— Это что за бумага? — Вера бросила на кухонный стол тонкую папку, из которой предательски торчал уголок с печатью МФЦ. — Я спрашиваю, что это такое, Гена?
Геннадий медленно, с достоинством, словно барин, откусил кусок бутерброда с докторской колбасой и не спеша прожевал. Он сидел в своей любимой позе: в растянутой майке-алкоголичке, закинув ногу на ногу, и лениво листал ленту новостей в телефоне. На столе дымилась большая кружка сладкого чая. Весь его вид излучал спокойствие сытого удава, который только что проглотил кролика и теперь переваривает добычу, не обращая внимания на суету вокруг.
— Ну чего ты шумишь с порога? — он наконец оторвал взгляд от экрана и посмотрел на жену, как на назойливую муху. — Документы. Читать разучилась? Там же русским языком написано: договор дарения.
Вера почувствовала, как пол под ногами качнулся. Она только что вернулась с суточного дежурства в диспетчерской, до этого отработав смену в такси, и её мозг отказывался воспринимать происходящее. Усталость, которая обычно наваливалась тяжелым одеялом, вдруг испарилась, сменившись ледяным, колючим током. Она схватила лист, пробежала глазами по строкам, которые уже видела, но отказывалась понимать.
— Ты подарил свою долю… Лене? — её голос звучал хрипло, как скрежет металла по стеклу. — Лене? Которая ни разу за три года не поздравила тебя с днем рождения?
— Лене, — кивнул Геннадий, потянувшись за вторым бутербродом. — А что такого? Она моя дочь. Взрослая девка, ей жизнь устраивать надо, а у неё ни кола ни двора. Бывшая жена звонила, жаловалась, что Ленка по съемным углам мыкается. Не по-людски это. Отец я или кто? Вот, решил помочь.
Вера смотрела на него, и ей казалось, что она видит мужа впервые. Не того Гену, с которым они пять лет назад мечтали о своем угле, не того Гену, который клялся в любви, а какого-то чужого, расчетливого и наглого мужика, который сидит на её кухне и жрет её колбасу.
— Ты переписал свою долю в нашей квартире на дочь от первого брака, не сказав мне ни слова, хотя ипотеку плачу я одна! Гена, ты решил обеспечить бывшую семью за мой счет, пока я надрываюсь на трех работах?
Геннадий поморщился, словно от зубной боли, и громко отхлебнул чай.
— Ой, ну началось. «Я плачу, я плачу». Вер, ну ты же знаешь, у меня сейчас временные трудности. Бизнес не пошел, с работой глухо. Не могу же я разорваться. А квартира — она наша общая, по закону. Половина моя. И я имею полное право распоряжаться своим имуществом так, как считаю нужным. Я же не твою долю подарил, чего ты взбеленилась?
— Твоя доля?! — Вера задохнулась от возмущения. Она схватила стул, стоявший напротив, и с грохотом отодвинула его, но садиться не стала. — Гена, ты в эту квартиру вложил только материнский капитал от первого брака, который мы чудом выбили, и свои старые трусы! Все взносы, весь ремонт, вся техника — это мои деньги! Мои, Гена! Я три года не была в отпуске! Я зимние сапоги клею второй сезон, чтобы досрочно гасить платежи! А ты, значит, щедрый папочка?
— Не мелочись, Вера, тебе не идет, — Геннадий укоризненно покачал головой. — Деньги — это наживное. А отношения с ребенком — это святое. Ленка мне родная кровь. Ты вот своих детей не родила, тебе не понять, что такое родительский долг. У тебя одни цифры в глазах. Меркантильная ты стала, злая. Раньше добрее была.
Эти слова ударили больнее, чем пощечина. Он бил в самое уязвимое, зная, что тема детей для Веры болезненна. Но вместо слез, на которые он, видимо, рассчитывал, в её глазах разгорелся сухой, недобрый огонь.
— Значит, я меркантильная? — тихо переспросила она. — А ты, значит, благородный? Сидишь на моей шее, ешь продукты, которые я вчера притащила в сумках, пока ты лежал на диване, и даришь квадратные метры, за которые я буду платить еще десять лет?
— Ну, платить-то нам вместе, мы же семья, — великодушно разрешил Геннадий. — Я вот сейчас с силами соберусь, найду что-нибудь стоящее, тоже буду вкладываться. А Ленка… ну пусть у неё будет угол. Она же не выгоняет нас. Просто документы оформили, чтобы девочка уверенность чувствовала. Тебе жалко, что ли? У нас же двушка, места всем хватит.
Вера смотрела на жирное пятно от масла на его губе. Ей вдруг стало физически дурно от его близость, от этого запаха дешевого табака и самодовольства. Он все продумал. Он знал, что она найдет бумаги. Он просто ждал, когда это случится, подготовив железобетонную, в его понимании, позицию: «я отец, я имею право».
— Ты понимаешь, что ты сделал? — спросила она, понизив голос до шепота, который звучал страшнее крика. — Ты не просто бумажку подписал. Ты меня предал. Ты залез в мой карман, вытащил оттуда миллионы и отдал их чужой мне девице, которая меня в лицо ни разу не видела. Ты повесил на меня долг за чужую собственность.
— Да какой долг? — отмахнулся Геннадий, теряя терпение. — Квартира в залоге у банка, ничего не поменялось. Просто собственник сменился. Не делай из мухи слона. И вообще, дай поесть спокойно. Пришла, настроение испортила, орешь как базарная баба. Ленка, кстати, завтра зайти хотела, вещи кое-какие завезти. Познакомитесь наконец, чаю попьем. Будь добра, купи торт. И уберись в коридоре, там пыль клубами. Перед дочерью неудобно.
Он демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что аудиенция окончена. Вера стояла посреди кухни, сжимая в руке проклятую выписку из ЕГРН. Бумага смялась, превратившись в бесформенный комок. В голове щелкнул невидимый тумблер. Механизм, который годами заставлял её терпеть, сглаживать углы и тянуть лямку «хорошей жены», сломался. Сгорел предохранитель.
— Торт, говоришь? — переспросила она. — Вещи завезти?
— Ну да, торт, — буркнул Геннадий, не оборачиваясь. — «Прагу» она любит.
Вера разжала пальцы, и скомканная бумага упала на пол, прямо к ногам мужа в стоптанных тапках.
— Хорошо, Гена, — сказала она совершенно ровным, мертвым голосом. — Будет тебе торт. И чай будет. И знакомство. Всё будет.
Она развернулась и вышла из кухни. Геннадий довольно хмыкнул, полагая, что буря миновала и жена, как обычно, поворчит и смирится. Он не заметил, как изменился её взгляд. В нем больше не было усталости. В нем был только холодный расчет человека, который понял, что терять ему больше нечего.
Геннадий не унимался. Молчание жены, вместо привычных упреков, действовало на него как красная тряпка на быка. Ему было бы проще, если бы она начала бить посуду или кричать — тогда он мог бы с чистой совестью назвать её истеричкой и уйти в глухую оборону. Но Вера просто стояла и смотрела на него тяжелым, немигающим взглядом, от которого кусок колбасы встал поперек горла.
— Чего ты вылупилась? — рявкнул он, пытаясь скрыть нарастающую нервозность за агрессией. — Жаба давит, да? Не можешь пережить, что у человека, кроме тебя, есть кто-то близкий? Эгоистка ты, Верка. Я всегда знал, что ты мою Ленку недолюбливаешь. А сейчас, когда я ей реальную помощь оказал, у тебя аж лицо перекосило. Это, между прочим, грех — зависть.
— Я не завидую, Гена, — тихо произнесла Вера, и в её голосе прозвучало что-то лязгающее, металлическое. — Я считаю. Я просто считаю, во сколько мне обходится твоя «святость».
Договорить она не успела. В замке входной двери громко и уверенно провернулся ключ. Вера вздрогнула. У неё был только один комплект запасных ключей, и он лежал в ящике комода. Вернее, должен был лежать.
Дверь распахнулась, впуская в квартиру запах дешевых, приторно-сладких духов и уличной сырости. На пороге возникла девица лет двадцати пяти — яркая, в дутой кислотной куртке и массивных кроссовках на платформе. Она жевала жвачку, громко чавкая, и с брезгливым любопытством оглядывала прихожую, словно зашла в общественный туалет на вокзале.
— О, пап, привет! — бросила она, не разуваясь, и прошла прямо в коридор, оставляя на чистом ламинате грязные следы. — А чего у вас домофон не работает? Я звонила-звонила. Пришлось своим ключом открывать, хорошо, что ты дал.
Вера медленно перевела взгляд на мужа. Геннадий суетливо вскочил, опрокинув табуретку, и расплылся в широкой, заискивающей улыбке.
— Леночка! Доча! Проходи, радость моя. А мы тут как раз чай пьем. Знакомься, это тетя Вера.
Лена скользнула по Вере равнодушным взглядом, задержавшись на секунду на её старом домашнем халате, и хмыкнула.
— Здрасьте, — буркнула она и тут же отвернулась к отцу. — Пап, ну ты даешь. Райончик, конечно, так себе. Пока от метро дошла, все ноги сбила. И подъезд вонючий. Надеюсь, внутри получше будет.
— Ну, не хоромы царские, но жить можно! — Геннадий засуетился вокруг дочери, как швейцар. — Ты проходи, не стесняйся. Теперь тут всё и твоё тоже. Чувствуй себя хозяйкой.
Слова «твоё тоже» резанули слух, но Вера промолчала. Она наблюдала. Лена, не спрашивая разрешения, пошла по квартире. Она заглянула в ванную, скривилась, увидев плитку, которую Вера выбирала месяц и укладывала вместе с мастером, экономя каждый рубль. Потом прошла в спальню, бесцеремонно открыла шкаф-купе.
— М-да, ремонт, конечно, «бабушкин вариант», — громко резюмировала гостья, возвращаясь в кухню и плюхаясь на стул — тот самый, на котором обычно сидела Вера. — Пап, тут всё менять надо. Обои эти в цветочек — прошлый век. Я хочу лофт. Знаешь, кирпичи там, лампы висячие.
— Сделаем, доча, всё сделаем! — поддакивал Геннадий, сияя как начищенный самовар. — Вот с финансами разберемся немного и начнем. Вера у нас мастер на все руки, она подскажет, где материалы подешевле взять.
Вера стояла у мойки, скрестив руки на груди. Ей казалось, что она смотрит какое-то сюрреалистичное кино. Двое людей делили шкуру неубитого медведя, причем медведем была она.
— А я не поняла, — Лена вдруг перестала жевать жвачку и требовательно посмотрела на отца. — Ты сказал, у вас двушка. А вторая комната где? Та, что побольше?
— Так это зал, там мы телевизор смотрим, — пояснил Геннадий.
— В смысле зал? — возмутилась Лена. — А жить я где буду? В этой клетушке с балконом? Не, пап, так не пойдет. Я смотрела план БТИ, там большая комната восемнадцать квадратов. Вот её я и займу. Мне пространство нужно, я, может, там студию маникюрную организую, клиенты ходить будут.
Вера почувствовала, как внутри неё поднимается холодная волна ярости. Не горячей, истеричной злости, а ледяного, кристально чистого бешенства.
— Клиенты? — переспросила она спокойно. — В моей квартире?
Лена удивленно вскинула нарисованные брови.
— В смысле в вашей? Папа мне долю подарил. Я теперь такой же собственник, как и вы. Имею право пользоваться жилым помещением. И бизнесом заниматься имею право. Так что, тетя Вера, давайте без претензий. Я завтра вещи перевезу. Диван этот ваш старый выкинуть надо, я кровать закажу.
Геннадий, почувствовав, что ситуация накаляется, попытался сгладить углы, но сделал только хуже.
— Верочка, ну что ты в самом деле? Девочке нужно встать на ноги. Она курсы закончила, будет копеечку зарабатывать. Нам же легче! А мы с тобой в спальне поместимся, нам много не надо. Ты же всё равно на работе постоянно, приходишь только ночевать. Какая тебе разница, где спать? А Лене пространство нужно, она молодая.
— То есть, — Вера говорила медленно, чеканя каждое слово, — ты предлагаешь мне освободить большую комнату, выкинуть мебель, купленную на мою премию, и пустить сюда поток посторонних людей, которые будут топтать мой пол и пользоваться моим туалетом? И всё это под эгидой твоей отцовской любви?
— Ой, ну не начинайте, — закатила глаза Лена, доставая телефон. — Пап, скажи ей, чтоб не душнила. Я есть хочу. У вас поесть что-нибудь нормальное есть? А то я с утра только кофе пила.
Геннадий метнулся к холодильнику.
— Конечно, Леночка! Котлетки есть, Вера вчера нажарила. Борщ есть. Сейчас разогрею! Вер, — он обернулся к жене, и в его глазах не было ни капли стыда, только требовательность хозяина жизни, — поставь чайник и хлеб порежь. Видишь, ребенок голодный.
Вера смотрела на мужа, который доставал из холодильника кастрюлю с борщом — тем самым борщом, который она варила вчера до часу ночи, падая с ног от усталости. Она смотрела на девицу, которая сидела на её кухне, в её квартире, и уже мысленно сдирала её обои.
В этот момент в голове Веры окончательно сложился пазл. Они не считали её человеком. Для них она была функцией. Банкоматом, уборщицей, кухаркой и бесплатным приложением к квадратным метрам. Геннадий не просто подарил долю. Он привел захватчика, будучи уверенным, что Вера, как всегда, проглотит, поплачет и начнет обслуживать двоих вместо одного.
— Хлеб порезать? — переспросила Вера. Уголки её губ дрогнули в странной полуулыбке.
— Ну да, и майонез достань, — кивнул Геннадий, гремя тарелками.
Вера подошла к столу. Лена даже не подняла головы от смартфона, уверенная в своей безнаказанности. Вера взяла со стола папку с документами о дарении, которую так и не убрали, и аккуратно положила её на подоконник. Затем она посмотрела на мужа, который уже наливал суп в тарелку.
— Приятного аппетита, — сказала она.
— Спасибо, — буркнул Геннадий. — Ты давай, не стой столбом, ухаживай за гостьей. Нам еще обсудить надо, как мебель переставлять будем.
Вера молча развернулась и вышла в коридор.
— Ты куда? — крикнул ей вслед муж. — Чайник поставь!
— Я сейчас, — отозвалась Вера из прихожей.
Она надела куртку, сунула ноги в ботинки и взяла свою сумку. Сердце билось ровно, дыхание было спокойным. Она точно знала, что будет делать дальше. Время разговоров, уговоров и попыток достучаться до совести закончилось. Началось время войны. И в этой войне она пленных брать не собиралась.
Щелкнул замок входной двери.
— Эй! — донеслось из кухни недовольное восклицание Лены. — Она что, ушла? А кто греть будет?
Вера вышла на улицу, вдохнула холодный осенний воздух и достала телефон. Первым делом она открыла приложение банка. Пальцы быстро набрали привычный код. На экране высветился баланс кредитной карты, которой пользовался Геннадий, и счета, с которого списывались платежи за интернет и кабельное телевидение.
— Ну что ж, дорогая семья, — прошептала Вера, нажимая кнопку «Блокировать». — Добро пожаловать в реальный мир.
Вера вернулась домой через час. В руках у неё был тяжелый пакет из строительного магазина и спортивная сумка. В квартире царила тишина, но тишина эта была напряженной, наэлектризованной, как воздух перед грозой. Геннадий сидел в гостиной перед темным экраном телевизора и яростно тыкал пальцем в пульт. Лена, развалившись на диване с ногами, недовольно цокала языком, глядя в свой смартфон.
— Ну наконец-то! — воскликнул Геннадий, едва Вера переступила порог. — Ты что, совсем с ума сошла? Интернет пропал! Кабельное отключилось! Там какой-то баннер висит «Услуги приостановлены». Я футбол пропустил! Лена фильм посмотреть не может. Звони провайдеру, пусть чинят немедленно.
Вера спокойно разулась, поставила пакет на пол и выпрямилась. Она посмотрела на мужа так, словно видела его сквозь толстое, непробиваемое стекло.
— Никто ничего чинить не будет, Гена, — ровно произнесла она. — Я расторгла договор.
— В смысле расторгла? — Геннадий отшвырнул пульт. — Ты что творишь? Нам интернет нужен! Лене для работы надо, мне новости читать!
— Интернет — это услуга, — Вера говорила медленно, словно объясняла урок первокласснику. — Услуга платная. Договор был на меня. Я платила за него семьсот рублей в месяц. Теперь, поскольку у нас изменился состав собственников, я решила оптимизировать свои расходы. Мне мобильного интернета хватает. А вы, как полноправные владельцы жилья, можете заключить свой договор. Протянуть кабель, купить роутер. Это сейчас быстро делается.
Лена оторвалась от телефона и презрительно фыркнула:
— Тетя Вера, это мелочно. Семьсот рублей зажала? Вы же работаете, у вас зарплата.
— Работаю, — кивнула Вера. — И именно потому, что я работаю, я знаю цену деньгам. А теперь, Гена, положи ключи от машины на тумбочку.
Геннадий поперхнулся воздухом. Его лицо начало покрываться красными пятнами. «Форд», взятый в кредит два года назад, был его гордостью, его любимой игрушкой, хотя платила за него, разумеется, Вера.
— Ты чего удумала? — просипел он. — Машина общая! Я Лену завтра хотел по городу покатать, вещи её перевезти! Не дам я тебе ключи!
— Машина оформлена на меня. Кредит плачу я, — голос Веры стал жестче, в нем зазвучали стальные нотки. — Страховка тоже на мне. Ты в страховку не вписан, мы сэкономили в прошлом году, помнишь? Ты ездил по доверенности, которую я тебе выписала от руки. Так вот, доверенность я отзываю. Если ты сядешь за руль, я заявлю об угоне. Ключи. На. Тумбочку.
Геннадий вскочил с дивана. Он был растерян. Его привычный мир, где Вера была удобной функцией, обеспечивающей комфорт, рушился с пугающей скоростью. Он привык, что она ворчит, но делает. А сейчас она не ворчала. Она действовала.
— Ты не посмеешь, — прошипел он, но в глазах мелькнул страх. — Я муж твой!
— Ты отец взрослой дочери, которой подарил долю в квартире, — парировала Вера. — Ты сделал широкий жест. Теперь будь добр, соответствуй. Ключи!
Геннадий, дрожащими руками порывшись в кармане треников, швырнул связку ключей на пол. Они со звоном ударились о ламинат.
— Подавись! — крикнул он. — Сами перевезем! На такси!
— На такси нужны деньги, — напомнила Вера, поднимая ключи. — Кстати, о деньгах. Твоя дополнительная карта к моему счету заблокирована.
Геннадий замер. Это был удар ниже пояса. Он привык считать эти деньги «семейным бюджетом», хотя сам в этот бюджет не вкладывал ни копейки уже полгода, ссылаясь на творческий кризис и поиск себя.
— Ты оставила меня без копейки? — его голос дрогнул, переходя на фальцет. — А есть я на что должен? А Лену кормить?
— У тебя есть доля в квартире, Гена. Ты теперь капиталист, — усмехнулась Вера, и эта усмешка была страшнее любых криков. — Продай что-нибудь. Или устройся на работу. Или пусть Лена тебя кормит, она же маникюром зарабатывает.
Вера прошла в кухню, где на столе всё еще стояли грязные тарелки после их трапезы. Она открыла холодильник. Полки ломились от продуктов, закупленных ею вчера: сыр, колбаса, йогурты, замороженное мясо, овощи.
— Что ты делаешь? — Лена встала в дверном проеме, наблюдая, как Вера методично сгребает продукты в большую сумку.
— Забираю свое, — ответила Вера, не оборачиваясь. — Этот холодильник покупала я. Продукты в нем — тоже мои. Вы, господа собственники, можете купить себе свой холодильник и поставить его в своей комнате. Или питаться в кафе. Это ваш выбор.
— Это уже свинство! — взвизгнула Лена. — Пап, скажи ей! Она у нас еду крадет!
— Это не кража, Леночка, — Вера застегнула молнию на сумке, набитой едой. — Это разделение бюджета. Вы же хотели жить по-новому? Вот и начинаем. В этой квартире общего больше нет. Есть мое и есть ваше. Мое — это техника, мебель, посуда, продукты и мои деньги. Ваше — это квадратные метры, которые папа тебе подарил. Приятного аппетита.
Вера подхватила сумку и пакет из строительного магазина, прошла мимо остолбеневших родственников в свою спальню — маленькую комнату с балконом, которую Лена так презрительно назвала «клетушкой».
— Ты куда это всё потащила? — крикнул Геннадий, опомнившись. — А нам что жрать? Там же борщ остался!
— Борщ скиснет к утру, если не уберете в холод, — бросила Вера через плечо. — А кастрюлю прошу вернуть чистой. Она из набора, который мне мама дарила.
Она вошла в комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Снаружи слышались возмущенные голоса, топот и хлопанье дверцами шкафов. Вера достала из пакета новенький врезной замок, купленный в строительном. У неё были инструменты — она давно научилась всё делать сама, пока Геннадий лежал на диване, рассуждая о судьбах мира.
Шум дрели разорвал квартирную тишину. Геннадий и Лена притихли. Они поняли, что происходит. Вера, их безотказная, терпеливая Вера, прямо сейчас, на их глазах, превращала свою комнату в крепость.
Через двадцать минут работа была закончена. Вера повернула вертушку замка, и язычок с сухим щелчком вошел в паз. Теперь в её комнату никто не мог войти. Она села на кровать, чувствуя, как дрожат руки — не от страха, а от адреналина.
В коридоре послышались шаги. Кто-то дернул ручку её двери. Дверь не поддалась.
— Ты что, закрылась? — голос Геннадия звучал глухо через дерево. — Вер, ты совсем больная? Мне трусы сменные нужны, они в комоде у нас!
— Комод я завтра вынесу в коридор, — ответила Вера громко. — А пока можешь постирать те, что на тебе. Порошок я, правда, тоже к себе забрала. Он дорогой, японский. Купите себе «Миф» в ларьке, вам понравится.
Она слышала, как муж грязно выругался и ударил кулаком в дверь. Но это уже не имело значения. Экономическая блокада началась. Вера достала ноутбук, подключила его через точку доступа на телефоне и открыла сайт объявлений. Ей нужно было знать, сколько стоит аренда комнаты в коммуналке. Потому что именно в коммуналку она только что превратила свою уютную квартиру.
За стеной Лена громко жаловалась кому-то по телефону:
— …прикинь, она реально еду забрала! Да, прям из холодильника! Психопатка какая-то! Папаша тоже хорош, сидит, глазами хлопает. Денег нет, карты пустые. Да щас, разбежалась я ему давать! У меня самой на карте три тысячи до конца месяца…
Вера усмехнулась. «Наследница» быстро показала зубы. Геннадий думал, что привел в дом союзницу, а привел еще одного потребителя, который теперь будет грызть его самого, раз основной источник питания перекрыт.
Она легла на кровать, глядя в потолок. Впервые за много лет она чувствовала себя защищенной. Пусть за дверью враги, но здесь, на этих двенадцати метрах, была её территория. И она никому больше не позволит переступить эту черту. Завтра будет новый день. И завтра она нанесет финальный удар — удар по самому больному месту любого паразита. По коммунальным счетам.
Утро в квартире началось не с запаха кофе, как это было последние десять лет, а с тяжелого, спертого духа перегара и дешевых сигарет. Геннадий, нарушив все мыслимые запреты Веры, курил прямо в форточку на кухне, стряхивая пепел в консервную банку. Рядом, на том самом стуле, где еще вчера она чувствовала себя королевой, сидела помятая Лена. Её наглый лоск исчез, оставив место злобной растерянности.
Вера вышла из своей комнаты, уже одетая для работы. Она выглядела безупречно: свежая рубашка, аккуратный макияж и непроницаемое выражение лица. В руках она держала свою сумку, которую теперь не оставляла в прихожей даже на минуту.
— Доброе утро, соседи, — произнесла она, проходя мимо кухни. — Гена, ты куришь в общественном месте. Согласно правилам нашего общежития, за это полагается штраф.
Геннадий медленно повернул голову. Его лицо было серым, под глазами залегли глубокие мешки. Ночь без интернета, без привычного ужина и с осознанием полной финансовой ямы далась ему нелегко.
— Ты долго будешь этот цирк устраивать? — хрипло спросил он. — В туалете бумаги нет. Шампунь исчез. Мы что, пальцем подтираться должны? Верка, ты перегибаешь. Это уже садизм.
— Это не садизм, это капитализм, — спокойно отозвалась Вера, завязывая шарф перед зеркалом. — Бумага, мыло, порошок и зубная паста покупались на мои деньги. Ваш бюджет теперь автономен. Привыкайте. И кстати, Гена, я сегодня подаю заявление на разделение лицевых счетов по оплате коммунальных услуг.
Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Лена, которая до этого ковыряла облупившийся лак на ногте, резко вскинула голову.
— В смысле разделение? — взвизгнула она. — Это что значит?
— Это значит, дорогая «собственница», — Вера повернулась к ним, и в её глазах плясали холодные бесы, — что со следующего месяца мне будут приходить квитанции только за мои квадратные метры. А вам двоим — за ваши. Отопление, вода, свет, вывоз мусора, капремонт. Все строго пополам. Я больше не намерена оплачивать комфорт чужих людей.
Геннадий побледнел. Он прекрасно знал суммы в платежках, хоть никогда их и не оплачивал.
— Ты не можешь! — заорал он, вскакивая со стула и опрокидывая банку с окурками. Пепел грязным веером разлетелся по полу. — У меня нет денег! Ты знаешь, что у меня нет денег! Ты хочешь меня в долговую яму загнать?
— А это уже твои проблемы, Гена, — жестко отрезала Вера. — Ты же собственник. Ты же вчера бил себя в грудь, что имеешь право дарить, распоряжаться, вселять. Вот и неси бремя содержания своего имущества. Или ты думал, что быть хозяином — это только права качать? Нет, милый, это еще и счета оплачивать.
— Пап, ты что, не будешь платить? — Лена перевела злобный взгляд на отца. — Ты же обещал! Ты сказал: «Доча, живи, ни о чем не думай». А теперь мне долги будут капать? На меня приставы повесят твои косяки? Мне это не надо!
— Леночка, ну подожди, ну сейчас трудный период… — заблеял Геннадий, пытаясь взять дочь за руку, но та брезгливо отдернула ладонь.
— Какой период, папа?! — заорала дочь, и её голос сорвался на визг. — Ты мне впарил эту долю, как подарок судьбы! А по факту это ярмо! Ремонт старый, бабка эта сумасшедшая продукты прячет, так еще и за коммуналку платить? Да нафиг мне это надо! Я лучше квартиру снимать буду, чем в этом гадюшнике с вами гнить!
— Ах, гадюшник? — взревел Геннадий, уязвленный предательством «кровинушки», ради которой он разрушил свою семью. — Я тебе последнее отдал! Я с женой из-за тебя разосрался! А ты нос воротишь?
— Да ты просто лох! — бросила ему в лицо Лена. — Ты ничего не можешь! Ты даже эту бабу свою на место поставить не в состоянии. Сидишь у неё на шее и меня туда же затащил. Фу, противно!
Вера наблюдала за этой сценой с ледяным спокойствием стороннего наблюдателя. Ей не было больно. Ей было брезгливо. Она видела, как два паразита, лишенные донора, начали жрать друг друга.
— Браво, — хлопнула она в ладоши, прерывая их крики. — Семейная идиллия во всей красе. Как быстро слетела шелуха про «родную кровь», стоило только перекрыть кран с деньгами.
Она подошла к выключателю в коридоре и щелкнула клавишей. Свет не зажегся.
— Ах да, чуть не забыла, — улыбнулась Вера. — Лампочки в коридоре, ванной и на кухне я тоже выкрутила. Они были мои, энергосберегающие, дорогие. Сидите в темноте, пока свои не купите. Или пока солнышко не встанет.
— Тварь! — выплюнул Геннадий, сжимая кулаки. — Будь ты проклята со своими счетами! Чтобы ты подавилась своей колбасой! Я на развод подам!
— О, сделай одолжение! — рассмеялась Вера. — Сэкономь мне время и деньги на госпошлину. Только учти, Гена: делить нам больше нечего. Машина — моя, кредиты — на мне, техника — моя по чекам. А у тебя — только доля в этой квартире и дочь, которая тебя уже ненавидит. Наслаждайся старостью.
Она открыла входную дверь. С лестничной площадки пахнуло прохладой и свободой. За спиной, в полумраке квартиры, которая когда-то была их общим домом, а теперь превратилась в поле боя, стояли два чужих, обозленных человека.
— И убери окурки с пола, — бросила Вера напоследок, не оборачиваясь. — У нас в коммуналке дежурство по графику. Сегодня твоя очередь мыть места общего пользования.
Дверь захлопнулась с тяжелым, финальным звуком, отрезая Веру от прошлого. Она знала, что вечером, когда вернется, замок в её комнату, возможно, попытаются взломать. Знала, что будет грязь, скандалы, угрозы. Возможно, ей придется вызывать участкового, чтобы утихомирить пьяного «соседа».
Но это больше не пугало. Главное уже случилось: она перестала быть жертвой и ресурсом. Она сбросила балласт, который тянул её на дно годами. Вера поправила сумку на плече и уверенно зашагала к лифту. Впереди был рабочий день, зарплата, которую она потратит только на себя, и жизнь, в которой больше не было места предателям. А Геннадия и Лену ждал долгий, увлекательный квест по выживанию в мире, где за всё нужно платить самим…
