— Где деньги, Олег?
Она задала этот вопрос в пустоту прихожей за секунду до того, как он вставил ключ в замок. Он не удивился, что она не спит. Он, наверное, даже ожидал этого. Ключ в скважине повернулся не сразу, с натужным, скребущим звуком, будто не хотел впускать хозяина домой. Наконец дверь поддалась, и в квартиру ввалился он. Не вошёл, а именно ввалился — сначала плечом, потом всем телом, принеся с собой запах поражения. Он пах не просто алкоголем или табаком. Он пах чужим, липким весельем, дешёвым кофе и тем особым, едким потом, который выделяет тело в состоянии затяжного стресса и азарта.
Светлана не сдвинулась с места. Она стояла в проёме, ведущем в гостиную. Фигура, вылепленная из серого утреннего света, пробивавшегося в окно. Всю ночь она сидела на кухне, глядя на молчащий телефон. Она ждала не его. Она ждала СМС от банка об оплате платежа за квартиру. Автоплатёж должен был сработать в полночь. Но уведомление так и не пришло. И это было красноречивее любых признаний.
— Ты опять проиграл все деньги, которые я дала тебе на квартплату?! Ты хоть понимаешь, что нас могут выселить?!
— Света, ну ты чего… — он попытался изобразить усталую, снисходительную улыбку, но мышцы лица его не слушались. Получился жалкий, кривой оскал. Он стянул с себя куртку, бросив её на пуфик. — Я почти всё вернул. Вот честно. Ещё бы чуть-чуть, и был бы в плюсе. Там такая карта шла, ты не представляешь…
Он говорил, избегая её взгляда, глядя куда-то в стену над её головой. Его голос был хриплым и в то же время неуверенным, как у подростка, пойманного на лжи. Он всё ещё играл по старым правилам, надеясь на привычную схему: его проступок, её упрёки, его обещания, её прощение. Но что-то пошло не так. Она молчала.
Светлана смотрела на него так, как энтомолог смотрит на пойманное насекомое. Без гнева, без обиды, почти без интереса. Она видела не любимого мужчину, не отца своего сына, а просто совокупность чужих, отталкивающих деталей. Припухшие веки, покрасневшие белки глаз с лопнувшими сосудиками. Несвежая щетина. Пятно от чего-то жирного на воротнике рубашки. Дрожащие пальцы, которые никак не могли расстегнуть верхнюю пуговицу. Она видела не мужа, а набор функций, которые дали сбой. Снова.
— Почти не считается, Олег, — произнесла она так же ровно и тихо. Её спокойствие было плотнее и тяжелее воздуха в прихожей. Оно было не естественным, а приобретённым. Выстраданным за одну долгую, бессонную ночь.
Он наконец посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло раздражение. Её реакция выбивала его из колеи. Он был готов к крикам, к обвинениям, но не к этому препарирующему, холодному спокойствию.
— Да я для нас старался! Для семьи! — он повысил голос, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией. — Ты думаешь, мне это нравится? Я хотел, чтобы мы из этой ямы выбрались! Чтобы у сына всё было! А ты стоишь тут, как судья!
В эту секунду она поняла, что больше не ждёт. Не ждала всю ночь. Она просто собирала доказательства для окончательного диагноза, который давно зрел у неё внутри. Его слова о сыне, о семье, о «яме» были просто шумом, помехами в эфире. Она смотрела на него и видела жалкое, мечущееся существо, которое до последней капли крови будет оправдывать свою слабость высокими целями. И жалости не было. Вместо неё внутри росло что-то другое. Твёрдое, ясное и холодное, как хирургическая сталь. Он не болен. Он и есть болезнь. И от неё нужно избавляться.
Его обвинение — «ты стоишь тут, как судья» — повисло в спертом воздухе прихожей. Он ожидал, что эта фраза, как и раньше, вызовет в ней ответную реакцию: укол вины, желание смягчиться, оправдаться. Но Светлана даже не моргнула. Её взгляд оставался таким же ясным и холодным. И это вывело его из себя окончательно. Жалкая, заискивающая маска слетела, и под ней оказалось озлобленное, уязвлённое лицо человека, чью игру отказались принимать.
— А как мне ещё стоять? — он сделал шаг вперёд, вторгаясь в её личное пространство. Воздух между ними загустел. — Ты хоть понимаешь, что я не для себя это делаю? Я пытаюсь вытащить нас из этого болота! Из этой жизни по расписанию, где главная радость — это вовремя оплаченный счёт! Я мужик, Света! Я хочу добиваться, рисковать, побеждать! А ты хочешь, чтобы я сидел рядом с тобой и радовался, что нам на макароны хватает?
Он говорил с надрывом, с той театральной страстью, которая всегда действовала на неё безотказно. Он рисовал картину, где он — отчаянный герой, бросающий вызов серой судьбе, а она — мещанка, тюремщица, которая своими руками подрезает ему крылья и тянет на дно обыденности. Он почти поверил в это сам.
— Ты убиваешь во мне всё мужское, — выплюнул он. — Тебе нужен был не муж, а бухгалтер. Чтобы всё по полочкам, всё под роспись. Настоящая жена поддерживает. Она верит. А ты только считаешь.
Светлана медленно склонила голову набок. Она не спорила. Она не опровергала. Она просто слушала, и в её молчании было больше силы, чем в его крике. Когда он выдохся, она заговорила. Так же тихо и ровно, будто читала вслух скучный отчёт.
— Ты говоришь о риске, Олег. Давай вспомним твои риски. Помнишь «перспективный бизнес» с твоим приятелем Славой? Тот, что должен был нас озолотить на перепродаже автозапчастей? Слава теперь где-то в другом городе, а мы почти год выплачивали кредит за твою веру в него. Это был тот самый риск победителя?
Олег дёрнулся, словно от удара. Он открыл рот, чтобы возразить, но она не дала ему вставить ни слова.
— Или, может, вспомним твою «гениальную инвестицию»? Те самые криптовалюты, которые ты купил на деньги, отложенные на первый взнос по ипотеке. Ты тогда тоже говорил, что это наш шанс. Что нужно мыслить масштабно. Где эти деньги, Олег? В какой «масштабной» цифровой дыре они теперь находятся?
Она не повышала голоса. Её тон был убийственно спокоен, и от этого её слова били ещё больнее. Она не обвиняла, она просто констатировала факты, выкладывая их перед ним, как патологоанатом выкладывает на стол поражённые болезнью органы. Каждый факт был доказательством его никчёмности, его хронической неспособности отличить мечту от дешёвого самообмана.
— Ты не рискуешь ради нас, — закончила она свою мысль, глядя ему прямо в пустые, растерянные глаза. — Ты просто ищешь лёгкий путь. И каждый раз, когда ты проваливаешься, ты прикрываешься семьёй, как щитом. Обвиняешь меня, обстоятельства, невезение. Всегда виноват кто-то другой. Это одна и та же история, Олег. Меняется только название твоей очередной авантюры. А финал всегда одинаковый. Мы остаёмся ни с чем. Точнее, я остаюсь. А ты идёшь искать новую возможность «победить».
Её слова, холодные и точные, как скальпель хирурга, вскрыли его. Они выпотрошили всю его самодельную легенду о «рисковом победителе», оставив на обозрение лишь жалкую, пульсирующую правду о его слабости. На мгновение в его глазах промелькнул настоящий, неприкрытый ужас. Ужас человека, которого заставили посмотреть в зеркало после многих лет самообмана. Он отшатнулся, словно физически не мог вынести этого зрелища. Его взгляд заметался по прихожей, ища, за что зацепиться, и остановился на закрытой двери в детскую комнату.
И тогда его лицо изменилось. Ужас ушёл, сменившись чем-то расчётливым и уродливым. Он нашёл своё последнее оружие. Самое грязное и, как он считал, самое действенное.
— Там спит Артём, — сказал он тихо, но с новым, вкрадчивым нажимом. Он говорил не ей, а будто бы кому-то третьему, невидимому свидетелю их разговора. — Он сейчас спит и не знает, что его мать решила одним махом разрушить его мир. Его дом. Его семью.
Он сделал паузу, давая яду впитаться. Он больше не кричал. Он бил прицельно, целясь в самое уязвимое, как ему казалось, место.
— Мальчику нужен отец, Света. Всегда. Это не я придумал, так устроен мир. Ему нужен пример перед глазами. Мужской стержень. Ты можешь сколько угодно считать меня неудачником, но я его отец. И ты сейчас собираешься лишить своего сына отца из-за каких-то денег. Ты хоть понимаешь, на что ты его обрекаешь? На жизнь с матерью-одиночкой, которая будет вечно злиться на весь мир. Ты сломаешь ему жизнь, чтобы доказать свою правоту. Подумай об этом.
Он смотрел на неё с вызовом, с плохо скрытым торжеством. Он был уверен, что попал. Это был его козырной туз. Обвинение в эгоизме, в разрушении будущего собственного ребёнка. Любая нормальная женщина должна была дрогнуть, усомниться, отступить.
Но Светлана не дрогнула. В этот момент в ней умерло последнее, что ещё хоть как-то связывало её с этим человеком. Она смотрела на него и видела не отца своего ребёнка, а паразита, который, будучи загнанным в угол, без колебаний прикрылся собственным дитя как живым щитом. Это было омерзительно.
— Ты прав, — сказала она так же спокойно, и от этого спокойствия у Олега по спине пробежал холодок. — Мальчику нужен отец. И ему нужен пример. Поэтому тебя здесь и не будет.
Он непонимающе моргнул.
— Что?
— Какой пример ты ему покажешь, Олег? — она сделала едва заметный шаг к нему, и он инстинктивно попятился. — Пример того, как врать в глаза самым близким? Пример того, как спускать последние деньги, предназначенные для семьи, в никуда? Пример того, как мужчина вместо того, чтобы решать проблемы, ищет виноватых и прикрывается собственным ребёнком? Это тот «мужской стержень», о котором ты говоришь? Нет, спасибо. Такого примера моему сыну не нужно.
Каждое её слово было ровным, отточенным, лишённым эмоций. Она не спорила, не защищалась. Она выносила приговор.
— Отсутствие такого отца, как ты, — это не травма. Это подарок. Это шанс для него вырасти нормальным человеком, а не твоей жалкой копией, которая будет вечно бегать по кругу своих слабостей и обвинять в этом женщин. Так что не смей больше прикрываться им. Ты потерял это право. Окончательно.
Её последние слова — «Ты потерял это право. Окончательно» — не прозвучали, как выстрел. Они легли в тишину прихожей, как тяжёлый могильный камень. Олег смотрел на неё, и в его глазах больше не было ни злости, ни расчёта, ни даже страха. Там была пустота. Он наконец понял, что это конец. Не очередной скандал, после которого можно будет отлежаться, извиниться, наобещать с три короба и жить дальше. Это был финал. Точка. Спектакль окончен, и зритель, его единственный зритель, молча встал и направился к выходу, даже не удостоив актёра аплодисментами.
Он стоял посреди прихожей, жалкий и обмякший, как проколотый воздушный шар. Вся его напускная бравада, все его тщательно выстроенные легенды и оправдания рассыпались в прах. Перед ней стоял не «рисковый победитель», не «заботливый отец», а просто Олег. Человек, который всё проиграл. И самое страшное — он проиграл не деньги. Он проиграл её веру, её терпение, её любовь. Он смотрел, как она разворачивается и без единого слова уходит в сторону кухни.
Он ожидал чего угодно: криков, сбора чемоданов, требований немедленно убираться. Но она просто исчезла из его поля зрения. Тишина давила. Он слышал собственное сбивчивое дыхание и гул крови в ушах. Прошла минута, показавшаяся вечностью. Потом она вернулась. В руках у неё был обычный, шуршащий пакет из супермаркета с ярким логотипом какой-то акции. Она подошла к полке в прихожей, взяла его зарядное устройство для телефона, которое всегда лежало там. Потом зашла в ванную и через несколько секунд вернулась, бросив в пакет его зубную щётку и тюбик с пастой. Она двигалась без суеты, с деловитой, почти будничной сосредоточенностью. В её движениях не было ни грамма ненависти или презрения. Была лишь отстранённая целесообразность, как у санитара, убирающего последствия неприятного инцидента.
Этот молчаливый, методичный сбор вещей был унизительнее любого проклятия. Она не собирала его дорогие рубашки или любимые джинсы. Она давала ему самый базовый набор для выживания на ближайшие сутки. Зубная щётка, зарядка. Она даже не зашла в спальню за его вещами, показывая, что всё, что находится там, в их общем пространстве, больше не имеет к нему никакого отношения. Он просто наблюдал за этим механическим процессом, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. Он превратился в стороннего наблюдателя собственного изгнания.
Наконец, она заглянула в шкаф в прихожей, достала пару его несвежих носков, брошенных там накануне, и тоже кинула их в пакет. Затем она подошла к нему и молча, не глядя на него, поставила этот шуршащий пакет на пол у его ног. И только после этого подняла на него глаза. Взгляд был пустой. Не холодный, не злой. Просто пустой, как у человека, смотрящего на неодушевлённый предмет, который нужно убрать с дороги.
— Следующего раза не будет, — её голос прозвучал так же ровно, без интонаций. — Для нас с тобой не будет. Я больше не твой спонсор и не твоя жилетка. Решай свои проблемы сам. А я буду решать свои. И первая из них – избавиться от балласта.
Она произнесла это и отвернулась. Подошла к входной двери, повернула щеколду и открыла её настежь, впуская в квартиру холодный, серый рассвет. Потом она просто отошла в сторону, прислонившись плечом к стене и скрестив руки на груди. Она не выгоняла его. Она не указывала ему на дверь. Она просто создала условия. Открыла выход. И молча ждала.
Олег смотрел то на открытую дверь, за которой начинался другой, чужой мир, то на неё, неподвижную и безмолвную, то на унизительный пакет у своих ног. Он понял. Его не вышвыривали со скандалом. Ему просто давали возможность уйти самому, сохранив остатки достоинства, которого у него почти не осталось. Это было самое жестокое и самое милосердное, что она могла для него сделать. Он медленно наклонился, взял пакет за ручки. Шуршание пластика в оглушительной тишине прозвучало, как треск рушащегося мира. Его мира. Не оборачиваясь, он шагнул за порог. Дверь за его спиной не хлопнула. Она закрылась тихо, с мягким щелчком замка, отсекая его от прошлой жизни навсегда…
