— Ты перевел все деньги, которые мы откладывали на ремонт кухни, своему брату на свадьбу, чтобы он мог заказать лимузин и фейерверк? Паша, мы едим на старой табуретке, а ты спонсируешь чужие понты? — орала жена, увидев нулевой баланс на накопительном счете.
Светлана не просто кричала. Её голос срывался на визг, но тут же падал в глухую, страшную хрипоту, словно у неё внутри перегорели какие-то важные предохранители. Она стояла посреди помещения, которое они гордо именовали кухней, хотя больше всего это напоминало декорации к фильму о жизни на социальном дне. В одной руке она сжимала смартфон так, что побелели костяшки пальцев, а другой опиралась о край столешницы, с которой еще в прошлом месяце отклеилась кромка, цепляя теперь колготки и царапая руки.
На экране телефона, ярко сияющем в тусклом свете единственной работающей лампочки под потолком, издевательски горели цифры: 00 рублей 00 копеек. Ещё утром там была сумма, которую они собирали по крупицам полгода. Сумма, равная сотням отказов себе во всем: в лишней чашке кофе, в такси в дождь, в новой туши для ресниц.
Павел, сидевший за шатким столом, накрытым клеенкой с выцветшими лимонами, даже не поднял головы. Он старательно дул в ложку с горячим супом, делая вид, что процесс остывания жидкости сейчас важнее, чем ядерный гриб, вырастающий посреди их квартиры. Его широкие плечи ссутулились, втянув шею, — поза нашкодившего пса, который знает, что съел хозяйские тапки, но надеется, что, если не смотреть в глаза, пронесет.
— Свет, ну чего ты начинаешь? — наконец выдавил он, отправляя суп в рот и громко сёрбая. Звук этот в напряженной тишине прозвучал как скрежет металла по стеклу. — Не пропил же я их. И не в казино спустил. Колька звонил, у них там форс-мажор. Невеста истерит, перед гостями неудобно. Бюджет не рассчитали, а предоплату уже внесли. Я что, должен был брата бросить в такой момент?
— В какой момент, Паша? — Света шагнула к нему. Пол под её ногами скрипнул той самой противной, ноющей нотой, которую она слышала каждый день и мечтала заглушить слоем новой стяжки. — В момент, когда ему захотелось пустить пыль в глаза? Посмотри вокруг! Просто подними свои глаза и посмотри!
Она широким жестом обвела тесное пространство. Зрелище было удручающим. Над плитой, покрытой слоем въевшегося жира, который не брала ни одна химия, сиротливо торчал провод — вытяжки здесь не было никогда. Обои в углу отсырели и отошли от стены, обнажая серый бетон, покрытый черными точками плесени. А прямо над головой Павла висел навесной шкафчик, дверца которого держалась на одной петле и скотче, угрожая в любой момент рухнуть вниз и похоронить под собой и Павла, и его суп.
— Мы жрали пустые макароны, Паша! — голос Светы задрожал, но слез не было. Глаза были сухими и колючими. — Я хожу в пуховике, которому пять лет! Я зашиваю колготки лаком для ногтей! Мы экономили каждую копейку, чтобы купить гарнитур. Чтобы я могла готовить и не бояться, что мне на голову упадет кусок штукатурки. А теперь выясняется, что наш комфорт, моя безопасность, наши планы — это всё мусор по сравнению с тем, что Коле приспичило покататься на лимузине?
Павел с грохотом опустил ложку в тарелку. Брызги жирного бульона разлетелись по столу, попав на застиранную домашнюю футболку.
— Да что ты заладила: лимузин, лимузин! — рявкнул он, наконец поднимая взгляд. В его глазах читалась не вина, а раздражение. Ему было неприятно, что его благородный жест марают этой бытовой грызней. — Хаммер белый! Понимаешь? Невеста хотела как в сказке. Видеограф у них дорогой, кадры нужны красивые. Это память, Света! Свадьба один раз в жизни бывает. А ремонт… Ремонт никуда не убежит.
— Хаммер… — Света словно попробовала это слово на вкус, и оно оказалось горьким, как полынь. — Белый Хаммер. Значит, пока я моюсь в ванной, где эмаль стерлась до чугуна и царапает кожу, твой брат будет пить шампанское в белом Хаммере за мои деньги?
— За наши деньги! — перебил Павел, ударив ладонью по столу. Ножка стола подогнулась, и конструкция опасно накренилась. — Я тоже работаю! Я тоже вкладывал в эту кубышку! И я имею право распоряжаться своими средствами. Я мужик, в конце концов, или кто? Брат попросил — я помог. Вернет он всё, сказал же! С подаренных денег и вернет. Неделю потерпишь, не развалишься.
Света смотрела на него, и ей казалось, что она видит мужа впервые. Пять лет брака, пять лет совместных планов, и всё это рассыпалось в прах от одной фразы «брат попросил». Она вдруг отчетливо поняла: перед ней сидит не партнер, не защита и опора, а большой, инфантильный ребенок, который хочет быть хорошим для всех, кроме собственной жены. Ему важнее прослыть щедрым меценатом среди родственников, чем обеспечить элементарный быт в собственной норе.
— Ты правда веришь, что он вернет? — тихо спросила она, и в голосе зазвучала ледяная сталь. — Вспомни, когда он занимал на машину. Вернул? Нет, разбил через месяц и сказал, что «так вышло». Вспомни, когда он брал на бизнес. Где бизнес, Паша? Где деньги? Он вечный должник, черная дыра, в которую ты кидаешь наши ресурсы.
— Не смей так говорить про Колю! — лицо Павла пошло красными пятнами. — У него просто полоса неудач была. А сейчас он женится, за ум берется. Семья — это святое, Света. Но тебе, видимо, не понять. Тебе лишь бы кафель новый блестел, мещанка.
Он снова схватился за ложку, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена. Павел был уверен в своей правоте. В его системе координат помощь кровному родственнику стояла выше каких-то там обоев и шкафов. Он чувствовал себя героем, спасителем праздника, а жена… Жена просто пилит, как обычно. Перебесится.
Света молча смотрела на его макушку, на которой начинала пробиваться лысина. Внутри у неё было пусто и гулко, как в той самой копилке, которую он опустошил одним нажатием кнопки в приложении. Она перевела взгляд на старую табуретку под мужем. Одна ножка была перемотана синей изолентой — временное решение, которое стало постоянным три года назад.
— Мещанка, говоришь? — прошептала она. — Хорошо. Пусть будет так.
Она развернулась и вышла из кухни. Павел даже не обернулся, уверенный, что одержал верх в этом споре. Он не знал, что спор закончился не его победой, а тем, что Света просто перестала считать его человеком, с которым можно о чем-то договариваться.
— Ты слышишь этот звук? — Света не ушла в комнату. Она замерла в дверном проеме, словно наткнулась на невидимую силовую стену, и медленно повернулась обратно к мужу. Её указательный палец, с обломанным ногтем, который она так и не успела подпилить, уперся в пространство, указывая на кухонный смеситель.
Кран ритмично, с методичностью китайской пытки, отбивал дробь: кап… кап… кап. Основание гусака было обмотано грязно-рыжей тряпкой, которая уже давно пропиталась ржавой водой и теперь просто склизко блестела в свете лампы.
— Это просто вода, Света, — буркнул Павел, не глядя на неё. Он продолжал механически жевать хлеб, словно этот кусок черствого батона был его единственной защитой от реальности. — Подкручу я прокладку, хватит истерить.
— Это не просто вода. Это звук нашей жизни, Паша, — Света шагнула обратно в кухню, и её тень упала на стол, перекрыв мужу свет. — Мы живем под этот звук уже год. Каждый раз, когда я захожу сюда, я вижу эту тряпку. Я чувствую запах сырости из-под мойки, потому что сифон течет, и мы подставляем туда обрезанную бутылку из-под кваса. Ты помнишь? Пятилитровую бутылку, которую я выливаю два раза в день!
Павел с досадой отшвырнул хлеб. Крошки разлетелись по клеенке, застревая в трещинах стола.
— Да помню я про бутылку! Что ты мне тычешь этим бытом? Ну бывает, ну сломалось. Зато Колька женится! У него новая родня — люди серьезные, при должностях. Ему нельзя лицом в грязь ударить. Если он их на такси эконом-класса повезет, его там засмеют. А так — Хаммер, статус, уважение. Это инвестиция в репутацию, понимаешь ты или нет? Твоя кухня — это просто стены, а там — судьба человека решается.
Света горько усмехнулась. Её лицо, обычно мягкое и уступчивое, сейчас заострилось, напоминая маску, вырезанную из камня.
— Инвестиция в репутацию? — переспросила она ледяным тоном. — Давай посмотрим правде в глаза. Твой брат Коля — курьер, который меняет работы раз в два месяца, потому что «начальник — козел». Его невеста — маникюрша на дому. Какая репутация, Паша? Кого они хотят обмануть? Этот лимузин, этот фейерверк за сорок тысяч, который ты оплатил… Это просто пыль. Дешевая, блестящая пыль в глаза таким же голодранцам, как они сами.
— Замолчи! — Павел вскочил со стула. Табуретка с грохотом опрокинулась назад, ударившись о батарею. — Не смей называть мою семью голодранцами! Ты просто завидуешь. Да, завидуешь! Что у них праздник, что они умеют жить красиво, широко, а ты только и знаешь, что копейки считать да скидки в «Пятерочке» высматривать. Скучная ты, Света. Душная.
— Я душная? — Света подошла к нему вплотную. Она была ниже мужа на голову, но сейчас казалась выше. От неё исходила такая волна спокойной, уничтожающей ярости, что Павел невольно отступил на шаг, упершись поясницей в холодную плиту. — Да, я считаю копейки. Потому что кто-то должен их считать в этом доме. Пока ты мечтаешь о красивой жизни, я знаю, сколько стоит килограмм картошки.
Она резко выхватила телефон, который всё еще лежал на столе, и ткнула экраном ему в лицо.
— Я видела переписку, Паша. Я видела смету, которую тебе скинул Коля. Ты не просто дал им на машину. Ты оплатил элитный алкоголь. Коньяк по пять тысяч за бутылку! Мы пьем чай из пакетиков, заваривая их по два раза, а твой брат будет поить гостей коньяком, который стоит как мой зимний пуховик?
Павел отвел глаза. Ему было нечем крыть, но признать поражение значило потерять лицо.
— Это свадьба… Там нельзя дешевое пойло ставить, люди не поймут, — пробормотал он, но голос его звучал уже не так уверенно.
— А шоколадный фонтан? — продолжала Света, безжалостно вбивая гвозди в крышку гроба его оправданий. — Ты оплатил аренду шоколадного фонтана и тридцать килограммов фруктов к нему. Шоколадный фонтан, Паша! В то время как у нас в ванной грибок уже скоро начнет с нами разговаривать! Ты променял здоровье своей жены, её комфорт, её нервы на то, чтобы толпа пьяных родственников макала клубнику в шоколад и кричала «Горько»!
— Да что ты зациклилась на этом комфорте! — взревел Павел, снова переходя в наступление. Лучшая защита — нападение, так он считал. — Материалистка! Только о вещах и думаешь. А о душе? О братской любви? Коля для меня — всё. Мы с ним в одном дворе росли, он меня прикрывал, когда занимал у нас пятьдесят тысяч на «верняковый бизнес» с перепродажей кроссовок? — перебила его Света. — Где эти деньги, Паша? Прошло три года. Где они?
— Прогорел он тогда, с кем не бывает! — огрызнулся муж. — Рынок изменился, поставщик кинул. Он не виноват.
— А когда он разбил твою машину, которую ты ему дал «девочку покатать»? Он заплатил за ремонт? Нет. Ты чинил её с моей премии. А когда он «потерял» телефон, который ты взял ему в кредит на свое имя? Кто платил кредит полгода? Мы. Мы платили, Паша! Мы жрали пустую гречку и платили за телефон, который он, скорее всего, просто пропил или загнал в ломбард.
Света говорила четко, рубя фразы. Она доставала из памяти эти факты, как патроны из обоймы, и каждый выстрел попадал в цель. Павел краснел, бледнел, потел, но его упрямство было непробиваемым.
— Это всё в прошлом! — махнул он рукой, едва не задев висящий на честном слове шкафчик. — Сейчас всё по-другому. Он женится, он остепенился. Он мне мужское слово дал, что с конвертов всё вернет. Первым делом мне отдаст, даже до того, как они за ресторан расплатятся.
— С каких конвертов, идиот? — Света вдруг рассмеялась, и этот смех был страшнее её крика. — Ты видел список гостей? Я видела. Там половина — его друзья-бездельники, у которых даже на проезд нет. Вторая половина — дальняя родня из деревни, которая привезет в подарок три комплекта постельного белья и сервиз из девяностых. Какие деньги? Там не будет денег, Паша. Там будут тосты, пьяные драки и обещания «потом как-нибудь сочтемся».
— Не смей так говорить про наших друзей! — Павел сжал кулаки. — Ты всех меряешь своей жалкой меркой. Люди последние штаны снимут, но на свадьбу подарок принесут. Это традиция!
— Традиция? — Света посмотрела на мужа с брезгливостью, словно увидела на его лице таракана. — Традиция — это жить в говне и пускать салюты в честь этого? Традиция — это врать жене полгода, что мы копим на ремонт, а потом спустить всё за одну минуту, чтобы твой братец почувствовал себя олигархом на один вечер? Нет, Паша. Это не традиция. Это диагноз.
Павел тяжело дышал, раздувая ноздри. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног. Аргументы про «духовность» и «семью» разбивались о железобетонную логику Светы, и это бесило его до белых кругов перед глазами. Он привык быть благодетелем, щедрым старшим братом, мужиком, который решает вопросы. А сейчас эта женщина, его жена, тыкала его носом в его же глупость, как нашкодившего котенка.
— Знаешь что, — прорычал он, нависая над ней. — Если тебе так важны твои бумажки, твой кафель и твои шторки, то может, тебе стоит выйти замуж за банкомат? Я живой человек, у меня есть сердце. А у тебя вместо сердца — калькулятор. Я поступил правильно. И точка. А если тебе не нравится — можешь подавиться своей злостью.
Света долго смотрела на него. В её взгляде угасали последние искры надежды на то, что перед ней адекватный человек.
— Калькулятор, говоришь… — тихо произнесла она. — Хорошо. Давай посчитаем.
Она отошла к подоконнику, где лежала стопка неоплаченных квитанций за коммуналку, и взяла верхнюю.
— Мы должны за квартиру за два месяца. Твоя зарплата будет только через десять дней. Моя — вся ушла на продукты и в ту самую копилку, которую ты обнулил. В морозилке — куриный суповой набор. В кошельке у меня — триста рублей. У тебя сколько?
Павел машинально хлопнул себя по карманам джинсов. Пусто.
— Ну… на карте там тысячи две есть, — неуверенно буркнул он.
— Две тысячи, — кивнула Света. — На две недели. На проезд, на еду, на сигареты тебе. А теперь скажи мне, «живой человек с сердцем», что мы будем есть завтра? Шоколад из фонтана Коли? Или может быть, пойдем лизать колеса его белого Хаммера?
Павел молчал. Он смотрел в пол, на драный линолеум, и злость в нем боролась со стыдом, но злость побеждала. Ему проще было ненавидеть Свету за правду, чем признать себя идиотом.
— Выкрутимся, — наконец выдавил он. — Займу. Кредитку открою. Не пропадем. Нечего трагедию ломать.
— Трагедию ломать… — эхом повторила Света. — Нет, Паша. Трагедия уже случилась. Просто ты её пропустил, пока выбирал брату фейерверки.
Она отвернулась к окну, за которым сгущалась темнота, такая же беспросветная, как и их будущее в этой квартире. Разговор зашел в тупик, но это был не конец. Это была лишь короткая передышка перед тем, как рухнет всё окончательно.
— Давай посчитаем, Паша. Без эмоций. Просто сухие цифры, которые ты так ненавидишь, — голос Светы звучал ровно, пугающе монотонно, словно она читала медицинское заключение о смерти. Она вытащила из подставки для салфеток старый чек из супермаркета, перевернула его чистой стороной и схватила огрызок карандаша, лежавший на подоконнике.
— Убери бумажку, — процедил Павел, чувствуя, как внутри закипает бессильная злоба. Он ненавидел, когда она включала «училку». Это унижало его, заставляло чувствовать себя школьником, не выучившим урок. — Нечего тут бухгалтерию разводить. Люди от души дарят, а не по прейскуранту.
— От души, говоришь? — Света резко чиркнула карандашом по бумаге. Грифель сломался, но она продолжила писать, вдавливая бумагу в подоконник. — Смотри сюда. У Коли сорок гостей. Двадцать из них — это его дворовая компания. Саня «Рваный», который уже полгода стреляет у тебя сотку на пиво? Димон, который живет на мамину пенсию? Или, может быть, Леха, у которого трое детей и алименты? Сколько они положат в конверт, Паша? Тысячу? Полторы? И то, если скинутся толпой.
— Они друзья! — рявкнул Павел, вскакивая и начиная мерить шагами крохотную кухню. Три шага от окна до двери, поворот, три шага обратно. Пол скрипел под его тяжелыми шагами, словно жалуясь на судьбу. — Не всё в этом мире деньгами меряется! Они атмосферу создадут!
— Атмосферу они создадут, выжрав твой коньяк за пять тысяч, — парировала Света, не поднимая головы от расчетов. — Идем дальше. Родственники. Тетя Люба из деревни. Что она подарит? В прошлый раз на юбилей твоей мамы она привезла три банки соленых огурцов и вязаный плед. Думаешь, ради Коли она ограбила банк? Нет, Паша. Она привезет еще огурцов и комплект постельного белья из ситца, который у неё в шкафу с перестройки лежит. Этим ты будешь кредит закрывать? Огурцами?
Павел остановился за её спиной, тяжело дыша. Ему хотелось вырвать этот чек, разорвать его в клочья, чтобы уничтожить доказательства своей глупости. Но он не посмел. Какая-то холодная аура вокруг жены останавливала его.
— А родители невесты? — выпалил он свой последний козырь. — Они люди приличные. Отец у неё вроде в охране где-то, мать в торговле. Они точно нормально подарят.
— В охране «Пятерочки» он работает, Паша, — Света наконец повернулась к нему. В её глазах плескалось такое глубокое презрение, что ему стало физически больно. — А мать торгует рыбой на рынке. Я ничего не имею против этих профессий, люди зарабатывают как могут. Но они не миллионеры. Они, скорее всего, сами в долги залезли, чтобы платье невесте купить. И всё, что они подарят, — это, дай бог, тысяч тридцать. И знаешь, куда эти деньги пойдут? Не тебе.
— Почему это? — опешил Павел.
— Потому что Коля и его «принцесса» уже забронировали тур в Турцию. Я видела вкладку у него в браузере, когда он приходил к нам просить деньги в первый раз. «Горящий тур, всё включено». Они улетят прожигать «подаренные» деньги, Паша. А ты останешься здесь, с дырой в кармане и с этой кухней, которая скоро рухнет нам на головы.
— Он обещал! — заорал Павел так, что стаканы в сушилке звякнули. — Он мне братом клялся! Ты не понимаешь, что такое мужское слово! Он вернет, как только конверты вскроют! Я заберу своё до того, как они в аэропорт поедут!
— Ты сам-то в это веришь? — Света шагнула к нему, сокращая дистанцию. — Вспомни прошлый год. Ты занял ему на зубы. Он их сделал? Нет. Он купил новый айфон. А ходит до сих пор с гнилыми пеньками. Ты — спонсор его красивой жизни, Паша. Дойная корова. И самое страшное не то, что ты отдал деньги. Самое страшное, что ты отдал наши деньги. Те, которые я откладывала с подработок, пока ты пил пиво перед телевизором.
Это было ударом ниже пояса. Павел покраснел до корней волос. Он действительно любил расслабиться вечером, считая, что заслужил отдых после смены на заводе, в то время как Света брала переводы текстов и сидела по ночам. Но признавать это сейчас означало капитуляцию.
— Я мужик! — взревел он, ударив кулаком себя в грудь. Звук получился глухим и нелепым. — Я глава семьи! Я решаю, куда идут деньги! Захотел — отдал брату. Захочу — пропью! Захочу — сожгу! Это мои деньги тоже! Я пашу как проклятый, имею право распоряжаться бюджетом без твоего разрешения! Хватит меня контролировать, как мамочка!
— Ах, вот как… — Света отступила на шаг, словно увидела перед собой сумасшедшего. — Значит, ты решаешь? Ты, который не может запомнить дату оплаты коммуналки? Ты, который ни разу в жизни не был в продуктовом магазине со списком и покупает первое, на что упадет взгляд? Ты решаешь, что нам жить в нищете ради понтов твоего брата?
— Да! Я решаю! — Павел окончательно потерял контроль. Его несло. Он защищал не брата, он защищал своё уязвленное эго, свою придуманную значимость. — И если тебе не нравится — можешь катиться! Я устал от твоего нытья! «Ремонт, ремонт, кухня, деньги…» Скучно с тобой! Ты как старая бабка! А Колька — живой, у него праздник, у него жизнь кипит! А мы тут тухнем в твоем болоте!
В кухне повисла тишина. Не звенящая, не театральная, а тяжелая, душная тишина подвала. Света смотрела на мужа и видела, как с него слетает вся шелуха «семейного человека». Перед ней стоял эгоист, который ради минутного одобрения родни готов был пустить по миру собственную семью.
— Болото, говоришь? — тихо переспросила она. — Значит, наша жизнь, наши планы, наш уют, который я пыталась создать из г***на и палок, — это болото? А пьянка в кредит — это жизнь?
— Да! Это жизнь! — Павел чувствовал вкус победы в споре, не понимая, что это вкус пепла. — И я не собираюсь извиняться за то, что помог родной крови. Коля мне благодарен будет по гроб жизни. А ты? Ты только пилить умеешь.
— Хорошо, — голос Светы стал абсолютно сухим. В нем исчезли последние нотки обиды, осталось только деловитое спокойствие патологоанатома. — Раз ты такой щедрый меценат, раз ты «глава», который единолично решает спустить семейный бюджет в унитаз… То и последствия ты будешь разгребать сам.
— Это какие еще последствия? — Павел насторожился. Тон жены ему не понравился.
— А такие. Раз ты считаешь, что брат и его праздник важнее, чем то, что нам нечего жрать… — Света аккуратно положила огрызок карандаша на стол. — То иди и живи с молодыми. Может, они тебя на лимузине покатают. Может, шоколадным фонтаном покормят. А здесь ловить нечего. Здесь болото. А в болоте таким «орлам», как ты, делать нечего.
— Ты меня выгоняешь? — Павел вытаращил глаза. На его лице появилась кривая, недоверчивая ухмылка. — Из моей же квартиры? Ну ты даешь, мать.
— Квартира, Паша, моей бабушки. Ты здесь прописан временно, — напомнила она ледяным тоном. — И срок регистрации истекает через месяц. Но я думаю, мы не будем ждать.
— Да пошла ты! — Павел махнул рукой, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре. — Никуда я не пойду. Побесишься и успокоишься. И вообще, где мой ужин? Я не доел.
Он демонстративно потянулся к тарелке с остывшим супом, всем своим видом показывая, что разговор окончен и «баба» должна знать свое место. Он был уверен, что Света сейчас, как обычно, поплачет в ванной и вернется домывать посуду. Он слишком привык к тому, что его прощают.
Но Света не пошла в ванную. Она молча развернулась и вышла в коридор. Через секунду Павел услышал странный звук — шуршание плотного полиэтилена. Звук, который обычно сопровождает генеральную уборку или вынос строительного мусора.
— Ты что, совсем с катушек съехала? — Павел застыл на пороге спальни, не донеся до рта кусок хлеба, который он машинально захватил с собой из кухни.
Картина, открывшаяся ему, напоминала сцену ограбления, только грабитель действовал с пугающей методичностью. Светлана стояла у распахнутого шкафа. На полу валялись три огромных черных пакета для строительного мусора — те самые, особо прочные, которые они покупали для вывоза старой плитки, но так и не использовали. Теперь в них летела жизнь Павла.
Света не складывала вещи. Она не сворачивала аккуратно футболки и не парковала носки один в один. Она просто сгребала одежду с полок охапками, как опавшую листву, и трамбовала её в черное, шуршащее нутро пакета. Джинсы вперемешку с трусами, парадный костюм, скомканный в узел, полетел следом за грязными кроссовками, которые она выудила из угла.
— Эй! Ты что творишь?! — Павел подавился хлебом, закашлялся и бросился к ней, пытаясь перехватить руку. — Это мой пиджак! Он денег стоит! Ты его помнешь!
Света легко увернулась, оттолкнув его плечом. В её движениях была какая-то звериная, пружинистая сила, которой он раньше в ней не замечал.
— Не переживай, Паша, — её голос был спокойным, будничным, словно она объясняла, как пользоваться микроволновкой. — В лимузине отпаришь. Или брат тебе новый купит. С подаренных денег. Он же богатый теперь, на Хаммере ездит. Не то что мы, нищеброды.
— Прекрати этот цирк! — взревел Павел, хватаясь за край пакета. — Никуда я не пойду! Это моя квартира… то есть, я тут живу! Мы семья! Из-за каких-то денег ты рушишь брак? Ты нормальная вообще?
Света на секунду остановилась. В её руках была его любимая игровая приставка — «Плейстейшен», которую он купил себе на прошлый день рождения с премии, вместо того чтобы поменять текущий смеситель. Она взвесила консоль в руке, глядя на неё с холодным интересом.
— Брак, Паша, рухнул ровно в тот момент, когда ты нажал кнопку «перевести» в банковском приложении, — произнесла она четко, глядя ему прямо в глаза. — Ты сделал выбор. Ты выбрал понты брата вместо нашей жизни. Вместо меня. Ты решил, что быть «хорошим мужиком» для родни важнее, чем быть мужем.
С глухим стуком приставка полетела в пакет, прямо поверх зимних ботинок с жесткой подошвой. Павел охнул, словно ударили его самого.
— Ты разбила её! Дура! — заорал он, забыв про мужское достоинство и кинувшись спасать гаджет.
— Заберешь — проверишь, — равнодушно бросила Света, затягивая горловину пакета желтой пластиковой лентой. — А теперь слушай меня внимательно. Я не шучу, не пугаю и не набиваю цену. Я просто брезгую тобой. Понимаешь? Мне физически противно находиться с тобой в одной комнате. Я смотрю на тебя и вижу не мужа, а большого, глупого паразита, который высосал из меня все соки, а теперь требует добавки.
Она подхватила первый пакет. Он был тяжелым, но злость придавала ей сил. Света волоком потащила его в коридор. Пластик шуршал по линолеуму с неприятным звуком, напоминающим шипение змеи.
— Света, стой! — Павел метался между шкафом, где оставались еще его вещи, и коридором. — Ну погорячилась и хватит! Я верну деньги! Займу у мужиков на работе, кредит возьму завтра же! Сделаем мы твою кухню!
— Не надо, — она вернулась за вторым пакетом. — Мне уже не нужна кухня от тебя. Мне вообще от тебя ничего не нужно. Знаешь, почему? Потому что даже если ты вернешь деньги, ты останешься тем же. Ты всегда будешь выбирать их. Маму, брата, друзей-алкашей. А я всегда буду «терпилой», которая должна понять, простить и подождать. Я устала ждать, Паша. Мой лимит ожидания исчерпан. Баланс нулевой. Как на нашем счете.
Она швырнула второй пакет в прихожую. Он ударился о входную дверь с глухим звуком. Павел стоял посреди разгромленной спальни, растерянный, в одной тапке, с куском хлеба в руке, который он так и не выбросил. Вся его спесь, вся его уверенность «главы семьи» испарилась.
— А куда мне идти? — спросил он вдруг тихо, по-детски жалобно. — Ночь на дворе. У меня денег нет даже на хостел. Ты же сама сказала.
Света усмехнулась. Это была злая, кривая усмешка.
— Как куда? К брату! — она развела руками, словно это было самое очевидное решение в мире. — У него же праздник! Веселье! Свадьба века! Вот и иди к нему. Скажи: «Коля, я ради твоего лимузина стал бомжом, пусти переночевать». Посмотришь, как он обрадуется. Может, он тебя на коврике в прихожей положит. Или на том самом белом Хаммере покатает. Вы же родная кровь, он тебя не бросит. Правда ведь?
Она взяла с тумбочки его ключи от квартиры, повертела их в руках и сунула в карман своих джинсов.
— Выходи, — скомандовала она, открывая входную дверь.
— Света…
— Выходи! — рявкнула она так, что Павел вздрогнул. В этом крике не было истерики, только стальная решимость.
Он поплелся в коридор, подхватывая пакеты. Ему было неудобно, тяжело и унизительно. Черный полиэтилен скользил в потных руках. Он вышел на лестничную клетку, чувствуя спиной холодный сквозняк из подъезда. Лампочка на этаже мигала, создавая стробоскопический эффект, в котором его фигура с мусорными мешками выглядела особенно жалко.
— Домой не приходи, пока не вернешь всю сумму до копейки, — сказала Света, глядя на него через порог. — Хотя… даже если вернешь. Не приходи. Я поменяю замки завтра утром.
— Ты не имеешь права! — попытался огрызнуться Павел, ставя пакеты на грязный бетонный пол. — Я здесь прописан! Я полицию вызову!
— Вызывай, — кивнула Света. — А я им покажу выписку со счета и расскажу, как ты обокрал семью. Пусть посмеются. И маме своей позвони. Пожалуйся, какая я стерва. Пусть она тебя пожалеет. Удачи, меценат.
Она потянулась к ручке двери.
— Свет, ну не дури! — Павел сделал шаг назад, пытаясь ногой придержать дверь, но не успел.
Дверь захлопнулась прямо перед его носом. Резко, сухо, окончательно. Щелкнул замок. Один оборот. Второй. Третий. Затем лязгнула ночная задвижка.
Павел остался стоять в полутемном подъезде. Рядом с ним, как три черных, раздувшихся трупа, лежали пакеты с его вещами. Где-то этажом ниже хлопнула дверь мусоропровода.
Он достал телефон. Экран треснул еще месяц назад, но денег на ремонт он пожалел. Набрал номер брата. Длинные гудки. Еще раз. И еще. Наконец, трубку сняли. На заднем фоне играла громкая музыка, слышался пьяный смех и звон бокалов.
— Алло! — заорал счастливый голос Коли. — Пашка! Ты чего не едешь? Мы уже в караоке собираемся! Тут такой угар!
— Коль… — голос Павла дрогнул. — Слушай, тут такое дело… Света меня выгнала. Можно я к тебе перекантуюсь пару дней?
В трубке повисла пауза. Музыка продолжала греметь, но голос брата изменился мгновенно. Стал сухим, трезвым и отстраненным.
— Блин, братан, ну ты нашел время… У нас тут первая брачная ночь, сам понимаешь. Любовь-морковь, все дела. Квартира съемная, места мало. Да и Ирка против будет, она стесняется. Ты это, реши там как-нибудь сам. Ты ж мужик. Давай, не кисни! Завтра на шашлыки подтягивайся, только мясо с собой возьми, а то у нас деньги кончились!
Гудки.
Павел медленно опустил руку с телефоном. Он посмотрел на закрытую дверь своей бывшей квартиры. Потом перевел взгляд на черные мусорные пакеты. В одном из них лежала разбитая приставка, в другом — мятый костюм. А где-то в городе ехал белый Хаммер, который он оплатил ценой собственной жизни.
Он сполз по стене вниз и сел прямо на грязный бетон, прижавшись головой к мешку с грязным бельем. Фейерверк закончился. Осталась только зола…
