одумается, что они смогут поговорить. Он вошёл на кухню, стараясь выглядеть спокойным, но его руки предательски дрожали.

— Свет, давай поговорим, — начал он, стараясь придать своему голосу как можно более примирительный тон. — Я понимаю, что ты расстроена. Я всё исправлю. Я найду деньги. Не нужно продавать машину. Это же наша общая машина, мы о ней мечтали…

Светлана, стоявшая спиной к нему у кофеварки, медленно обернулась. На её лице не было ни следа сна или усталости. Её взгляд был таким же холодным, как и прошлой ночью, и от него по коже Романа пробежали мурашки.

— Наша? — переспросила она, и в этом единственном слове было столько иронии, что Романа передёрнуло. — Роман, ты, кажется, забыл. Когда мы покупали эту машину, ты сказал: «Свет, это твоя машина. Ты на ней ездишь на работу. Тебе нужнее». Ты настоял, чтобы все документы были оформлены на меня. И сейчас я просто распоряжаюсь своей собственностью.

Он не нашёл, что ответить. Действительно, он тогда так говорил. Он всегда был щедр на красивые слова, когда ему это было выгодно. Он делал широкий жест, а потом пользовался плодами своей «щедрости».

— Но это же… символ нашего благополучия, — попытался он снова. — Мы вместе копили на неё.

— Символ чего? — Светлана подошла к столу, поставила перед собой чашку с кофе и неспешно села. — Символ твоей безответственности? Символ моей наивности? Ты использовал мою «безупречную репутацию» для своих тёмных делишек. Теперь я использую то, что ты так любезно записал на моё имя, чтобы расплатиться по «твоим» долгам. Всё справедливо.

Её спокойствие, её методичность были для него страшнее любых истерик. Он привык, что Светлана эмоциональна, что её можно успокоить, уговорить. Но эта новая Светлана, холодная, расчётливая, не оставляла ему ни единого шанса.

— Я сейчас обзвоню дилеров. Мне нужны хорошие деньги. И, поскольку ты не любишь платить налоги, я позабочусь, чтобы сделка была максимально прозрачной и официальной, — продолжила она, делая небольшой глоток кофе. — Будет смешно, если выяснится, что твои «левые» доходы, которые ты прогонял через меня, теперь пойдут на покрытие твоих же долгов перед государством, которые я погашу с продажи «моей» машины. Круговорот денег в природе, так сказать.

Роман смотрел на неё, чувствуя, как внутри него всё сжимается. Ему стало холодно, несмотря на то, что в кухне было тепло. Он понимал, что она не шутит. И что её решение окончательно.

— Свет, ну это же… это же удар по нам обоим, — он пытался давить на жалость, на их общее будущее. — Как мы будем без машины? Мы же планировали поездки, дачу…

— Мы, Роман, больше ничего не планируем, — отрезала она. — Ты сам разорвал все наши планы, когда решил, что я — всего лишь удобный инструмент для твоих махинаций. Теперь я строю свои планы. И они, поверь, не включают в себя удобства для тебя.

Она встала, взяла свою чашку и направилась к раковине. Роман, наблюдавший за ней, почувствовал, как к нему приходит осознание. Осознание того, что машина — это только начало. Что Светлана, методично и хладнокровно, начала перекраивать их общую жизнь, возвращая себе то, что, по её мнению, было несправедливо присвоено или использовано.

В течение следующих нескольких дней Светлана приступила к реализации своего плана с поразительной целенаправленностью. Она не кричала, не упрекала его. Она просто действовала. Роману казалось, что он живёт в каком-то параллельном мире, где его некогда уютный дом превращается в поле битвы, а его жена — в безжалостного стратега.

Первым делом исчез его любимый игровой компьютер. Он был мощным, дорогим, с последней видеокартой. Роман проводил за ним часы, играя в онлайн-игры, работая над своими проектами. Он нашёл его в тщательно упакованной коробке в кладовке.

— Зачем ты это сделала? — спросил он, когда она проходила мимо.

— Зачем? — Светлана остановилась. — Роман, ты же фрилансер. Ты работаешь на себя. А это значит, что ты должен быть доступен для заказов. Утром. Днём. Вечером. А не сидеть часами за играми. Твой компьютер — это твой инструмент для зарабатывания денег, которые теперь понадобятся, чтобы покрыть твой «удобный» долг. Он должен быть в исправном состоянии и быть готов к работе в любой момент. Я считаю, что кладовка — идеальное место для хранения инструмента. Целее будет.

Её слова были такими логичными, такими рациональными, что Роман не нашёл, что возразить. Она не отобрала у него компьютер. Она просто «переместила» его, обосновав это заботой о его «инструменте». Но он чувствовал, что за этим стоит нечто большее. Это был вызов. Вызов его привычному укладу, его свободе, его личному пространству.

Затем Светлана приступила к ревизии их общего имущества. В их квартире было много вещей, которые Роман приобрёл на свои, как он думал, «неучтенные» деньги. Какое-то дизайнерское кресло, которое он сам собирал. Мощная аудиосистема. Коллекция виниловых пластинок, которой он так гордился. Теперь всё это оказывалось под пристальным взглядом Светланы.

— Это кресло, — произнесла она однажды вечером, когда Роман вернулся с прогулки и обнаружил, что его любимое кресло переместилось из гостиной в угол прихожей. — Очень красивое. Но занимает слишком много места. И пыль на нём собирается.

— Но это же дизайнерское кресло! Я за него столько отдал! — возмутился Роман.

— Отдал? — Светлана подняла бровь. — Ты отдал за него свои «неучтенные» доходы? Которые прошли через меня? Так что, Роман, по сути, за него заплатила я. И я имею полное право решать, где оно будет стоять. А поскольку оно вызывает у меня аллергию на пыль, оно будет стоять там, где мне удобно. В прихожей, например. Там меньше пыли.

Её спокойствие и невозмутимость выводили его из себя. Он ждал криков, ссор, но вместо этого получал холодный, расчётливый анализ ситуации, который ставил его в тупик. Она не просто ругалась. Она методично, шаг за шагом, лишала его всего, что было для него привычным, важным, символичным. Она делала это без злости, без видимых эмоций, словно выполняя какую-то скучную, но необходимую работу.

Его любимая коллекция виниловых пластинок, которую он собирал годами, обнаружилась в коробках на балконе.

— Винил очень чувствителен к перепадам температур и влажности, — объяснила Светлана, когда он попытался возмутиться. — На балконе, конечно, не идеальные условия, но это лучше, чем хранить его в пыльных коробках в гостиной. Я позабочусь, чтобы они не испортились.

Она не выбросила их, не разбила. Она просто перенесла, обосновав это «заботой» и «практичностью». Но каждый такой «практичный» шаг был для Романа ударом под дых. Он чувствовал себя голым, беззащитным. Его мир, его комфорт, его «удобство» рушились на глазах.

Ключи от машины, конечно же, остались у Светланы. Она взяла на себя всю организацию продажи. Обзванивала объявления, договаривалась о встречах. Роман видел, как она часами сидит в интернете, изучая рынок, сравнивая цены. Он видел, как она разговаривает по телефону с потенциальными покупателями, её голос был ровным и деловым. Она превратилась в машину, в бездушный механизм, настроенный на одну цель – восстановление справедливости, как она её понимала.

Он пытался апеллировать к их общему прошлому, к тем счастливым моментам, которые у них были.

— Свет, ну вспомни, как мы ездили на море на этой машине. Как мы смеялись, как строили планы… — он пытался вызвать в ней хоть какие-то эмоции, хоть какой-то отклик.

Светлана подняла на него взгляд. В нём не было ни тени ностальгии.

— Я помню, Роман, — произнесла она. — Я помню, как ты тогда говорил, что это наш маленький семейный бюджет, который мы так бережно копили. А потом оказалось, что ты выводишь через меня деньги на свои «левые» заказы. Так что, извини, но те воспоминания теперь для меня имеют совсем другой оттенок. Оттенок твоего лицемерия.

Её слова были жёсткими, но не кричащими. Они были выверенными, словно удары скальпеля, каждый из которых наносил точную, болезненную рану. Он понял, что она не просто злится. Она переосмыслила всю их совместную жизнь, каждый эпизод, каждое слово, и теперь переоценивала их с позиции предательства.

К вечеру среды, когда машина была продана, Светлана положила на кухонный стол распечатку банковского перевода.

— Вот, Роман, — произнесла она, указывая на сумму. — Денег хватило. Даже немного осталось. Я погасила твой «удобный» долг перед государством. Теперь я свободна от твоих налоговых махинаций. А ты…

Она посмотрела на него. В её взгляде не было ни торжества, ни удовлетворения. Была только пустота.

— А ты, Роман, теперь полностью отвечаешь за свои собственные финансы. И за свои собственные долги. И, кстати, я завтра начну подыскивать себе новую квартиру. Ту, в которой не будет твоих «удобных» решений. И твоих «случайных» обманов. Это же логично, правда? Если ты не можешь обеспечить мне финансовую безопасность, то зачем мне находиться рядом?

Он вздрогнул. Это был не ультиматум. Это было заявление о намерении. Холодное, расчётливое, окончательное. Она не грозила разводом, не требовала объяснений. Она просто переходила к следующему этапу своего «удобного» решения. Роман чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле. Он был обезоружен, разбит, уничтожен её хладнокровной решимостью. И он знал, что это ещё не конец. Это было только начало конца.

После продажи машины и погашения налогового долга, Роман чувствовал себя так, словно его выпотрошили. Он ожидал криков, слёз, яростных обвинений. К этому он был готов, к этому привык. Но вместо этого Светлана действовала с хирургической точностью, без видимых эмоций, словно не живой человек, а некая программа, выполняющая заранее заданный алгоритм. Её слова о поиске новой квартиры эхом отдавались в его голове, заставляя осознать, что он потерял не просто машину и часть имущества. Он терял основу своей жизни, своё убежище, свой комфорт, который она так долго и терпеливо создавала.

Он пытался протестовать, апеллировать к её чувствам, к их прошлому, но её взгляд был непроницаем, её ответы — холодны и логичны. Каждая её фраза была выверенной, не оставляющей места для споров или попыток оправдаться. Он понял, что она перешла на новый уровень конфликта, где эмоциям не было места, где действовали лишь факты, последствия и холодный расчёт.

— Светлана, давай не будем рубить сплеча. Новая квартира… это же такой стресс, такие расходы. Зачем нам это? Мы же всегда были одной семьёй, — Роман пытался использовать последние аргументы, которые когда-то работали.

Светлана, сидящая за кухонным столом с открытым ноутбуком, даже не подняла на него глаз. Она пролистывала объявления, её пальцы быстро скользили по тачпаду.

— Стресс? — её голос был ровным, без единой интонационной окраски. — Роман, стресс — это когда узнаёшь о многотысячном долге, который ты не брала, но за который должна отвечать. Стресс — это когда твоя кристально чистая репутация пачкается чужой безответственностью. Это — решение. Решение, которое я приняла, чтобы минимизировать риски в будущем.

Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Её слова звучали как приговор. Он всегда считал себя умнее, хитрее. Он ловко обходил острые углы, находил лазейки. Но теперь он столкнулся с умом другого рода — умом системным, аналитическим, способным просчитывать последствия и выстраивать долговременные стратегии.

— Я же всё оплатил, Свет. Налог закрыт. Разве этого недостаточно? — в его голосе прозвучала нотка отчаяния.

Светлана подняла на него взгляд. Холодный, пронзительный.

— Недостаточно, Роман. Ты оплатил последствия своих действий, но не сам ущерб. Ущерб нанесён моему спокойствию, моему доверию, моей уверенности в завтрашнем дне. И этот ущерб измеряется не только в деньгах.

Она продолжила просматривать объявления, словно его и не существовало. Роман чувствовал себя прозрачным, невидимым. Он был низведён до статуса мебели, до одного из предметов интерьера, который она теперь оценивала с точки зрения удобства и функциональности. И, очевидно, он не проходил её проверку.

В последующие дни Светлана продолжила расширять «поле боя», затрагивая другие аспекты их совместной жизни, которые Роман всегда считал неприкосновенными. Её целью, казалось, было не просто заставить его страдать, а полностью лишить его привычных опор, обнулить его жизнь.

Она начала систематически анализировать его рабочие проекты. Он, будучи фрилансером, часто работал из дома, используя их общую домашнюю сеть, домашние аккаунты.

— Роман, — однажды утром обратилась она к нему, когда он сидел за компьютером, — я тут проанализировала потребление трафика в нашей домашней сети за последний год. Заметила, что объём исходящего трафика сильно превышает норму для обычного домашнего использования.

Он побледнел. Он понял, куда она клонит. Он часто использовал VPN-сервисы, чтобы маскировать свою активность, чтобы обходить блокировки, чтобы обеспечивать анонимность при работе с «серыми» проектами.

— И что? Я работаю. Это же нормально, — попытался он отмахнуться.

— Нормально? — Светлана подняла бровь. — Нормально — это когда ты сообщаешь о своей деятельности, когда ты платишь за корпоративный трафик, если твои нужды превышают стандартный пакет. А не используешь общий домашний интернет для теневых схем, создавая риски для всей семьи.

— Какие риски? — он нервно засмеялся. — Это просто интернет, Свет.

— Это не просто интернет, Роман. Это IP-адрес. Это цифровой след. И когда ты работаешь с проектами, которые, мягко говоря, находятся на грани законности, ты подвергаешь опасности не только себя, но и меня, и наш дом. Ведь IP-адрес — он общий. А кто у нас официально владелец квартиры и плательщик по счетам? Я. Так что, Роман, — она сделала паузу, — я отключила наш домашний интернет. Теперь ты будешь использовать свой мобильный трафик или искать себе рабочее место вне дома. Это, кстати, будет способствовать твоей продуктивности. Меньше отвлекающих факторов.

Роман смотрел на неё, не веря своим ушам. Отключила интернет? Это было всё равно, что отрезать ему руки. Его работа, его досуг, его связь с миром — всё зависело от интернета.

— Ты не можешь этого сделать! Я же работаю! — воскликнул он.

— Могу, Роман. Могу. И уже сделала, — она спокойно улыбнулась. — И, кстати, я провела небольшой аудит наших общих счетов. Обнаружила несколько подозрительных операций, связанных с криптобиржами. Ты ведь знаешь, что это серая зона, Роман? И что любые финансовые махинации с ними могут привести к очень неприятным последствиям. Особенно для того, кто владеет основным счётом и чьи данные используются для верификации.

Её слова прозвучали как удар под дых. Он действительно в последнее время увлёкся криптовалютами, надеясь быстро заработать. И, конечно же, он использовал её имя для верификации некоторых своих аккаунтов, полагая, что это сделает его менее заметным.

— Я всё закрою, Свет! Клянусь! — он чувствовал, как паника начинает овладевать им.

— Уже слишком поздно, Роман, — отрезала она. — Цифровой след остаётся навсегда. И пока мы живём под одной крышей, я не могу быть уверена, что ты не подвергнешь меня новым рискам. Поэтому я и ищу новую квартиру. Место, где я смогу быть уверена в своей финансовой и юридической безопасности.

Она не кричала, не упрекала. Она просто констатировала факты, как будто читала отчёт. И эта её методичность была страшнее любой истерики. Она не позволяла ему оправдаться, не давала ему шанса манипулировать её чувствами. Она просто ставила его перед фактом.

Он попытался позвонить своим друзьям, своим знакомым, чтобы пожаловаться, чтобы найти поддержку. Но Светлана, словно предвидя это, уже нанесла превентивный удар. Она ни с кем не ругалась, никого не обвиняла. Она просто начала менять свои социальные привычки. Перестала посещать общие вечеринки, перестала отвечать на звонки их общих знакомых. Она не объясняла причин, не жаловалась на Романа. Она просто отстранялась, создавая вокруг себя невидимую стену.

Когда его лучший друг, Игорь, наконец, дозвонился до него и спросил, что происходит, Роман попытался объяснить ситуацию.

— Она просто с ума сошла, Игорь! Заявила, что я подвергаю её риску, потому что пользуюсь их общим интернетом! Отключила его!

— Ну, Ром, а чего ты хотел? — Игорь звучал неуверенно. — Ты же сам знаешь, как Светлана к этому относится. Она всегда была помешана на чистоте и порядке, во всём, даже в финансах. А ты… ну, ты сам понимаешь. Это же не первый раз, когда ты свои «схемы» прокручиваешь. Только раньше она не знала. А теперь вот узнала.

Роман почувствовал, как его мир сжимается. Даже его друзья, его опора, перестали его понимать. Или, вернее, они всегда понимали Светлану лучше, чем он сам. Её порядочность, её честность, её надёжность — всё это было очевидно для окружающих. А его «предприимчивость» теперь выглядела как обыкновенная непорядочность.

Вечером того же дня Светлана устроилась в гостиной, включив старый проигрыватель. Не тот, на котором Роман слушал свои виниловые пластинки, а маленький, походный, который она когда-то купила себе для дачи. Из него негромко лилась классическая музыка. Она сидела, читала книгу, на её лице не было ни тени эмоций.

Роман смотрел на неё, чувствуя, как его охватывает паника. Он потерял машину. Он потерял интернет. Он терял друзей. Он терял контроль над своей жизнью. И всё это происходило без криков, без слёз, без драматических жестов. Просто методичное, хладнокровное отчуждение. Она не боролась с ним. Она просто вычёркивала его из своей жизни. И это было куда страшнее, чем любая битва. Это было полное и безоговорочное поражение. Он понимал, что это ещё не конец. Он знал, что самый страшный удар ещё впереди. И он не мог ничего сделать, чтобы его остановить.

Последняя неделя, когда Роман и Светлана делили одну квартиру, стала для него настоящим адом. Не было ни криков, ни упрёков, ни даже привычных семейных перепалок. Вместо этого — вакуум, абсолютное отсутствие взаимодействия, словно он стал призраком в собственном доме. Светлана двигалась по квартире как тень, её присутствие ощущалось, но её сущность была недостижима. Она говорила по телефону, но он не мог разобрать ни слова. Она готовила еду, но теперь только для себя, и её порции были строго выверенными, без намёка на «случайно» оставленную лишнюю ложку для него.

Роман бродил по квартире, чувствуя себя чужим. Каждое её действие, каждый взгляд, каждая её небрежно брошенная фраза о поиске новой квартиры, словно гвозди вбивались в гроб их совместного бытия. Он пытался подойти, заговорить, но она отвечала односложно, без эмоций, без искры, без малейшего намёка на то, что перед ней стоит человек, с которым она провела последние пять лет своей жизни.

— Роман, ты знаешь, что я нашла очень интересное объявление? — однажды вечером произнесла она, не поднимая головы от ноутбука. — Квартира небольшая, но очень уютная. Главное – расположена в районе, где есть хорошие школы. Вдруг я когда-нибудь захочу ребёнка.

Это был удар ниже пояса. У них никогда не получалось завести детей, и Роман знал, как болезненна для неё эта тема. Он всегда видел в этом их общую проблему, их общую печаль. А теперь она использовала это как оружие, как демонстрацию того, что её будущее — это будущее без него, будущее, в котором она сама выбирает, с кем и что создавать.

— Но… но мы же хотели ребёнка, Светлана… вместе, — пробормотал он, чувствуя, как сжимается сердце.

Светлана медленно подняла голову. В её глазах не было ни боли, ни сожаления, только холодная, аналитическая оценка.

— Мы хотели. Ты хотел, чтобы я родила ребёнка, которого я потом буду воспитывать. Ты хотел, чтобы я занималась домом, пока ты будешь «работать» и «искать себя». Я же хотела партнёрства, надёжности, уверенности в завтрашнем дне. Ты предоставил мне это? Нет. Так зачем мне продолжать идти по твоему сценарию? Мои будущие дети будут иметь мать, которая может обеспечить им стабильность. Без твоего участия.

Кульминация наступила в конце недели. Светлана, с деловым видом, разложила на столе документы. Договор аренды. Квитанции за коммунальные услуги, которые она уже оплатила в новой квартире. И, наконец, распечатка своего банковского счёта.

— Итак, Роман, — начала она, её голос был ровным, как отчёт. — Как ты знаешь, я продала машину. Этих денег хватило на погашение твоего долга перед государством. Остаток, который ты считаешь «моим удобством», я полностью вложила в свою новую жизнь. В первый и последний месяц аренды новой квартиры. В мебель, которую мне пришлось купить, потому что общая у нас, как ты понимаешь, остаётся здесь. И в небольшой финансовый запас, который позволит мне чувствовать себя уверенно в первое время.

Она сдвинула к нему распечатку.

— А это, — её палец указал на строку с шестизначной суммой, — сумма, которую ты прогнал через мой счёт за последний год. Сумма, за которую ты не заплатил налоги. Сумма, которая официально числилась как мой доход. Мой, Роман. И, хотя я не буду заявлять об этом в налоговую, я считаю, что эта сумма должна быть возвращена мне. За пользование моими паспортными данными, за использование моей репутации, за риски, которым ты меня подверг.

Роман смотрел на цифры. Это были его заработки. Его, как он думал, «неучтенные» деньги. Деньги, которые он тратил на свои увлечения, на гаджеты, на развлечения. Деньги, которые, как он теперь понимал, Светлана могла бы считать своими, исходя из её логики.

— Но это же мои деньги, Светлана! Я их зарабатывал! — он, наконец, сорвался.

Светлана подняла на него взгляд. В нём была холодная сталь.

— Твои? — она усмехнулась. — Ты зарабатывал их, используя МОЙ статус самозанятой. Через МОЙ счёт. Соответственно, формально, юридически – это МОЙ доход. А ты был просто… моим сотрудником, который через меня проводил операции. Так что, Роман, по всем правилам, это долг. Твой долг передо мной. В размере моей годовой зарплаты, как ты помнишь.

— Ты с ума сошла! Я не отдам тебе эти деньги! — он вскочил, ударив кулаком по столу.

Светлана даже не вздрогнула.

— Не отдашь? Это твоё право, Роман, — она пожала плечами. — Я не стану обращаться в полицию. Не стану подавать в суд. Я не буду тратить на тебя ни время, ни нервы, ни деньги. Но есть одно «но».

Она сделала паузу, её взгляд стал ещё более пронзительным.

— Квартира, в которой мы живём. Эта квартира записана на меня. Ты об этом помнишь? Помнишь, как ты говорил, что я должна чувствовать себя защищённой? Помнишь, как ты убеждал меня, что это «удобно»?

Роман побледнел. Он действительно помнил. Он тогда убеждал её оформить квартиру на её имя, мотивируя это тем, что у него, как у фрилансера, нет стабильного дохода, и это будет «более надёжно» для них обоих. Это было ещё одно из его «удобных» решений.

— Я даю тебе месяц, Роман, — продолжила Светлана, её голос звучал как приговор. — Месяц, чтобы найти себе другое жильё. Через месяц я поменяю замки. А все твои вещи, которые ты не заберёшь, будут вынесены на лестничную площадку. Без лишних сантиментов. Без эмоций. Просто как ненужный мусор.

Её слова были настолько холодны, настолько лишены всякого человеческого тепла, что Романа прошиб холодный пот. Она не кричала. Она не угрожала. Она просто констатировала факты, как будто говорила о погоде. И именно эта её безэмоциональность была самой страшной.

— Ты не можешь так поступить! Это же… это наш дом! — он пытался достучаться до её чувств.

— Наш дом? — Светлана усмехнулась. — Роман, ты сам решил, что этот дом больше не «наш», когда использовал его хозяйку как инструмент для своих афер. Этот дом — мой. И я имею полное право распоряжаться им так, как считаю нужным. И, если ты не вернёшь мне мои деньги, я не вижу смысла в твоём здесь присутствии. Ты больше не мой партнёр. Ты мой должник. И в моём доме должникам не место.

Она встала, аккуратно сложила документы и убрала их в свою сумку.

— Удачи тебе, Роман, — произнесла она, поворачиваясь к выходу. — В поиске нового жилья. И в выплате своих «удобных» долгов. Надеюсь, на этот раз ты найдёшь кого-то другого, через кого будешь проводить свои «левые» доходы. Потому что со мной этот цирк окончен.

Светлана вышла из комнаты, оставив Романа одного в опустевшей квартире. В тишине, которая теперь казалась оглушительной. Он смотрел на закрытую дверь, понимая, что это действительно конец. Не было слёз, не было разбитых ваз, не было криков. Был лишь холодный, безжалостный расчёт, который Светлана противопоставила его «удобствам». Он потерял всё. Не только деньги, не только машину, не только квартиру. Он потерял доверие, уважение и любую надежду на возвращение к прежней жизни. Он сидел в центре когда-то их общего дома, теперь ставшего чужим, и чувствовал себя так, словно его вышвырнули на улицу без единой копейки, без единого шанса. И это было его собственное творение. Его «удобство» оказалось для него самым неудобным и жестоким финалом…