— Ты отдал деньги, которые мы копили на брекеты дочери, своему брату на погашение микрозаймов? Ты понимаешь, что у ребенка комплексы и боли, а твой брат завтра снова все проиграет в автоматы? — Марина не кричала. Она произносила эти слова с пугающей, ледяной четкостью, стоя в дверном проеме гостиной. В её руке был зажат белый почтовый конверт. Он был идеально ровным, не мятым, но его главный недостаток заключался в другом — он был абсолютно, преступно легким.
Олег, сидевший на диване перед телевизором, даже не сразу оторвался от экрана. Там шла какая-то бессмысленная передача про ремонт, где счастливые люди выбирали цвет обоев. Он дернул плечом, словно отмахиваясь от назойливой мухи, и потянулся к пульту, чтобы сделать звук потише. Его движения были вялыми, немного заторможенными, как у человека, который надеялся, что гроза пройдет стороной, если просто не смотреть на тучи.
— Марин, не начинай, а? — пробормотал он, наконец скосив глаза на жену. — Я же не в казино их спустил. Там ситуация была критическая. Витьку реально прижали.
— Прижали? — переспросила Марина. Она прошла в комнату и бросила конверт на журнальный столик. Бумага ударилась о столешницу с тихим, сухим шелестом. Этот звук в тишине квартиры показался оглушительным. — Кто его прижал? Очередные коллекторы, которым он задолжал за «быстрый выигрыш»? Или ларёк с шаурмой, где он в долг жрал три месяца?
— Не утрируй, — огрызнулся Олег, чувствуя, как привычный домашний комфорт стремительно разрушается. Он выпрямился, убирая ноги с пуфика. — Там серьезные люди. Ему звонили, угрожали. Сказали, ноги переломают, если до вечера сотку не вернет. Ты что, хотела бы, чтобы твоему деверю инвалидность оформили? У него, между прочим, тоже жизнь одна.
Марина смотрела на мужа и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, сворачивается тугой, горячий узел. Она помнила, как они собирали эти деньги. Помнила, как отказывала себе в новом зимнем пуховике, донашивая старый, у которого молния расходилась через раз. Помнила, как дочь, Катя, стеснялась улыбаться на школьных фотографиях, прикрывая рот ладонью, потому что клыки росли вторым рядом. Завтра у них был назначен прием у ортодонта. Завтра они должны были внести аванс за систему и установку.
— Ты украл сто пятьдесят тысяч рублей, — сказала Марина, глядя мужу прямо в переносицу. — Ты не одолжил. Ты не взял. Ты украл их из сейфа, код от которого знали только мы двое. Ты залез туда, пока я была на работе, выгреб всё до копейки и отвез этому великовозрастному паразиту.
— Я не украл, я взял из семейного бюджета! — взвился Олег, и его лицо пошло красными пятнами. — Я глава семьи, я имею право распоряжаться финансами в экстренных ситуациях! Витька — моя кровь. Я не мог его бросить. А зубы… ну что зубы? Не выпадут они за месяц. Накопим еще. Я премию получу в следующем квартале, перекроем.
— Премию? — Марина усмехнулась, и эта усмешка была страшнее любой истерики. — Твою премию мы видели полгода назад, и она ушла на ремонт твоей же машины, чтобы ты мог возить свою задницу в офис с комфортом. А эти деньги копились год. Год, Олег! По пять, по десять тысяч откладывали. Катя ждала этого дня как праздника. Она календарь зачеркивала.
Олег встал с дивана и начал нервно ходить по комнате. Ему было неуютно под этим тяжелым, немигающим взглядом. Он привык, что Марина может поворчать, попилить, но в итоге всегда входила в положение. Она была удобной. Понимающей. А сейчас перед ним стояла какая-то незнакомая женщина с жестким лицом, которая, казалось, видела его насквозь и презирала то, что видела.
— Ты делаешь из мухи слона, — заявил он, останавливаясь у окна и глядя в темноту двора. — Ну да, неприятно. Ну да, придется перенести запись. Но ты пойми — там человека могли на счетчик поставить! Это тебе не шутки, не твои женские капризы про ровную улыбку. Там реальная опасность. Брат позвонил мне в слезах, его трясло всего. Что я должен был сказать? «Извини, братан, нам нужнее»?
— Именно это ты и должен был сказать, — отрезала Марина. — Ты должен был сказать: «Извини, братан, но у меня есть дочь, которой больно жевать. У меня есть обязательства перед семьей. Разбирайся со своим дерьмом сам». Но ты этого не сказал. Потому что для тебя быть хорошим братиком для тридцатилетнего лба важнее, чем быть отцом.
Она подошла к столу и снова взяла конверт. Покрутила его в руках, словно надеясь, что купюры материализуются из воздуха.
— Знаешь, что самое мерзкое, Олег? — тихо спросила она. — Ты даже не позвонил мне. Ты не спросил. Ты просто решил, что здоровье Кати — это разменная монета. Что её боли, её комплексы — это ничто по сравнению с очередным «залетом» Вити. Ты понимаешь, что он эти деньги не вернет? Никогда. Как не вернул те тридцать тысяч на «ремонт ноутбука», который он пропил. Как не вернул деньги за «потерянный телефон».
— Вернет он, устроится на работу и вернет! — рявкнул Олег, но голос его прозвучал неуверенно. Он и сам в это не верил, но признать это вслух означало признать свое поражение. — Сейчас у него просто черная полоса. Ему помочь надо, поддержать, а не топить, как ты привыкла. Вы, бабы, вечно только о себе думаете. Никакого сострадания.
Марина аккуратно разорвала конверт пополам. Медленно, с наслаждением от звука рвущейся бумаги. Потом сложила половинки и разорвала еще раз. Клочки посыпались на ковер белым снегом.
— Сострадание, Олег, это когда помогают больным или погорельцам, — сказала она. — А когда спонсируют игромана — это соучастие. Ты сегодня не брата спас. Ты просто оплатил ему очередной билет в этот аттракцион. И сделал ты это за счет зубов собственной дочери.
Олег смотрел на клочки бумаги на полу, и в его глазах читалась смесь раздражения и испуга. Он понимал, что обычные аргументы не работают. Жена не орала, не плакала, не била посуду. Она констатировала факты, и крыть эти факты ему было нечем, кроме как давить на жалость и выдуманное благородство.
— Ты просто не любишь мою родню, — буркнул он, садясь обратно на диван и скрещивая руки на груди в защитной позе. — Всегда так было. Тебе лишь бы кусок урвать, а что там у других происходит — плевать. Эгоистка.
Марина шагнула к нему. В этот момент она выглядела так, словно собиралась ударить, но остановилась в метре от дивана.
— Завтра утром ты поедешь к Вите, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — И заберешь деньги. Мне плевать, где он их возьмет. Пусть продает почку, пусть сдает свой айфон, пусть занимает у тех самых «серьезных людей». Но чтобы завтра к обеду сто пятьдесят тысяч лежали на этом столе.
— Ты в своем уме? — Олег вытаращил глаза. — Он их уже отдал! Долг закрыл! Откуда он тебе их родит за ночь?
— Это не мои проблемы, Олег. И не проблемы Кати. Это твои проблемы. Ты взял — ты и клади на место.
Олег нервно хохотнул, но смех вышел жалким и скрипучим.
— А то что? — спросил он с вызовом. — Что ты сделаешь? Убьешь меня? Или брата моего придушишь? Не будь дурой, Марина. Денег нет. Смирись. Перепиши Катьку на через месяц, ничего с ней не случится.
Он снова потянулся к пульту телевизора, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Этот жест — демонстративное пренебрежение, попытка вернуться в зону комфорта, перешагнув через проблему, — стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Марины. Но она не взорвалась. Вместо этого внутри неё наступила ясность. Абсолютная, кристалльная ясность хирурга, который видит гангрену и понимает: терапия бесполезна, нужно резать.
Марина сделала шаг вперед и выдернула шнур телевизора из розетки. Экран погас, унося с собой глянцевые интерьеры и фальшивые улыбки ведущих. В комнате повисла тяжелая, густая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Олега. Он замер с пультом в руке, глядя на черный прямоугольник плазмы, словно не веря в происходящее.
— Ты совсем берега попутала? — тихо, с угрожающей хрипотцой спросил он, медленно поднимаясь с дивана. — Включи обратно. Я сказал, включи.
— Я выключила не телевизор, Олег. Я выключила твой режим страуса, — Марина швырнула вилку со шнуром на пол. Пластик глухо ударился о ламинат. — Хватит прятать голову в песок. Мы не договорили. Ты считаешь себя героем, спасителем? Думаешь, ты совершил благородный поступок?
— Да, считаю! — выкрикнул он, и этот крик был защитной реакцией загнанного в угол зверя. — Тебе этого не понять, у тебя нет братьев. Ты единственный ребенок, эгоистка по натуре. А мы с Витькой с детства друг за друга. Если у него беда, я расшибусь, но помогу. Это по-мужски. Это называется семья!
— Семья? — Марина горько усмехнулась, скрестив руки на груди. — Давай поговорим о твоей «семье». Помнишь прошлый год? Тридцать тысяч на «курсы программирования», которые он якобы нашел. Где диплом? Где работа? Ах да, курсы «внезапно закрылись», а деньги вернуть не удалось. А два года назад? Пятьдесят тысяч на ремонт машины, которую он разбил по пьяни. Ты тогда тоже пел мне песни про «случайность» и «подставили».
Олег поморщился, словно от зубной боли. Ему не нравилось, когда Марина включала режим бухгалтера. Это лишало его ореола святости, превращая в обычного лопуха, которого разводят.
— Кто старое помянет… — буркнул он, отводя взгляд. — Он тогда был молодой, глупый. Искал себя. Сейчас другое. Сейчас он попал по-крупному. Там реально бандиты. Они ему угрожали не просто побить, а… ну, совсем жестко. Ты бы хотела, чтобы я потом себе всю жизнь простить не мог, что зажал бумажки, когда брата убивали?
— Олег, ты идиот? — спросил Марина почти ласково, но от этой ласки мороз шел по коже. — Какие бандиты в двадцать первом веке? Какие «серьезные люди» будут мараться из-за ста пятидесяти тысяч? Это два айфона, Олег. Это копейки для криминала. Тебя развели. Тебя развел твой собственный брат. Он проигрался в онлайн-казино или на ставках, и ему нужно было срочно перекрыть минус, чтобы аккаунт не заблокировали. Или чтобы очередной микрозайм не передали коллекторам, которые просто звонят и портят нервы.
— Ты не знаешь ситуацию! — Олег ударил кулаком по подлокотнику дивана. Пыль взвилась в воздух. — Витя мне в трубку плакал! Ты слышала когда-нибудь, как взрослый мужик рыдает от страха? У него голос трясся. Он клялся, что это в последний раз, что он завязал. Он даже в церковь сходил, свечку поставил!
— В церковь? — Марина рассмеялась, коротко и зло. — Ну, это, конечно, меняет дело. Если он поставил свечку, то можно и у ребенка изо рта деньги вытащить. Ты понимаешь, что ты сейчас звучишь как сектант? Ты веришь в сказки тридцатилетнего лба, который ни дня в жизни нормально не работал. Он паразит, Олег. Обычный, жирный паразит, который присосался к тебе десять лет назад и не отвалится, пока ты не высохнешь.
Олег подошел к ней вплотную. Он был выше на голову, шире в плечах, и сейчас пытался использовать это физическое превосходство, чтобы задавить её морально. Он навис над ней, раздувая ноздри.
— Заткнись, — прошипел он. — Не смей называть моего брата паразитом. У него тонкая душевная организация. Ему просто не везет. Жизнь его бьет. А ты, сытая, довольная, сидишь тут в теплой квартире и судишь. Тебе легко рассуждать. Ты не знаешь, каково это — быть на дне.
— Я знаю, каково это — жить с дураком, который тянет нас на дно вместе с собой, — Марина не отступила ни на сантиметр. Она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было страха, только холодное презрение. — Ты говоришь, ему не везет? А может, ему просто удобно? Удобно знать, что есть старший брат-олень, который всегда прикроет? Который отнимет у своей жены, у своей дочери, наплюет на наши планы, на наш отпуск, на здоровье ребенка — лишь бы Витенька не расстроился.
— Дались тебе эти зубы! — взревел Олег, теряя остатки самообладания. — Это просто железяки! Косметика! Прихоть! Ну походит Катька еще полгода с кривыми зубами, не умрет! Никто от этого не умирал! А Витьку могли покалечить! Ты весы вообще в голове имеешь? Жизнь человека против ровного прикуса!
— Это не прихоть, — тихо сказала Марина. — Это здоровье. У неё головные боли из-за челюстного сустава. Она жевать твердое не может, ты видел, как она яблоки режет на кусочки? Ах да, ты же не смотришь. Ты занят. Ты спасаешь мир. Точнее, спасаешь задницу своего брата от приключений, которые он сам себе находит.
— Я верну эти деньги! — Олег отвернулся и пошел на кухню, словно ища там убежища от этой свинцовой логики. — Заработаю, займу, кредит возьму!
— Кредит? — Марина пошла за ним. — На тебе уже висит кредит за машину. И кредитка опустошена после прошлого «спасения». Тебе больше не дадут. А занимать? У кого? У друзей? Ты у всех уже занимал. С тобой здороваться перестают, Олег. Ты превращаешься в такого же попрошайку, как твой брат. Только он просит на игру, а ты — на него.
Олег схватил со стола стакан с водой и залпом осушил его. Руки у него дрожали. Он чувствовал, как рушится его картина мира, где он — благородный покровитель, глава клана. Марина безжалостно срывала с него эти декорации, показывая неприглядную изнанку: он не покровитель, он — дойная корова.
— Ты просто меркантильная, — наконец выдавил он, стукнув стаканом о столешницу. — Для тебя деньги важнее людей. Вот и вся твоя суть. Пустой конверт тебя волнует больше, чем судьба родственника.
— Меня волнует то, что мой муж — предатель, — отчеканила Марина. — Ты предал нас. Ты выбрал его. Снова. В десятый раз. И каждый раз ты клялся, что это последняя помощь. Но знаешь, в чем разница сегодня?
— В чем? — Олег обернулся, его лицо перекосило от злости.
— В том, что сегодня ты залез в карман не ко мне. И не в общий бюджет. Ты залез в карман к своему ребенку. Ты украл будущее здоровье своей дочери, чтобы оплатить прошлое своего брата. И я больше не позволю тебе делать этот выбор за мой счет.
— И что ты сделаешь? — Олег сардонически рассмеялся, раскинув руки. — Разведешься? Из-за ста тысяч? Не смеши меня. Кому ты нужна с прицепом и ипотечной квартирой? Поорешь и успокоишься. Как всегда.
Марина посмотрела на него так, будто видела впервые. В этом взгляде умерло что-то очень важное. Умерло уважение. Умерла надежда. Осталась только брезгливость и четкое понимание: перед ней не мужчина, а функция. И эта функция сломалась.
— Как всегда не будет, Олег, — сказала она ровным голосом, в котором больше не было ни ноты скандала, только сталь. — Потому что я больше не собираюсь спонсировать твой комплекс Бога. Ты так хотел спасти брата? Поздравляю. Теперь ты можешь посвятить этому всю свою жизнь. Без остатка.
Марина подошла к кухонному шкафу, достала банку с кофе, открыла её, понюхала и закрыла обратно. Это бессмысленное действие помогло ей выиграть пару секунд, чтобы не ударить мужа чем-нибудь тяжелым. Ей нужно было донести до него одну простую мысль, но стена его самодовольства казалась непробиваемой.
— Ты сказал «прихоть», — произнесла она, поворачиваясь к Олегу. — Ты назвал лечение дочери косметической процедурой. Знаешь, в чем твоя проблема, Олег? Ты живешь в этом доме, но ты слепой. Ты не видишь ничего, что не касается тебя или твоего драгоценного брата.
— Да что я не вижу? — Олег раздраженно дернул плечом, плюхаясь на табуретку. — Ну, кривоваты зубы, да. У меня в детстве тоже были не идеально ровные, и ничего, вырос, женился, работаю. Брекеты — это мода. Индустрия выкачивания бабла из таких вот мамаш, которым некуда девать деньги.
— Мода? — переспросила Марина, понизив голос до шепота, от которого звенело в ушах. — Ты хоть раз слышал, как щелкает челюсть Кати, когда она ест? Ты обращал внимание, что она перестала грызть яблоки целиком два года назад? Она режет их на дольки, Олег. На маленькие, тонкие дольки, потому что ей больно откусывать. У нее дисфункция височно-нижнечелюстного сустава.
Олег закатил глаза, всем своим видом показывая, что слышит какую-то медицинскую тарабарщину, придуманную специально, чтобы его запутать.
— Ой, ну началось. Начиталась интернета. Суставы, дисфункции… У нее переходный возраст, организм растет, всё перестраивается. Само пройдет.
— Не пройдет, — отрезала Марина. — Ортодонт показал мне снимки. У неё идет стирание эмали из-за неправильного прикуса. Через пять лет она начнет терять зубы. А головные боли? Ты думаешь, почему она каждую неделю просит у меня обезболивающее? Это не «погода» и не «школа», это спазм мышц лица. Ей физически больно жить, Олег. А ты взял деньги, которые должны были избавить её от этой боли, и спустил их в унитаз.
Олег на секунду замолчал, сбитый с толку напором медицинских фактов, но тут же нашел новую линию обороны. Ему было жизненно необходимо оставаться правым. Если он признает, что навредил дочери, он — монстр. А монстром быть не хотелось. Гораздо проще было убедить себя, что жена преувеличивает.
— Ну хорошо, допустим, там есть проблемы, — процедил он, барабаня пальцами по столу. — Но это не смертельно. Это не гангрена, не аппендицит. Потерпит. Попьет таблетки пару месяцев. А Витьку могли убить. Ты понимаешь разницу между «больно жевать» и «быть закопанным в лесу»? Я выбирал между жизнью и комфортом. И любой нормальный мужик выбрал бы жизнь.
— Ты выбирал между здоровьем своего ребенка и удовольствием взрослого наркомана, — жестко поправила Марина. — Игромания — это наркотик, Олег. Твой брат получает кайф от риска, а ты оплачиваешь этот кайф здоровьем Кати. И не надо мне тут про лес рассказывать. Никто бы его не закопал. Максимум — разбили бы нос, может, это хоть немного вправило бы ему мозги. Но ты лишил его даже этого урока.
— Ты жестокая, — покачал головой Олег, глядя на жену с искренним непониманием. — Как можно желать зла родственнику? Катя вырастет и поймет. Я ей потом объясню, что папа спас дядю. Она гордиться будет.
Марина почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Этот человек действительно верил в свой бред. Он жил в выдуманном мире рыцарей и благородных поступков, полностью игнорируя реальность.
— Гордиться? — переспросила она. — Чем? Тем, что папа украл её мечту? Ты знаешь, что её дразнят? Девочки в классе. «Кролик», «вампирша». Она прикрывает рот рукой, когда смеется. Она на выпускной в девятом классе идти не хочет, потому что стесняется фотографироваться. Мы ждали эти брекеты как спасение. Она дни считала. А теперь я должна прийти к ней и сказать: «Извини, доченька, папа решил, что дядя Витя важнее. Дядя Витя снова захотел поиграть, поэтому ты будешь ходить с кривым ртом еще год».
— Не год! — рявкнул Олег, ударив ладонью по столу. — Я же сказал, я верну! Что ты заладила как попугай! Я найду подработку. Таксовать пойду по ночам.
— Ты? Таксовать? — Марина презрительно окинула взглядом его фигуру, начавшую расплываться в области талии, его мягкие руки офисного работника. — Ты ноешь, если тебе приходится в субботу на час задержаться. Ты устаешь, лежа на диване. Какая подработка, Олег? Ты даже лампочку в коридоре меняешь неделю. Ты не добытчик. Ты — спонсор своего брата за чужой счет. Ты щедрый, когда тратишь не свои.
— Не смей меня унижать! — Олег вскочил, опрокинув табуретку. Грохот упавшей мебели прозвучал как выстрел. — Я в этом доме хозяин! Я решаю, куда идут деньги! Заработала она… Если бы не я, ты бы вообще в коммуналке жила!
— Эта квартира, Олег, куплена на деньги от продажи бабушкиной двушки и в ипотеку, которую мы платим с моей зарплаты, потому что твоя уходит на «обслуживание» машины и «помощь маме», — ледяным тоном напомнила Марина. Она даже не дрогнула, когда он вскочил. Наоборот, внутри неё воцарилось абсолютное спокойствие хищника, загнавшего жертву. — Ты здесь не хозяин. Ты здесь жилец. И, как выяснилось, жилец нечистый на руку.
— Ах, вот как мы заговорили? — лицо Олега исказилось злобой. — Ты сейчас договоришься, Марина. Ты сейчас наговоришь такого, что потом не разгребешь. Я муж, отец. Я имею право на ошибку. Но я не позволю делать из меня ничтожество из-за каких-то ссаных зубов!
— Это не ошибка, — сказала Марина, глядя ему прямо в переносицу. — Ошибка — это купить не то молоко. Или забыть дату свадьбы. А то, что сделал ты — это предательство. Осознанное, циничное предательство самого беззащитного члена семьи. Ты знал, что Катя будет плакать. Ты знал, что мне будет больно. Но тебе было плевать. Главное, чтобы Витенька улыбался. Так вот, иди и любуйся на улыбку Витеньки. Потому что улыбку дочери ты сегодня продал.
— Да пошла ты, — выплюнул Олег. — Истеричка. С тобой невозможно разговаривать. Я поеду к матери. Переночую там, пока ты не остынешь и мозг не включишь.
Он развернулся и направился в прихожую, уверенный, что этот демарш — отличный способ закончить разговор победителем. Обычно это работало. Он уходил, Марина начинала переживать, звонить, извиняться. Но он не видел её лица. На нём не было ни страха потери, ни сожаления. Только брезгливое выражение человека, который наконец-то выносит мусор, который слишком долго вонял в ведре.
— Нет, Олег, — сказала она ему в спину. — Ты не просто переночуешь. Ты оттуда не вернешься.
Олег замер в дверном проеме кухни. Медленно обернулся. В его глазах читалось недоверие пополам с испугом.
— Чего? — переспросил он. — Ты меня выгоняешь? Из моего дома? Из-за денег?
— Не из-за денег, — Марина подошла к нему вплотную. — А из-за того, что мне не нужен муж, от которого нужно прятать кошелек. Мне не нужен отец, который любит племянника-наркомана больше, чем свою дочь. И мне не нужен мужчина, который считает боль моего ребенка «прихотью».
Она прошла мимо него в коридор, к входной двери, и распахнула её настежь. Из подъезда пахнуло холодом и табачным дымом.
— Уходи.
Олег замер на пороге, глядя в темный провал подъезда. Сквозняк ударил по ногам, но холод, сковавший его внутренности, был куда сильнее. Он медленно обернулся, все еще не веря, что это происходит на самом деле. На его лице застыла кривая, жалкая ухмылка — маска, призванная скрыть панический страх. Он привык, что Марина может ворчать, может обижаться, может даже объявить бойкот на пару дней. Но выгонять? В ночь? Это не укладывалось в его картину мира, где он всегда был центром вселенной, которому прощались любые шалости.
— Ты сейчас серьезно? — хрипло спросил он, пытаясь закрыть дверь, но Марина уперлась в полотно рукой. Ее пальцы побелели от напряжения, но она стояла скалой. — Марин, кончай этот цирк. Ну, погорячилась и хватит. Куда я пойду? Ночь на дворе.
— Туда, где тебе самое место, — ответила она спокойно, и от этого спокойствия у Олега по спине побежали мурашки. — К брату. У него, кажется, теперь нет долгов? Значит, настроение хорошее, стол накрыт. Отпразднуете спасение. Ты ведь так хотел быть рядом с ним в трудную минуту? Я даю тебе уникальный шанс быть с ним рядом круглосуточно.
Олег почувствовал, как злость, горячая и липкая, начинает вытеснять страх. Его унижали. Его, мужика, главу семьи, выставляли за дверь как нашкодившего кота. Он шагнул назад, в квартиру, пытаясь оттеснить жену плечом, но Марина не сдвинулась ни на миллиметр. В ее глазах больше не было ни любви, ни жалость — только брезгливое отторжение, с каким смотрят на грязное пятно на скатерти.
— Ты не имеешь права! — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Я здесь прописан! Это и моя квартира тоже! Я сейчас полицию вызову, скажу, что ты меня избиваешь! Ты пожалеешь, Марина! Ты на коленях приползешь просить, чтобы я вернулся!
— Вызывай, — кивнула она. — Давай. Расскажи им, как ты украл деньги у несовершеннолетнего ребенка. Расскажи соседям, расскажи всем. Мне не стыдно, Олег. Стыдно должно быть тебе. Но тебе ведь неведомо это чувство, правда? Ты готов жить в грязи, лишь бы не признавать, что ты — пустое место.
Она наклонилась к тумбочке в прихожей, схватила его ключи от машины и швырнула их ему в грудь. Металл звякнул о пуговицы рубашки и упал на грязный коврик под ногами. Олег дернулся, инстинктивно пытаясь поймать связку, и в этом неуклюжем движении было столько унижения, что его лицо пошло багровыми пятнами.
— Ты сумасшедшая стерва! — заорал он, брызгая слюной. — Из-за бабок семью рушишь! Меркантильная тварь! Да кому ты нужна будешь? Старая, с прицепом, с проблемной девкой! Я найду себе нормальную бабу, которая будет меня ценить! А ты сгниешь здесь одна со своими принципами!
Марина слушала этот поток грязи, и с каждым его словом ей становилось легче. Последние ниточки, связывавшие её с этим человеком, рвались с сухим треском. Она видела перед собой не мужа, с которым прожила десять лет, а чужого, злобного, слабого человека, чья сущность наконец-то вылезла наружу.
— Я не рушу семью, Олег. Я избавляюсь от балласта, — отчеканила она. — Мне не нужен муж, который обкрадывает своих детей. Мне не нужен «глава семьи», который готов жертвовать здоровьем ребенка ради спасения взрослого игромана, который никогда не вернет долг. Ты сделал свой выбор. Ты выбрал брата. Вот и живи с ним.
Она сделала шаг вперед, буквально выталкивая его своей энергетикой на лестничную площадку. Олег попятился, едва не споткнувшись о порог. Он оказался в подъезде, в тусклом свете мигающей лампочки, в старых домашних тапочках и растянутых трениках.
— И запомни, — голос Марины звучал как приговор, гулко отражаясь от бетонных стен. — Я подам на развод. И не надейся, что отделаешься копейками с официальной минималки. Я подам на алименты в твердой денежной сумме. Я найму юристов, я докажу твои реальные доходы, я вытрясу из тебя всё до последней копейки. Ты будешь работать на брекеты дочери, даже если тебе придется продать свою почку или машину. Больше ты не посмеешь тронуть семейный бюджет.
— Да пошла ты! — рявкнул Олег, но в его голосе уже слышалась паника. Угроза про деньги пробила его броню куда сильнее, чем слова о любви и предательстве. — Ничего ты не получишь!
Марина сунула руку в карман домашнего кардигана. Пальцы нащупали обрывки того самого конверта, который она разорвала полчаса назад. Белая бумага, ставшая символом краха их жизни. Она вытащила горсть бумажных клочков и с силой швырнула их в лицо мужу.
— Держи! — крикнула она. — Это твой вклад в будущее дочери! Забери это с собой, пригодится, когда будешь слезы вытирать!
Бумажный снег ударил Олега по лицу, запутался в волосах, осел на плечах. Он заморгал, отплевываясь от бумажной пыли. В этот момент он выглядел абсолютно жалким — растрепанный, в домашней одежде, осыпанный обрывками конверта, посреди грязного подъезда.
— Марин… — начал он, внезапно осознав масштаб катастрофы. Тон его резко сменился на заискивающий. — Ну открой. Холодно же. Давай завтра поговорим. Ну куда я пойду?
— К Вите, — сказала Марина. — Он тебя согреет. У него же горячее сердце, раз ты ради него дочь предал.
Она потянула тяжелую металлическую дверь на себя.
— Не смей! — кинулся Олег, но было поздно.
Замок щелкнул с хищным, окончательным звуком. Лязгнул засов. Потом второй. Марина прижалась лбом к холодному металлу двери с обратной стороны. С той стороны послышались глухие удары кулаком, потом отборный мат, переходящий в бессильный вой. Она не плакала. Слез не было. Было только чувство огромной, звенящей пустоты и странного облегчения, как будто у нее наконец-то удалили больной зуб, который мучил её годами.
Она медленно сползла по двери на пол, сидя в прихожей. Взгляд упал на зеркало. Оттуда на нее смотрела уставшая, но свободная женщина. Завтра будет трудно. Завтра нужно будет искать деньги, объяснять всё Кате, звонить юристам. Но это будет завтра. А сегодня она впервые за много лет спала в доме, где никто не воровал её жизнь…
