— Ты оплатил кредит своей бывшей жены с нашего общего счёта, сказав мне, что у тебя украли карту и списали деньги мошенники! Паша, ты держишь меня за конченную тупицу? Я видела уведомление в твоём телефоне! — бушевала Ольга, уличив мужа во лжи и в том, что он продолжает содержать бывшую семью в ущерб нынешней, хотя клялся, что с прошлым покончено раз и навсегда.
Она стояла посреди кухни, сжимая в руке его смартфон так, что побелели костяшки пальцев. Экран гаджета предательски светился в полумраке, освещая искаженное гневом лицо Ольги и высвечивая пуш-уведомление, которое Павел в спешке забыл смахнуть. «Сбербанк Онлайн. Перевод 30 000 ₽. Получатель: Светлана К. Сообщение: на погашение». Эти сухие строчки банковского отчета были красноречивее любых оправданий. Они били наотмашь, превращая утреннюю семейную драму в фарс.
Павел сидел за столом, ссутулившись над тарелкой с остывшим ужином. Он даже не пытался забрать телефон, понимая, что момент упущен. Его взгляд бегал по узору на скатерти, избегая встречаться глазами с женой. Еще утром он был другим — активным, встревоженным, убедительным. Он бегал по квартире, хватался за голову, звонил в банк, громко требуя заблокировать карты из-за «подозрительной активности». Он так натурально изображал жертву кибератаки, так искренне сокрушался, что их долгожданная поездка в Турцию теперь под угрозой срыва из-за проклятых хакеров. Ольга тогда поила его валерьянкой и гладила по плечу, успокаивая, что деньги — дело наживное, главное — нервы.
А теперь выяснилось, что хакера зовут Светлана, и взломала она не банковский счет, а бесхребетную волю Павла.
— Оля, положи телефон, — наконец выдавил он, морщась, словно от зубной боли. — Ты не так всё поняла. Это не то, что ты думаешь.
— Не то, что я думаю? — переспросила Ольга ледяным тоном, от которого у Павла по спине пробежал холодок. — А что я должна думать? Вот факт: тридцать тысяч улетели твоей бывшей. Тридцать тысяч, Паша! Ровно та сумма, которой нам не хватало, чтобы закрыть бронь отеля сегодня вечером. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты не просто перевел ей деньги. Ты украл у нас отпуск. Ты украл у меня море, о котором я мечтала два года.
Она швырнула телефон на стол. Гаджет с грохотом проскользил по столешнице и остановился у локтя мужа. Павел дернулся, но промолчал.
— Я жду объяснений, — Ольга отодвинула стул и села напротив, сверля его тяжелым взглядом. — Только давай без сказок. Почему мы никуда не едем, а Света получает транш? У неё что, опять «критические дни» в финансовом плане?
Павел вздохнул, потер переносицу и наконец поднял на жену усталые, виноватые глаза. В них, однако, читалась не столько раскаяние, сколько досада пойманного за руку школьника.
— У неё сломалась стиральная машинка, — пробормотал он, стараясь придать голосу твердость, которой не чувствовал. — Мастер сказал, ремонту не подлежит. А там дети, Оль. Ты же понимаешь, двое пацанов, каждый день горы грязного белья. Она позвонила в панике, ревела. Сказала, что денег нет совсем, даже в кредит не дают, у неё там просрочки. Я не мог просто бросить трубку.
Ольга слушала его и чувствовала, как внутри разрастается черная дыра. Знакомая песня. Вечная песня. Света — бедная овечка, которую злой мир постоянно испытывает на прочность, а Павел — благородный рыцарь, спешащий на помощь с кошельком наперевес. Только кошелек этот был общим, и наполняла его Ольга наравне с ним, а иногда и больше.
— Стиральная машинка, — медленно повторила она, словно пробуя слова на вкус. Они горчили. — Значит, так. Утром ты мне врал про мошенников, глядя в глаза. Ты заставил меня поверить, что нас обокрали. А на самом деле ты просто решил, что комфорт твоей бывшей жены важнее нашего отдыха.
— Да не выбирал я! — вспылил Павел, ударив ладонью по столу. — Просто так получилось! Ситуация была экстренная. Я думал, перехвачу где-нибудь, верну до конца недели, ты и не узнаешь. Не хотел тебя расстраивать.
— Не хотел расстраивать? — Ольга горько усмехнулась. — Ты не хотел, чтобы я знала, куда на самом деле уходят наши деньги. Ты врал мне про «взломанный кабинет», чтобы я не задавала вопросов. Ты понимаешь, насколько это мерзко? Ты выставил меня дурой, которая утешала тебя, пока ты спонсировал чужую жизнь.
Она встала и подошла к окну. За стеклом горели огни вечернего города, люди спешили домой, жили своими жизнями. А её жизнь, казалось, застряла в каком-то порочном круге, где она всегда была на вторых ролях.
— У неё есть муж, Паша, — сказала Ольга, не оборачиваясь. — Новый, законный муж. Почему стиральную машину покупаешь ты? Почему проблемы её быта решаешь ты? Или ты у нас теперь служба «муж на час» с функцией безлимитного банкомата?
— У него сейчас трудности с работой, — тут же встал на защиту Павел. — Они на мели. Я же отец, я помогаю детям, а не ей! Детям нужна чистая одежда!
Ольга резко развернулась. Её лицо окаменело.
— Детям четырнадцать и двенадцать лет, Паша. Они могут постирать трусы руками в тазике, если у родителей нет денег. Никто от этого не умрет. А вот я хожу в штопаных колготках под брюками, потому что экономлю каждую копейку на этот чертов отпуск. Я отказываю себе в маникюре, я ношу пуховик третий сезон. А ты… ты одним махом перечеркиваешь все мои старания ради того, чтобы Света не напрягалась.
В кухне повисла тяжелая атмосфера. Воздух стал густым, наэлектризованным. Павел сидел красный, надувшийся, явно считая себя несправедливо обиженным. Он искренне верил, что совершил благой поступок, а Ольга, в своей мелочности, просто не способна понять его широкую душу.
— Ты меркантильная, Оль, — бросил он, и в его голосе прорезались злые нотки. — Тебе лишь бы свою задницу на пляже погреть. А там реальная проблема была. Человеческая.
Это стало последней каплей. Ольга почувствовала, как спокойствие, которое она с таким трудом удерживала, лопается, как перетянутая струна.
— Ах, меркантильная? — тихо переспросила она, подходя к нему вплотную. — Значит, когда я вкладываю свою премию в погашение твоего автокредита — я хорошая. Когда я покупаю продукты на всю семью — я молодец. А когда я спрашиваю, почему мои деньги ушли на нужды чужой тетки — я меркантильная?
Она схватила со стола телефон и сунула ему прямо под нос, снова высвечивая экран.
— Смотри сюда, «благотворитель». Здесь написано: «на погашение». Какой стиралки? Кредитной карты? Микрозайма? Ты даже не знаешь, куда на самом деле ушли эти деньги. Тебя развели, как лоха, надавив на чувство вины, а ты и рад стараться. Ты купил себе чувство собственной значимости за мой счет. И знаешь что самое страшное? Ты даже не понимаешь, почему я сейчас готова тебя придушить. Дело не в тридцати тысячах. Дело в том, что ты меня предал. Опять.
— Ты всё утрируешь, — буркнул Павел, наконец-то отводя взгляд от пустой тарелки и пытаясь нацепить маску оскорбленного достоинства. — Какое к черту предательство? Я что, квартиру на неё переписал? Или любовницу завел? Я всего лишь закрыл бытовую дыру. У тебя, между прочим, стиралка работает. Ты нажимаешь кнопку и идешь пить кофе. А Света стирала бы руками на всю ораву. Ты просто не хочешь войти в положение, тебе плевать на чужие трудности.
Ольга смотрела на него и не узнавала. Перед ней сидел не любимый мужчина, с которым она планировала встретить старость, а какой-то незнакомый, жалкий человек, пытающийся прикрыть свою безответственность высокими словами о морали. Его лицо, обычно открытое, сейчас казалось ей чужой маской, вылепленной из лицемерия.
— Войти в положение? — Ольга горько усмехнулась, скрестив руки на груди. Жест был закрытый, жесткий, отсекающий любые попытки физического контакта. — Паша, я в этом «положении» живу последние три года. В коленно-локтевом, если ты не заметил. Я вхожу в положение, когда ты платишь алименты с белой части зарплаты, хотя мог бы договориться иначе. Я вхожу в положение, когда мы не меняем машину, потому что «мальчикам нужны компьютеры для учебы». А теперь я должна войти в положение, потому что у здоровой бабы и её нового мужика нет денег на технику?
— Вадим сейчас на мели! У него бизнес прогорел, — Павел попытался перейти в контратаку, повысив голос. — Что ты к нему прицепилась? У людей черная полоса!
— Прицепилась? — Ольга шагнула к нему, и Павел инстинктивно вжался в спинку стула. — У Вадима бизнес прогорает с завидной регулярностью — раз в полгода, аккурат к сезону отпусков или праздников. Удобно, правда? А ты, как верный Санчо Панса, бежишь затыкать амбразуру. Только пули отливаю я, Паша. Из своего бюджета. Почему этот Вадим не идет таксовать? Почему не идет грузчиком? Ах да, ему статус не позволяет. А тебе позволяет врать жене и красть деньги из семьи?
Павел покраснел. Слово «красть» хлестнуло его по самолюбию сильнее пощечины.
— Не смей так говорить! Это и мои деньги тоже! Я работаю, я приношу зарплату!
— Ты приносишь зарплату, которая уходит на еду и коммуналку, — отчеканила Ольга, глядя на него сверху вниз с пугающим спокойствием. — А всё, что сверху — отпуск, ремонт, новая мебель — это мои переработки. Это мои ночные смены. Это мои выходные за ноутбуком. Ты живешь в квартире, где даже шторы куплены на мою премию. И ты смеешь распоряжаться общим фондом, как своим личным кошельком для подаяний?
Ольга резко отодвинула стул и села напротив мужа. Она задрала штанину домашних брюк и выставила ногу вперед.
— Посмотри.
— На что? — Павел брезгливо скосил глаза. — Оль, прекрати этот цирк.
— На колготки посмотри, — жестко сказала она. — Видишь шов на пальце? Я их зашила сегодня утром. Потому что новые стоят пятьсот рублей, а я эти пятьсот рублей отложила в конверт с надписью «Турция». Я хожу в штопаном белье, Паша. Я, начальник отдела логистики, зашиваю колготки, как нищая студентка, чтобы мы могли неделю пожить как белые люди у моря. А ты берешь тридцать тысяч — это, на минуточку, шестьдесят пар хороших колготок! — и швыряешь их Свете, у которой, видите ли, лапки и сломанная машинка.
Павел молчал. Аргумент с колготками был настолько приземленным и унизительным, что крыть его было нечем. Он знал, что Ольга экономит. Но он никогда не задумывался, до какой степени доходит эта экономия. Ему казалось, что это её женские причуды, игра в бережливость. А сейчас он увидел реальную цену своего «благородства».
— Ты мелочная, — наконец выдавил он, стараясь ударить побольнее, чтобы защититься самому. — Это отвратительно, Оля. Считать чужие трусы и колготки. Ты превратилась в бухгалтершу, у которой вместо сердца калькулятор. Где та женщина, на которой я женился? Та была доброй, щедрой.
— Та женщина закончилась, Паша, — голос Ольги стал сухим и ломким, как старая бумага. — Она закончилась ровно в тот момент, когда поняла, что её щедрость воспринимается как должное. Ты называешь меня мелочной? Отлично. Зато я честная. А ты — дешевый позер. Ты хочешь быть добрым за чужой счет. Ты хочешь, чтобы Света считала тебя надежным мужчиной, «настоящим отцом», который решает вопросы по щелчку. Но ты не решаешь их, Паша. Ты просто перекладываешь проблемы с больной головы на здоровую. На мою голову.
Павел вскочил, громыхая стулом. Ему стало тесно в этой кухне, душно под её рентгеновским взглядом. Ему хотелось быть героем, а его тыкали носом в то, что он всего лишь паразит на теле собственной жены. Там, в телефоне, в переписке, Света отправляла ему смайлики со сложенными в молитве руками, называла спасителем. Это тешило его мужское эго. А здесь, в реальности, Ольга препарировала его поступки без наркоза.
— Я верну эти деньги! — заорал он, срываясь на фальцет. — Займу у парней на работе! Возьму микрозайм! Подавись ты своими бумажками! Я не знал, что живу с такой жадной стервой, которой жалко денег для детей!
— Опять дети? — Ольга даже не моргнула. — Паша, перестань прикрываться детьми, это уже даже не смешно. Если бы ты перевел деньги сыну на новые кроссовки, я бы слова не сказала. Но ты перевел их Свете на карту. И мы оба знаем, что Света — дама с запросами. Может, она купила машинку. А может, оплатила себе наращивание волос или очередной курс «личностного роста». Ты чек видел? Нет. Ты спросил? Нет. Ты просто откупился.
— Я верю людям! — патетично воскликнул Павел, расхаживая по кухне от окна к двери. — В отличие от тебя! Ты во всем видишь грязь!
— Я вижу факты, — парировала Ольга. — А факт такой: у нас нет денег на отпуск, зато у твоей бывшей закрыт вопрос с бытом. И факт номер два: ты мне врал. Ты придумал целую легенду про хакеров, отрепетировал сцену, заставил меня нервничать. Ты полдня смотрел, как я пью корвалол, и молчал. Ты жалел себя, а не меня. Ты боялся скандала, а не того, что я останусь без отдыха.
Ольга встала и подошла к раковине. Там стояла грязная сковородка. Обычный быт. Обычный вечер. Только вот семья, кажется, закончилась.
— Знаешь, Паша, — сказала она, не глядя на него. — Самое противное даже не то, что ты отдал деньги. А то, с какой легкостью ты пожертвовал мной. Ты поставил меня на чашу весов против её комфорта, и я проиграла. Твоя бывшая жена, которая изменяла тебе, которая выгнала тебя из дома, которая поливала тебя грязью при разводе — она для тебя важнее, чем я. Чем та, кто тебя принял, отмыл и поддержал.
— Не начинай, — поморщился Павел. — Ты опять давишь на жалость. Никто никого не выбирал. Просто так вышло. Обстоятельства.
— Обстоятельства, — эхом повторила Ольга. — Удивительно, как эти обстоятельства всегда складываются не в мою пользу.
Она резко повернулась к нему. В её глазах не было слез, только холодная решимость человека, который долго терпел и вдруг понял, что терпеть больше нечего.
— Всё, Паша. Концерт окончен. Хватит с меня этой благотворительности. Твоя «Света» — бездонная бочка. А я не Газпром, чтобы мечты сбывались. Мне надоело быть спонсором твоего комплекса вины.
Павел замер, почувствовав в её тоне что-то новое, страшное. Это была не истерика, которую можно переждать. Это был финал.
Павел замолчал, но лишь на секунду, словно перегруппировывал войска перед решающей атакой. Видя, что оправдания и жалость не работают, он решил сменить тактику. Теперь в его глазах вместо испуга загорелась злая, фанатичная искра. Он почувствовал себя загнанным зверем, а зверь, как известно, в углу кусает больнее всего.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Оля? — он выплюнул это имя с такой интонацией, будто оно было ругательством. — Ты сухая. Ты как этот твой эксель на работе. У тебя всё по графам: приход, расход, сальдо. Ты не умеешь сочувствовать. Ты не женщина, ты — функция.
Ольга смотрела на него, не мигая. Слова падали тяжело, как камни, но странным образом не причиняли боли. Скорее, вызывали исследовательский интерес. Будто она наблюдала за вскрытием нарыва.
— Продолжай, — спокойно сказала она, прислонившись бедром к холодной столешнице. — Очень интересно узнать, кто я такая, спустя пять лет брака. Функция?
— Да, функция! — Павел начал расхаживать по тесной кухне, размахивая руками. Его тень металась по стенам, создавая иллюзию бурной деятельности. — Ты обеспечиваешь быт, ты планируешь отпуска, ты следишь за счетами. Ты всё контролируешь. С тобой удобно, надежно, но… холодно. А Света — она живая. Да, она безалаберная, да, у неё вечные проблемы, но она настоящая. Она эмоция! И когда ей плохо, я чувствую, что нужен. А тебе я зачем? Ты же сама всё можешь. Тебе мужик нужен только для галочки в паспорте и чтобы чемодан в аэропорту таскать.
— То есть ты украл у меня деньги, чтобы почувствовать себя нужным там, где тобой вертят как хотят? — уточнила Ольга, пропуская мимо ушей пассаж про «живую» Светлану. — Ты покупаешь свою значимость, Паша. Это называется проституция, только платишь в данном случае ты. И платишь моей картой.
— Заткнись! — рявкнул он, останавливаясь напротив неё. Его лицо пошло красными пятнами. — Не смей всё сводить к деньгам! Я помогаю своим детям! Для тебя тридцать тысяч — это трагедия, конец света, а для них это выживание. Ты просто жадная эгоистка, которая не может смириться с тем, что у меня было прошлое до тебя. Ты ревнуешь к прошлому, Оля. Это патология.
Ольга горько усмехнулась. Ревность? Нет, это чувство давно выгорело, оставив после себя лишь пепел разочарования.
— Я не ревную, Паша. Я брезгую, — тихо произнесла она, глядя ему прямо в переносицу. — Я брезгую твоей ложью. Твоей двойной моралью. Ты кричишь о благородстве, стоя на кухне, ремонт в которой оплатила я. Ты рассуждаешь о том, какая я «сухая», пожирая продукты, купленные на мои деньги. Ты очень удобно устроился. Я — твой надежный тыл, твоя кормушка, твой фундамент. А Света — твой праздник, твой полигон для геройства. Там ты Спаситель, Рыцарь в сияющих доспехах. А здесь ты просто уставший мужик, который забыл вынести мусор.
— Ты попрекаешь меня куском хлеба? — Павел сузил глаза. — Да, я зарабатываю меньше тебя сейчас. У всех бывают спады. Но это не дает тебе права унижать меня и указывать, кому я могу помогать, а кому нет.
— Это дает мне право решать, куда идут общие ресурсы, — отрезала Ольга. — Ты говоришь, я функция? Хорошо. Пусть будет так. Я функция, которая обеспечивает жизнедеятельность этого организма под названием «наша семья». А ты — паразит. Ты сосешь ресурс из одного организма, чтобы подпитывать другой, уже отмерший. Ты тащишь из дома в семью, которой больше нет. Ты пытаешься реанимировать труп своего первого брака финансовыми вливаниями из второго.
— Света — мать моих детей! — взвизгнул Павел, и в этот момент он выглядел особенно жалко. — Это святое! Ты этого не поймешь, у тебя своих нет, вот ты и бесишься!
Удар был ниже пояса. Рассчитанный, подлый, нацеленный в самое больное. Они планировали детей через год, после выплаты ипотеки. Ольга проходила обследования, пила витамины. Павел знал, как она этого хочет. И сейчас он использовал это как оружие.
В кухне повисла тишина. Не звенящая, не театральная, а мертвая. Тишина склепа. Ольга почувствовала, как внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, захлопнулась последняя дверь. Щелк. И темнота. Ни любви, ни обиды, ни даже злости. Только абсолютная, кристалльная ясность.
— Вот как, — произнесла она голосом, лишенным каких-либо интонаций. Это был голос робота, той самой «функции», которой он её назвал. — Значит, «святое». А я, выходит, просто прохожая, которая оплачивает банкет.
— Я не это имел в виду, — Павел, поняв, что перегнул палку, попытался сдать назад, но его тон оставался агрессивным. — Ты просто вынуждаешь меня говорить гадости. Ты сама виновата. Довела мужика. Если бы ты нормально отреагировала, поддержала, сказала бы: «Паша, конечно, помоги им», ничего бы этого не было. Мы бы сейчас пили чай, смеялись. Но тебе важнее твои принципы.
Он снова сел за стол, демонстративно отвернувшись к окну, всем своим видом показывая, что ждет извинений. Он действительно верил, что прав. В его картине мира он был страдальцем, разрывающимся между долгом и жадной женой.
Ольга смотрела на его сутулую спину, на знакомую футболку, которую она подарила ему на прошлый день рождения, и понимала одну простую вещь. Он никогда не изменится. Это не разовая ошибка. Это система. Он всегда будет решать проблемы Светы, потому что там он чувствует власть и обожание. А Ольга всегда будет «ресурсом», бездонной бочкой, из которой можно черпать, не спрашивая разрешения, а потом еще и пинать за то, что бочка недостаточно полная.
— Ты прав, Паша, — сказала она вдруг.
Павел медленно повернул голову, в его глазах мелькнуло торжество. Он решил, что сломал её. Что она сейчас начнет извиняться, плакать, предлагать мир.
— В чем я прав? — спросил он с плохо скрываемым самодовольством.
— В том, что я сухая и расчетливая, — кивнула Ольга. — Я действительно люблю считать. И прямо сейчас я подсчитала дебет с кредитом нашего брака. И знаешь что? Ты — убыточный актив. Ты не просто не приносишь дивидендов, ты генерируешь сплошные убытки. Финансовые, эмоциональные, моральные.
Лицо Павла вытянулось. Торжество сменилось растерянностью.
— Чего? Ты о чем вообще? Опять свои умные словечки?
— Я о том, что лавочка закрылась, Паша. Благотворительный фонд ликвидирован. Спонсор выходит из игры.
Ольга прошла в коридор. Её шаги были твердыми, уверенными. Она не чувствовала дрожи в ногах. Наоборот, тело налилось какой-то злой силой. Она открыла шкаф-купе, достала с верхней полки большой дорожный чемодан на колесиках и с грохотом поставила его на пол. Звук удара пластика о ламинат прозвучал как выстрел.
— Ты чего удумала? — Павел высунулся из кухни, настороженно глядя на чемодан. — На море одна собралась? Ну и вали! Скатертью дорога!
— Нет, Паша, — Ольга расстегнула молнию чемодана, откидывая крышку. — На море я поеду, когда накоплю заново. А сейчас в путешествие отправляешься ты.
Она подошла к вешалке, сгребла в охапку его куртки, ветровки, пальто — всё, что висело, — и швырнула кучу в раскрытое чрево чемодана.
— Э! Ты что творишь?! — Павел бросился к ней, хватая её за руки. — Сдурела?! А ну положи!
Ольга стряхнула его руки с пугающим спокойствием.
— Я помогаю тебе воссоединиться со «святым», — сказала она, глядя ему в глаза. — Раз ты так печешься о комфорте бывшей семьи, значит, твое место там. Иди и чини стиралку лично. Руками. А не моими деньгами.
— Прекрати истерику! — заорал он, пытаясь вытащить куртку из чемодана. — Никуда я не пойду! Это мой дом! Я здесь прописан!
— Временно зарегистрирован, — холодно поправила Ольга, продолжая методично вытаскивать его обувь из обувницы. — И срок регистрации истекает, как только я зайду на Госуслуги. А это будет через десять минут. Собирай манатки, «рыцарь». Турнир окончен. Принцесса выгнала дракона.
Павел схватился за ручку чемодана, пытаясь захлопнуть крышку, но Ольга с силой дернула её на себя. Внутри неё работал холодный, безжалостный конвейер. Она больше не видела перед собой мужа. Она видела проблему, которую нужно устранить из своей квартиры, чтобы снова начать дышать.
— Ты не посмеешь выставить меня на ночь глядя! — прохрипел Павел, и в его голосе смешались угроза и животный страх. — На улице ноябрь! Мне некуда идти!
— У тебя богатый выбор, Паша, — Ольга метнулась в ванную. Через секунду она вернулась с охапкой его мыльно-рыльных принадлежностей. Зубная щетка, бритва, наполовину выдавленный тюбик пасты, дезодорант — всё это полетело в чемодан прямо поверх курток и свитеров. — Можешь поехать к маме. Можешь снять номер в том отеле, который мы не оплатили. Ах да, у тебя же нет денег. Ты же всё отдал Свете.
— Ты ненормальная! — заорал он, глядя, как флакон с гелем для бритья падает на его парадный пиджак. — Ты из-за тридцатки рушишь семью? Из-за паршивых бумажек? Ты мелочная, злобная баба! Я тебя ненавижу!
— Взаимно, дорогой, — процедила Ольга. Она застегнула молнию чемодана. Звук замка прозвучал как скрежет ножа по стеклу. Резкий, окончательный. — И дело не в тридцатке. Дело в том, что я устала быть третьей лишней в твоём гареме. Я устала находить компромиссы с твоей совестью.
Она поставила чемодан на колеса и покатила его к входной двери. Павел преградил ей путь, растопырив руки, словно вратарь, пытающийся поймать пенальти.
— Я никуда не пойду, — заявил он, тяжело дыша. Его лицо пошло красными пятнами, на лбу выступил пот. — Это и моя квартира. Мы здесь жили пять лет. Ты не имеешь права!
— По закону — не имею. А по факту — этот замок меняла я, и ключи у меня, — Ольга смотрела на него с пугающим спокойствием. — Ты хочешь остаться? Хорошо. Оставайся. Но учти: я перестаю готовить, стирать, платить за интернет и свет. Я продаю машину, которая оформлена на меня. Я превращу твою жизнь в ад, Паша. Ты взвоешь через неделю. Ты привык к комфорту, который создаю я. Сам ты — ноль без палочки. Ты даже носки свои найти не можешь без моей подсказки.
Павел смотрел на неё, и в его глазах читалось осознание катастрофы. Он привык, что Ольга покричит и успокоится. Что она «отходчивая». Но сейчас перед ним стояла чужая женщина. Жесткая, циничная, готовая жечь мосты вместе с людьми, стоящими на них.
— Ну зачем ты так… — он вдруг сдулся, плечи опустились, голос стал жалобным, заискивающим. — Оль, ну перегнул я. Ну прости. Давай завтра поговорим? Я верну деньги. Я займу у Вадима, у кого угодно. Не гони меня. Мы же любим друг друга.
Ольга почувствовала приступ тошноты. Эта резкая перемена — от агрессии к жалкому скулежу — была еще отвратительнее, чем его крики.
— Любим? — она криво усмехнулась. — Ты любишь себя. И любишь быть хорошим для тех, кто тебя ни во что не ставит. А меня ты просто используешь. Знаешь, что, благородный рыцарь? Собирай манатки. Раз у Светы ломается стиралка, значит, ей нужен мастер. Вот и едь, чини. Я подаю на развод. Мне надоело быть второй женой в собственном браке.
Она толкнула чемодан вперед, прямо ему в ноги. Павел отшатнулся, споткнулся о порожек и был вынужден сделать шаг назад, на лестничную площадку, чтобы не упасть. Ольга воспользовалась моментом. Она швырнула ему в руки его ботинки, которые он даже не успел надеть.
— Оля! — крикнул он, стоя в одних носках на холодном бетоне подъезда. — Ты пожалеешь! Ты одна останешься! Кому ты нужна в тридцать пять со своим характером?!
— Лучше одной, чем с крысой, — отрезала она.
— Я не дам тебе развод! Я отсужу половину имущества! Я заберу телевизор! — Павел пытался удержать дверь ногой, но Ольга с силой нажала на полотно. — Ты слышишь?! Я заберу всё, что смогу!
— Забирай, — сказала она, глядя в щель между дверью и косяком, где виднелось его перекошенное злобой лицо. — Забирай телевизор, диван, микроволновку. Мне плевать. Главное — забери себя. Ты — самый токсичный мусор в этой квартире.
Она нажала сильнее. Павел, взвизгнув, отдернул ногу, чтобы её не прищемило.
— Сука! — донеслось с лестницы. — Ты просто сука! Света была права насчет тебя! Ты сухая вобла!
— Привет Свете, — бросила Ольга. — И скажи ей спасибо. Она сегодня открыла мне глаза. За тридцать тысяч рублей я купила себе свободу. Это лучшая инвестиция в моей жизни.
Она захлопнула дверь. Тяжелое металлическое полотно с глухим ударом встало на место. Ольга дважды повернула замок. Щелк. Щелк. Звук был сухим и механическим, как выстрел в упор.
За дверью еще что-то кричали. Павел колотил кулаком по металлу, пинал обшивку, сыпал проклятиями, обещал вернуться с участковым, с друзьями, с мамой. Он кричал, что она сдохнет в одиночестве, что он найдет себе молодую, что она приползет к нему на коленях.
Ольга стояла в прихожей, прислонившись спиной к двери. Она слышала каждое слово, но они больше не имели значения. Это был просто шум. Как шум ветра за окном или гул машин.
Она посмотрела на пустую вешалку, где еще пять минут назад висела его куртка. На полку, где стояли его ботинки. В квартире стало удивительно просторно. Воздух, казалось, стал чище, исчез запах его дешевых сигарет и навязчивого парфюма.
Ольга медленно сползла по двери на пол, но не заплакала. Слез не было. Была только огромная, звенящая усталость и странное чувство облегчения, будто она наконец-то сняла тесные туфли, в которых проходила весь день.
Грохот за дверью стих. Послышался звук удаляющихся шагов, громыхание колесиков чемодана по плитке и звук вызванного лифта.
Ольга встала, прошла на кухню. На столе всё так же лежал его телефон, который он забыл в суматохе. Экран снова засветился — пришло новое сообщение. Ольга равнодушно скосила глаза.
«Паша, ну ты где? Мастер приехал, просит наличку. Переведи еще 5000 за установку, у меня на карте ноль. Целую, жду».
Ольга взяла телефон, подошла к мусорному ведру, нажала на педаль крышки и разжала пальцы. Гаджет с глухим стуком упал в картофельные очистки.
— Жди, Света, — сказала она в пустоту кухни. — Он уже едет. Теперь он целиком твой. Бесплатно.
Она достала из холодильника бутылку вина, которую берегла для особого случая, и налила полный бокал. Случай был самый что ни на есть особый. Сегодня она наконец-то развелась с прошлым…
