— Ты опять проиграл всю зарплату на ставках?! Ты обещал, что это в последний раз! Чем мы будем платить за квартиру через неделю?!
Слова Алевтины не были криком. Они упали в вечернюю тишину комнаты, как тяжёлые, холодные камни. Она стояла за его спиной, глядя через его плечо в тускло светящийся монитор ноутбука. На экране застыла страница онлайн-банка: баланс — триста двенадцать рублей сорок копеек. Сумма, похожая на издевательскую эпитафию на могиле их семейного бюджета. Вечер перестал быть томным. Он застыл, сжался до размеров этой унизительной цифры, до размеров точки в конце предложения.
Кирилл виновато молчал, глядя в пол. Он сидел, вжав голову в плечи, и единственное, что он мог — это рассматривать выцветший рисунок на старом линолеуме, который он сам же и стелил два года назад с чувством гордости. Тогда он ощущал себя хозяином, мужчиной, который строит своё гнездо. Сейчас он был похож на нашкодившего пса, который понимает, что его сейчас будут тыкать носом в лужу. Он ждал криков, упрёков, битья посуды — всего того, что было бы естественным и даже, в каком-то смысле, облегчающим. Но ничего этого не последовало.
— Понятно, — произнесла Алевтина.
Это короткое слово прозвучало страшнее любой ругани. В нём не было ни обиды, ни злости, ни отчаяния. Только холодная, абсолютная ясность, как у хирурга, который ставит окончательный диагноз и уже обдумывает план операции. Она отошла от его кресла и молча прошла на кухню. Кирилл слышал, как она налила себе стакан воды из фильтра, как со стуком поставила его на стол. Он не решался обернуться. Каждое мгновение этой тишины растягивалось в вечность, натягивая его нервы, как струны на расстроенной гитаре.
Через минуту она вернулась. В руках у неё был её и его телефоны. Она села на край дивана напротив него, положила его смартфон на журнальный столик экраном вверх и взяла в руки свой. Её пальцы с неестественной скоростью и точностью забегали по экрану. Ни одного лишнего движения, ни одной лишней эмоции на лице. Она была абсолютно спокойной, сосредоточенной, как программист, который пишет сложный, безошибочный код. Кирилла пробил холодный пот. Эта методичная, деловитая тишина пугала его до дрожи в коленях.
— Повернись ко мне, — приказала она, не отрывая взгляда от своего телефона. Он медленно, словно ржавый механизм, развернул компьютерное кресло.
Алевтина щёлкнула пару раз по экрану и развернула его к нему. На экране была открыта галерея. Его фотография. Та самая, удачная, которую они делали для резюме год назад: он в хорошей рубашке, с лёгкой, уверенной улыбкой. Профессиональный, надёжный мужчина. Человек, которому можно доверять.
— Улыбнись, — сказала она. Кирилл не понял. — Я сказала, улыбнись. Мне нужно тебя сфотографировать.
Он растерянно моргнул, его мозг отказывался связывать происходящее в единую логическую цепь.
— Зачем?
— Делай, что я говорю.
Она прищурилась, и он увидел в её глазах такой стальной блеск, что невольно подчинился. Он выдавил из себя жалкое, кривое подобие улыбки. Щёлкнул затвор камеры.
— Отлично, — кивнула она и снова углубилась в свой телефон, а затем взяла и его аппарат.
Он наблюдал за её манипуляциями, как заворожённый. Она открыла какой-то сайт-агрегатор, начала быстро заполнять анкету. Он увидел своё имя: «Кирилл Андреевич В.». Затем она прикрепила только что сделанное фото — его лицо с застывшей, идиотской гримасой. Потом началось самое странное. В графе «Готов к работе» она методично, одну за другой, отметила все возможные опции: «курьер», «разнорабочий», «грузчик», «уборщик служебных помещений», «расклейщик объявлений», «помощник по хозяйству», «сборщик мебели». Список был бесконечным унижением. В графе «Желаемый график» она выбрала «вечернее время с 19:00 до 01:00» и «полные выходные дни».
Затем она взяла его телефон и включила на нём громкость уведомлений на максимум. Пронзительный звук заставил его вздрогнуть. Она положила аппарат на стол прямо перед ним.
— Поздравляю, у тебя теперь вторая работа. Пока не вернёшь до копейки всё, что проиграл. Телефон из рук не выпускай, заказы приходят быстро. И если ты пропустишь хоть один… Поверь, ты очень сильно пожалеешь.
Первые полчаса они сидели в оглушающей тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов на кухне. Кирилл не сводил взгляда с тёмного экрана своего телефона, лежащего на столе. Он превратился в бомбу с часовым механизмом, и этот чёрный прямоугольник был его детонатором. Он ожидал от него чего угодно: звонка от разъярённого начальника, которому Алевтина могла сообщить о его «проблеме», сообщения от его друзей, которых она могла посвятить в его позор. Но телефон молчал. Это выжидание было хуже любой пытки.
Алевтина же сидела на диване и спокойно читала книгу, изредка переворачивая страницы. На её лице не было ни тени гнева или злорадства. Она была похожа на диспетчера на удалённом пункте управления, который запустил необратимый процесс и теперь просто наблюдает за показаниями приборов.
Внезапно телефон пронзительно дзынькнул. Резкий, неприятный звук уведомления заставил Кирилла подпрыгнуть. Он схватил аппарат дрожащими руками. На экране светилось пуш-уведомление от приложения: «Новый заказ. Разгрузка муки в мешках. 50 кг. 2 тонны. Пекарня «Золотой Колос»». Адрес, указанный ниже, находился на другом конце города, в промышленной зоне.
— Аля, это какая-то дичь… — начал он умоляющим тоном, поднимая на неё глаза. — Я не…
Он не успел договорить. Алевтина отложила книгу, подошла к столу, взяла из его рук телефон и одним движением большого пальца смахнула уведомление вправо, нажимая кнопку «Принять заказ».
— У тебя сорок минут, чтобы добраться, — её голос был ровным и безэмоциональным. — Старый спортивный костюм и рабочие ботинки в шкафу на балконе. Не забудь.
— Я никуда не поеду! — в его голосе, наконец, прорезался металл. — Ты не можешь меня заставить! Это унизительно!
Алевтина медленно подняла на него глаза. Она не кричала, не угрожала. Она просто смотрела на него. Долго. Пристально. Её взгляд был холодным и тяжёлым, как мокрый асфальт.
— Ты же не хочешь проверять, что я сделаю, если ты не поедешь, правда, Кирилл? — спросила она так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Просто иди и делай. Считай это… фитнесом. Для твоей совести.
Он понял, что спорить бесполезно. В её глазах была та самая непреклонность, которая позволила ей полгода назад в одиночку сделать ремонт в ванной, пока он «решал вопросы» с друзьями. Он молча встал и побрёл на балкон. Старый, выцветший спортивный костюм, пахнущий пылью, и стоптанные рабочие ботинки казались униформой заключённого.
Дорога до пекарни была как путешествие в ад. Он ехал в полупустом автобусе, пряча глаза от других пассажиров, чувствуя себя грязным и жалким. Задворки пекарни встретили его запахом прелого теста и сырости. Из служебной двери выглянул хмурый, обсыпанный мукой мужик в белом халате.
— Ты Кирилл? Давай быстрее, тесто ждать не будет. Машина под разгрузкой.
Работа была монотонной и чудовищно тяжёлой. Он, офисный работник, привыкший к тяжести компьютерной мыши, теперь таскал пятидесятикилограммовые мешки. Первый же мешок едва не выбил ему дух. Колючая ткань впивалась в плечо, мышцы, не привыкшие к такой нагрузке, горели огнём. Мучная пыль забивалась в нос, в горло, оседала на ресницах, смешивалась с потом, превращая его лицо в белую маску. Через час он дышал, как загнанная лошадь, а спина превратилась в одну сплошную болевую точку. Хмурый пекарь лишь изредка выкрикивал подгоняющие команды.
Когда последний мешок с глухим стуком упал на деревянный поддон в кладовой, Кирилл прислонился к стене, не в силах даже разогнуться. Он был полностью покрыт белым налётом, похожим на саван. Пекарь, не говоря ни слова, сунул ему в руку несколько помятых купюр и скрылся за дверью.
Он брёл домой, как призрак. Люди на улице шарахались от его вида. Дома его ждала Алевтина. Она сидела всё в той же позе с книгой. Она окинула его оценивающим взглядом, от носков ботинок до волос, с которых сыпалась мука.
— Сколько? — спросила она.
Он молча протянул ей деньги. Она взяла их, аккуратно расправила купюры на столе, пересчитала. Затем достала из ящика стола маленький чёрный блокнот и ручку.
— Две тысячи, — констатировала она, записывая что-то в блокнот. — Осталось ещё пятьдесят восемь. Иди в душ. Через час может быть новый заказ.
Следующая неделя превратилась в монотонный, изматывающий конвейер унижения. Днём Кирилл отсиживал свои восемь часов в офисе, пытаясь изображать компетентного менеджера по логистике. Его тело ныло после ночных «смен», под глазами залегли тёмные круги, а мысли путались от хронического недосыпа. Он пил литрами дешёвый кофе, но тот больше не бодрил, а лишь усиливал тошнотворную дрожь в руках. Коллеги бросали на него сочувствующие взгляды, списывая его помятый вид на аврал или семейные проблемы. Они даже не догадывались, насколько близки к истине.
Вечером же начиналась его вторая, потаённая жизнь. Телефон, ставший его надсмотрщиком, исправно извергал из себя новые приказы. Он мыл грязные подъезды в новостройках, вдыхая едкий запах хлорки. Он расклеивал яркие листовки о скидках на пиццу на обшарпанные доски объявлений, стараясь натягивать капюшон поглубже, чтобы его не узнал кто-нибудь из знакомых. Он таскал старую мебель из квартир на пятом этаже без лифта, чувствуя, как его спина вот-вот треснет пополам.
Каждый вечер он возвращался домой, выжатый как лимон, отдавал Алевтине заработанные копейки, которые она скрупулёзно заносила в свой чёрный блокнот, и без сил падал на кровать. Они почти не разговаривали. Её молчаливый контроль был абсолютным. Она готовила ему ужин, стирала его рабочую одежду, но делала это с отстранённостью тюремного служащего, выполняющего рутинные обязанности.
Бунт назревал медленно, как гнойник. Он созрел в субботу днём. Кирилл проспал почти до полудня, но чувствовал себя так, будто всю ночь его били палками. Он сидел на кухне, тупо глядя в чашку с остывшим чаем, когда телефон на столе пронзительно заверещал. Новый заказ. «Очистка забившегося мусоропровода в девятиэтажном доме. Инструмент и средства предоставляются».
Что-то внутри него оборвалось. Мусоропровод. Вонь, грязь, крысы. Это была последняя черта, за которой его человеческое достоинство окончательно превращалось в прах. Он медленно поднял голову и посмотрел на Алевтину, которая мыла посуду.
— Я не пойду, — сказал он. Голос прозвучал хрипло и незнакомо.
Она не обернулась. Лишь на мгновение замерла её рука с губкой.
— Повтори, я не расслышала.
— Я. Не. Пойду. — Он произнёс это по слогам, вкладывая в каждое слово всю оставшуюся у него волю. — Хватит. Ты слышишь? Хватит! Я не скотина. Я не буду в этом дерьме ковыряться.
Алевтина спокойно ополоснула тарелку, поставила её в сушилку и вытерла руки полотенцем. Затем она развернулась и посмотрела на него. Её лицо было совершенно спокойным.
— Ты уверен?
— Абсолютно, — отрезал он, чувствуя прилив запоздалой храбрости. — И что ты сделаешь? Выгонишь меня? Пожалуйста! Мне уже нечего терять.
Она молча прошла мимо него в комнату. Кирилл остался на кухне, тяжело дыша. Он победил. Он наконец-то дал отпор. Но вместо облегчения он чувствовал лишь нарастающую тревогу. Через минуту она вернулась со своим ноутбуком. Села за стол напротив него, открыла крышку. Ноутбук тихо загудел, и экран осветил её бесстрастное лицо.
— Ты прав. Терять тебе здесь, в этой квартире, действительно нечего, — сказала она, глядя в монитор. — Но есть и другие места. Например, твоя работа. Твоя драгоценная должность старшего менеджера. Твоя репутация «Кирилла Андреевича».
Она развернула к нему экран. На нём был открыт черновик поста для самого популярного городского паблика в социальной сети. К посту была прикреплена его лучшая фотография — та самая, в рубашке, с уверенной улыбкой. А под ней был текст. Кирилл начал читать, и волосы на его голове зашевелились от ужаса.
Текст был написан от её имени. «Дорогие земляки, крик души! Мой муж, Кирилл В., хороший человек, но у него страшная беда — игромания. Он проигрывает всё до копейки. Мы на грани нищеты. Я не знаю, как ему помочь…» Дальше шло подробное, но написанное с «любовью и болью» описание его падения. Пост заканчивался вопросом: «Может быть, кто-то знает хороших специалистов? Или сталкивался с подобным? Я боюсь, что скоро мы окажемся на улице…»
— Я думаю, твой начальник, Виктор Семёнович, подписан на этот паблик. И половина твоего отдела тоже, — ледяным тоном продолжила Алевтина. — Представляешь, какой будет резонанс? Сколько сочувствия. Сколько «поддержки». Твоя карьера, твоё уважение, твоё мужское эго — всё это превратится в пыль за один час. Так что выбирай, Кирилл. Либо ты сейчас встаёшь и едешь чистить вонючую трубу, либо я нажимаю кнопку «Опубликовать».
Она положила палец на тачпад, прямо над кнопкой.
Кирилл смотрел на экран, на своё улыбающееся лицо на фото и на этот чудовищный, унизительный текст под ним. Он понял, что проиграл. Это был не просто проигрыш в споре. Это был полный, безоговорочный мат. Она переиграла его на каждом уровне. Он молча встал, отодвинул стул и пошёл в коридор, к своим рабочим ботинкам.
Прошёл почти месяц. Месяц, состоящий из липкого пота, боли в мышцах и вязкого, как грязь из мусоропровода, унижения. Кирилл похудел, осунулся, кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок. Он двигался как автомат, механически выполняя команды: команды начальника днём, команды из телефона вечером и по выходным. Он перестал думать, перестал чувствовать. Осталась только одна цель, горевшая тусклым огоньком в конце тёмного тоннеля — погасить долг. Вернуть последнюю тысячу и закончить этот кошмар.
В воскресенье вечером он вернулся домой после последнего заказа — мытья окон в небольшом офисе на первом этаже. Заказ был лёгкий, почти курортный по сравнению с разгрузкой муки или чисткой канализации. В руке он сжимал заветные купюры. Это было всё. Финиш. Он пересчитал их трижды по дороге, словно боясь, что они истлеют в его ладони.
Алевтина сидела в кресле, читая. Она даже не подняла головы, когда он вошёл. Эта её привычка действовать так, будто он просто вышел за хлебом, а не вернулся с каторги, бесила его больше всего. Он молча прошёл на кухню, положил деньги на стол. Ровно тысячу двести рублей. С запасом.
— Всё, — сказал он, и его голос был полон вымученного, хриплого триумфа. Он выпрямил спину, пытаясь вернуть себе остатки достоинства. — Это последнее. Я всё вернул.
Алевтина отложила книгу и не спеша подошла к столу. Она взяла деньги, пересчитала их с той же деловитой педантичностью, что и в первый раз. Затем достала из ящика свой чёрный блокнот и ручку. Кирилл затаил дыхание. Сейчас она сделает последнюю запись, подведёт черту и, может быть, скажет что-то вроде «ладно, проехали». Он не ждал извинений, но надеялся на амнистию. Он смотрел на её руку, на ручку, застывшую над страницей, как на молоток судьи, готовый вынести оправдательный приговор.
Она сделала запись. Затем захлопнула блокнот. Но не убрала его. Она посмотрела на Кирилла, и в её глазах не было ни удовлетворения, ни облегчения. Только холодный, оценивающий блеск.
— Ты правда думал, что дело было в деньгах? — тихо спросила она.
Кирилл опешил.
— А в чём ещё? Я проиграл — я вернул. Всё честно.
Алевтина усмехнулась. Это была первая эмоция на её лице за весь этот месяц, и от этой усмешки у него по спине пробежал ледяной холодок. Она снова открыла блокнот, но не на последней странице с расчётами, а на совершенно новой, чистой. Аккуратным, каллиграфическим почерком она написала заголовок: «Семейный бюджет. Новые правила».
— Деньги, Кирилл, — это всего лишь ресурс. Такой же, как время или здоровье. Ты показал, что не умеешь им распоряжаться. Совсем. Ты как ребёнок, которому нельзя доверять спички. Так что я просто забираю у тебя спички. Все.
Она пододвинула блокнот к нему. Ниже заголовка шли пункты:
Зарплатная карта Кирилла передаётся на хранение Алевтине.
Все доходы семьи поступают на её личный счёт.
Алевтина единолично планирует все расходы.
Кириллу еженедельно выдаётся фиксированная сумма на «карманные расходы» (проезд, обеды).
Приложение для подработок остаётся на телефоне Кирилла в качестве «резервного фонда» на случай непредвиденных трат.
Он читал эти строки, и мир вокруг него начал сужаться, терять краски. Это был не договор. Это был устав тюрьмы, написанный для единственного заключённого.
— Ты… ты не можешь… — пролепетал он, но слова застревали в горле.
— Могу. И буду, — её голос был твёрд, как сталь. — Этот месяц был не наказанием. Это был испытательный срок. Ты его прошёл. Ты доказал, что можешь быть полезным, когда у тебя есть чёткие инструкции и нет выбора. Теперь это будет работать на постоянной основе. Это не скандал, Кирилл. Это просто новый порядок. Более эффективный. Где каждый занимается тем, что у него лучше получается. Я — думаю. Ты — работаешь.
Он смотрел на неё, на эту спокойную, уверенную женщину, и не узнавал её. Та Аля, которая смеялась над его шутками, которую он обнимал по ночам, исчезла. На её месте сидел холодный, безжалостный стратег, его личный финансовый директор и пожизненный надсмотрщик. Он понял, что проиграл не только деньги на ставках. Он проиграл свою жизнь. Окончательно и бесповоротно. И не было никакой апелляции, никакого суда, никакой надежды. Просто тихий, уютный домашний ад, из которого ему уже никогда не выбраться…
