— Оксана, ты опять в телефоне своём зависаешь? Тебе самой это не надоело?
Голос Гены был ровным, лишённым всякой эмоции, но от этого только более тяжёлым. Он стоял в дверях гостиной, не снимая рабочей куртки, от которой по комнате медленно расползался едва уловимый запах металлической пыли и остывшего масла. Он тяжело опустил на пол рюкзак, и звук этот, глухой и усталый, прозвучал в тщательно выстроенной Оксаной тишине как выстрел. Она не вздрогнула. Она лишь медленно повернула голову, и на её лице застыло выражение лёгкого, почти снисходительного раздражения, какое бывает у художника, которого отвлекли в момент наивысшего вдохновения.
Она была идеальна. Свет из окна падал на неё под выверенным углом, превращая её волосы в золотистый нимб. На ней было новое платье — невесомое, шёлковое, цвета утренней зари, — которое никак не вязалось ни с обшарпанным креслом, ни с общей, слегка запущенной атмосферой их съёмной квартиры. В одной руке она держала смартфон, направленный на себя, а другой изящно придерживала чашку с кофе, давно остывшим, но всё ещё игравшим роль необходимого реквизита. На её губах застыла полуулыбка — не для Гены, а для сотен невидимых глаз по ту сторону экрана.
— Гена, я работаю. Это называется создание контента. Это инвестиция в себя, в свой личный бренд. Ты же видишь, я не просто сижу.
Он смотрел не на свою девушку. Он смотрел на тщательно сконструированный манекен, застывший в безупречной позе. На манекен, который только что произнёс набор заученных фраз. Он сделал шаг в комнату, и под его ботинком протестующе скрипнула половица. Этот звук был настоящим, живым, и он разрушал её стерильную композицию.
— Ты опять начала жить в своих соцсетях, Оксана? Ты на работу устроиться не можешь уже полгода! Мы за квартиру должны, а ты фоточки свои делаешь! Ты потратила последние деньги на платье для этой фотосессии в кофейне! Это не жизнь, а сплошной обман!
— Я же говорю, это инвестиция! Я так работаю!
— Инвестиция? — усмехнулся он. — Ты ерундой переставай страдать! Милая моя!
Её лицо на мгновение утратило своё блаженное выражение. Она опустила телефон.
— Это часть образа. Никто не будет подписываться на серую мышь в застиранной футболке. Людям нужна красивая картинка, история успеха. Я создаю её. Это долгий процесс, он не приносит денег сразу.
— Он не приносит денег вообще, — отрезал Гена. Он подошёл ближе, и теперь она не могла игнорировать его присутствие, его усталость, его реальность. — Он только их жрёт. Мы за квартиру должны, а ты фоточки свои делаешь. Ты потратила последние деньги на это платье для фотосессии в кофейне? Отвечай.
Он не повышал голос. Его тон был въедливым, как ржавчина. Он не обвинял, а констатировал факты, и от этого становилось только хуже. Она отвела взгляд, посмотрела на своё идеальное отражение в тёмном экране телефона.
— Я же объясняю, ты ничего не понимаешь в этом. Это не просто платье, это вложение. Скоро у меня будет достаточно подписчиков, чтобы брать деньги за рекламу. Нужно просто немного потерпеть.
— Потерпеть? — он медленно обвёл взглядом комнату. Его взгляд задержался на стопке неоплаченных счетов на комоде, потом вернулся к её лицу. — Оксана, это не жизнь, а сплошной обман. Ты обманываешь каких-то незнакомых людей в интернете, показывая им то, чего нет. Но ты начинаешь обманывать и себя. И меня. Наш хозяин квартиры — не твой подписчик. Ему не нужна красивая картинка, ему нужны тридцать тысяч. И у нас их нет. Потому что ты инвестировала их в кусок розовой ткани.
Он сказал это и замолчал, давая словам повиснуть в воздухе. Он больше не спорил, не пытался что-то доказать. Он просто стоял посреди комнаты, живое, уставшее воплощение той самой реальности, от которой она так старательно отгораживалась объективом своего смартфона. Оксана поджала губы. Она снова подняла телефон, чтобы поправить ракурс, делая вид, что его слова — это просто досадный фоновый шум, который можно отфильтровать. Она проиграла этот раунд, но не собиралась признавать поражение. Она просто решила его проигнорировать. И в этот момент Гена понял, что спорить с ней бесполезно. Сражаться с иллюзией на её территории невозможно. Значит, нужно было вытащить эту иллюзию на свет и уничтожить её на своей.
Гена не стал продолжать. Он молча снял куртку, повесил её на крюк у двери и прошёл на кухню. Там он механически, без всякого интереса, открыл холодильник, достал вчерашний суп и поставил его разогреваться. Он двигался как автомат, чья программа свелась к набору простейших действий. Не было ни криков, ни битья посуды. Война перешла в холодную фазу, и это было гораздо страшнее. Он сел за кухонный стол и принялся есть, не чувствуя вкуса. А из гостиной доносились тихие, едва различимые звуки — еле слышные щелчки по экрану смартфона. Оксана продолжала свою «работу». Она уже забыла о его существовании, вытеснила его из своего идеального кадра, как случайный мусор на заднем плане.
Он доел суп, вымыл за собой тарелку и вернулся в гостиную. Оксана не сдвинулась с места. Она сидела, сгорбившись над телефоном, и её лицо было сосредоточенным и серьёзным, как у нейрохирурга во время сложнейшей операции. Гена видел, как она водит пальцем по экрану, меняя фильтры, добавляя резкости, убирая тени под глазами, которые появились отнюси не от творческого вдохновения. Она кадрировала фотографию, безжалостно отсекая от неё потёртый подлокотник кресла и кусок старого ковра. В итоге на экране осталась только она — сияющая, безмятежная дива в роскошном платье на нейтральном, размытом фоне. Идеальная ложь.
Затем она начала писать. Пальцы быстро порхали над клавиатурой, создавая текст. Гена не видел слов, но он мог их угадать. Это будет что-то о лёгкости бытия, о важности позволять себе маленькие радости, о том, как важно «быть в потоке» и «слушать своё сердце». Он знал весь этот лексикон наизусть. Он слышал его каждый день. Это был язык другого мира, в котором не существовало арендодателей и просроченных платежей.
Наконец, она откинулась на спинку кресла с довольным вздохом и нажала кнопку «Опубликовать». Мгновение — и её творение улетело в цифровое пространство. Гена молча сидел на диване и ждал. Он взял свой телефон, разблокировал экран. Он не открывал соцсети. Он просто смотрел в тёмное стекло, словно в зеркало. Через минуту телефон Оксаны начал издавать короткие, радостные трели уведомлений. Лайки. Комментарии. Он слышал их, как стук капель по крыше. Кап. Кап. Кап. Каждая капля питала её иллюзию.
Он подождал ещё минут десять, давая аудитории собраться. Давая восторженным подругам и безликим подписчикам оставить свои порции восхищения. «Оксана, ты просто огонь!», «Платье невероятное!», «Какая же ты красивая и светлая!», «Вот что значит жить для себя!». Он читал их, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Затем, когда поток комментариев достиг своего пика, он открыл её пост. На него смотрела та самая идеальная, отфотошопленная версия его девушки. Он медленно, почти с наслаждением, набрал свой текст. Каждое слово было выверено.
— Рад, что ты так счастлива, дорогая. Кстати, раз уж тут собрались все твои друзья, может, кто-нибудь одолжит нам тридцать тысяч на аренду квартиры? А то хозяин нас уже завтра грозится выселить. Заранее спасибо за поддержку #личногобренда.
Он нажал «Отправить». И стал ждать. Прошло не больше минуты. Радостные трели уведомлений на телефоне Оксаны резко оборвались. Она замерла, вглядываясь в свой экран. Гена видел, как с её лица медленно сползает краска, оставляя после себя бледную, землистую маску. Её пальцы судорожно метнулись к экрану. Пост исчез. Но это было уже неважно. Гена увидел всплывшее уведомление на своём экране: «Пользователь anechka_nails сделала скриншот вашего комментария». Потом ещё одно. И ещё. Публичная казнь свершилась. Он не просто сказал правду. Он взорвал её вымышленный мир изнутри, использовав в качестве детонатора её же аудиторию. Он не оставил ей путей к отступлению. Он публично уничтожил её фасад одним точным, выверенным ударом.
Она не собирала вещи в истерике, не швыряла их в чемодан. Этот процесс был холодным и до жути методичным. Словно робот, выполняющий программу, Оксана открыла шкаф и достала только самое ценное. Не фотографии, не сентиментальные безделушки. Она аккуратно сложила то самое розовое платье, затем ещё два, купленных для будущих «образов». В косметичку отправились дорогие палетки теней и тональные кремы. Ноутбук, зарядные устройства, кольцевая лампа. Весь её арсенал для построения иллюзии поместился в одну спортивную сумку. Она двигалась по квартире с отстранённой грацией, обходя Гену, который так и застыл на диване, превратившись в предмет мебели. Он не произнёс ни слова. Он просто смотрел, как она стирает себя из этого пространства. Его молчание было оглушительным, оно было громче любого крика, окончательнее любой брошенной в сердцах фразы. Это было не изгнание, а молчаливое согласие на ампутацию.
Такси до дома матери пахло дешёвым ароматизатором «ёлочка» и чужим потом. Оксана сидела на заднем сиденье, вжавшись в угол, и смотрела на проплывающие мимо огни города. В её голове не было раскаяния. Она уже монтировала новый сюжет, новую главу своего «личного бренда». Историю о сильной женщине, которая не побоялась уйти от мужчины, не понимавшего её и не поддерживавшего её стремлений. Она уже подбирала слова для будущего поста, который соберёт сотни сочувствующих комментариев. Она была не сломлена, а лишь временно выбита из колеи, и поездка к матери представлялась ей коротким пит-стопом для перезагрузки. Местом, где её поймут, пожалеют и дадут плацдарм для нового старта.
Дверь открыла мать, Тамара Павловна. Женщина с короткой стрижкой и лицом, на котором усталость давно стала основной эмоцией. От неё пахло не духами, а борщом. Из глубины квартиры доносился приглушённый звук работающего телевизора. Она без удивления посмотрела на дочь, потом на сумку в её руке.
— Что, закончились инвестиции? Проходи.
Квартира матери была другим миром. Миром из плотного, настоящего материала. Тяжёлая полированная мебель из семидесятых, ковры на стенах, хрусталь в серванте. Здесь не было места для «эстетики» и «минимализма». Здесь всё было функционально, надёжно и навсегда. Тамара Павловна прошла на кухню, где на плите что-то тихо булькало в кастрюле. Она не стала предлагать чай или расспрашивать о случившемся. Она просто обернулась и посмотрела на Оксану своим прямым, немигающим взглядом.
— Он тебя выгнал?
— Я сама ушла, — с вызовом ответила Оксана, ставя сумку на пол. — Он меня унизил. Перед всеми моими подписчиками, перед друзьями. Он написал…
— Он написал, что вам нечем платить за квартиру, — прервала её мать, помешивая варево в кастрюле. Её голос был таким же ровным и лишённым эмоций, как и у Гены несколько часов назад. — Это правда?
Оксана на мгновение опешила. Она ждала сочувствия, женской солидарности, проклятий в адрес Гены. А получила бухгалтерский вопрос.
— Мам, дело не в этом! Дело в том, как он это сделал! Он разрушил всё, что я так долго строила! Мою репутацию, мой бренд…
— Какую репутацию? — Тамара Павловна выключила газ и повернулась к ней всем корпусом. — Репутацию человека, у которого всё хорошо, когда на самом деле всё плохо? Оксана, я не твоя подписчица. Мне можешь эту лапшу на уши не вешать. У тебя есть деньги? На еду, на проезд, на жизнь. У тебя есть работа?
Слова матери падали в тишину кухни, как тяжёлые камни. Они были лишены всякой эмоциональной окраски, это была чистая, неприкрытая логика выживания.
— Я ищу. И мой блог — это тоже работа…
— Хватит, — отрезала мать. — Значит так. Свою комнату я давно под кладовку использую, разберёшь там угол. Ты можешь здесь жить. Но есть условия. Я не Гена, терпеть не буду. Вот календарь. Сегодня у нас семнадцатое число. Я даю тебе месяц. Ровно месяц, чтобы ты нашла себе настоящую работу. С окладом, с трудовым договором. И принесла мне половину своей первой зарплаты. За еду и коммуналку. Если через месяц ты всё ещё будешь строить свой «бренд» в моей квартире, то восемнадцатого числа следующего месяца твоя сумка будет стоять за дверью. И меня не волнует, куда ты пойдёшь. На вокзал или к подружкам-подписчицам. Ты меня поняла?
Оксана стояла посреди кухни, пахнущей борщом и безысходностью. Она сбежала из одной реальности, чтобы с размаху врезаться в другую, ещё более твёрдую и беспощадную. Она поняла, что это не убежище. Это был новый, ещё более жёсткий ультиматум. И здесь уже нельзя было спрятаться за красивой картинкой.
Неделя в материнской квартире показалась Оксане вечностью. Это была жизнь, вывернутая наизнанку. Никакого утреннего кофе с красивым видом для сторис — только растворимый цикорий и вид на серую панельку напротив. Никаких вдохновляющих цитат — только ежедневные вопросы матери: «Ты звонила по объявлениям?», «Ты разослала резюме?». Тамара Павловна не кричала, не упрекала. Она действовала как таймер на бомбе, каждый вечер вычёркивая ещё один день в настенном календаре. Обратный отсчёт до её личного апокалипсиса. Оксана поняла, что ультиматум матери — это не фигура речи. Это был приговор, который приводился в исполнение с холодной методичностью.
В её цифровом мире тоже наступила зима. После скандального комментария Гены подписчики разделились. Сочувствующие комментарии под её последним, жалостливым постом о «токсичных отношениях» тонули в потоке язвительных вопросов: «А что там с долгом за квартиру?», «Бренд брендом, а кушать хочется?». Её иллюзорный мир дал трещину, и сквозь неё сквозила убогая, неприглядная правда. Она оказалась в ловушке. Сзади — холодная стена материнского прагматизма, впереди — руины её цифровой империи. Оставался только один путь — назад.
Она выбрала время, когда Гена должен был вернуться с работы. Она даже не стала краситься — это должна была быть демонстрация раскаяния, образ заблудшей, но осознавшей всё женщины. Она стояла у знакомой двери и репетировала слова. Она извинится. Она скажет, что всё поняла. Она пообещает найти работу в первую же неделю. Она думала, что его гнев уже остыл, сменившись одиночеством и, возможно, тоской. Она была готова сыграть свою лучшую роль, чтобы вернуть себе привычное, хоть и скандальное, убежище. Она нажала на звонок.
Дверь открылась почти сразу. На пороге стоял Гена. Он не был злым, не был уставшим. Он был спокойным. Пугающе спокойным. На нём была простая домашняя футболка, и от него больше не пахло металлом и маслом. В квартире было чисто и тихо. На месте её кресла, её «рабочего места», теперь стояла простая тумбочка с книгами. Пространство очистилось.
— Гена… — начала она своим самым проникновенным тоном, который приберегала для особых случаев. — Я… я пришла поговорить. Я всё поняла. Я была так неправа, я вела себя как дура. Пожалуйста, давай всё забудем. Я найду работу, честное слово. Прямо завтра начну искать. Мы со всем справимся.
Он молча слушал, не перебивая, слегка склонив голову набок. Он смотрел на неё так, как смотрят на незнакомого человека, который ошибся адресом. В его взгляде не было ни ненависти, ни любви, ни даже обиды. Там было то, что страшнее всего, — полное, тотальное безразличие. Когда она закончила свою пламенную речь, он не сразу ответил.
— И что?
Это простое слово ударило её сильнее, чем любая пощёчина. Оно обесценило всё — её раскаяние, её обещания, её тщательно выстроенный образ.
— Как «что»? — растерялась она. — Я хочу вернуться. Я люблю тебя. Мы можем всё исправить.
Гена сделал крошечный шаг назад, словно обозначая границу, которую ей уже никогда не пересечь. — Оксана, ты не поняла. Дело ведь не в деньгах и не в работе. И даже не в том, что ты написала в интернете после ухода. Дело в том, что тебя нет. Ты давно уже себя заменила. На красивую картинку, на удачный ракурс, на количество лайков. Я пытался достучаться до тебя, но ты была занята — ты разговаривала со своим телефоном. Я несколько лет жил с манекеном, который время от времени произносил слова о «личном бренде». А потом я просто убрал манекен из квартиры. И знаешь что? Стало тихо. Стало легко дышать. Я не хочу возвращать его обратно.
Его голос был ровным, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. Он не обвинял, он просто описывал явление природы.
— Но я же здесь! Я настоящая! — она сделала шаг вперёд, но он выставил руку, останавливая её. Не грубо, а просто как преграду.
— Нет. Настоящая Оксана, наверное, где-то осталась. В прошлом. А ты — её аватарка. Хорошо сделанная, качественная, но пустая внутри. Я не злюсь на тебя. Просто я больше не хочу жить во лжи. Ни в твоей, ни в нашей общей. Всё кончено.
Он не стал ждать её ответа. Он просто шагнул назад и медленно, без единого лишнего звука, закрыл дверь. Щелчок замка прозвучал в тишине подъезда как точка, поставленная в конце длинного и утомительного предложения. Оксана осталась стоять на лестничной клетке. Она смотрела на гладкую поверхность двери, на которой не осталось ни единой царапины от их прошлой жизни. Она не плакала. Она просто стояла в оглушительной тишине, впервые за долгое время осознавая, что у неё больше нет ни подписчиков, ни аудитории, ни дома. Её личный бренд только что окончательно обанкротился. А на календаре матери оставалось всего три недели…
