— Ты полгода сидишь дома и смотришь свои сериальчики! Оторви свою пятую точку от дивана наконец и найди работу, потому что я больше тебя содержать не буду! С меня хватит твоего нахлебничества!
Слова, острые и горячие, как пар в сауне, вырвались из груди Марины раньше, чем она успела снять кроссовки. Она стояла в прихожей, и приятная усталость в мышцах после интенсивной тренировки мгновенно сменилась знакомой, тупой головной болью. Свет в коридоре был выключен. Единственным источником освещения служил синеватый, мерцающий экран телевизора в глубине гостиной, выхватывающий из полумрака знакомый до тошноты силуэт. Глеб. Он сидел на диване точно в той же позе, что и три часа назад, когда она уходила в спортзал. Ссутулившись, вытянув ноги, положив их на журнальный столик. Рядом с его рукой на подлокотнике стояла запотевшая банка пива. Вторая, уже пустая, валялась на ковре.
Полгода. Сто восемьдесят с лишним дней. Марина считала их все. С того самого дня, как его проект закрыли, и он, пожимая плечами, сказал: «Ну, отдохну пару недель, а потом найду что-то получше». Она согласилась. Она поддержала. Она взяла на себя все расходы, говоря себе и ему, что это временно, что это нормально, что они — команда. Но его «пару недель» растянулись на месяцы, а поиски работы свелись к ленивому пролистыванию вакансий на смартфоне во время рекламных пауз в бесконечных сериалах. Каждый её заработанный рубль, казалось, превращался в электричество для этого телевизора, в пену для его пива, в оплату подписки на очередной стриминговый сервис.
Он даже не повернул головы в её сторону. Движение в его сторону было лишь одно — он поднёс банку ко рту и сделал долгий, шумный глоток. Звук этот, громкий и утробный, прозвучал в тихой квартире как оскорбление.
— Я в творческом поиске, — лениво протянул он, не отрывая взгляда от экрана, где какие-то люди в средневековых костюмах рубили друг друга мечами. — А ты бы лучше не деньги на свой фитнес тратила, а на нормальную еду.
Это было последней каплей. Не сам упрёк — к ним она уже привыкла. А этот тон. Тон хозяина жизни, барина, который лениво отчитывает нерадивую прислугу за то, что та тратит его же деньги на свои глупые прихоти. Марина замерла. Внутри неё что-то щёлкнуло и оборвалось. Громко, как лопнувшая струна. Она молча, не разуваясь, прошла мимо него на кухню. В нос ударил запах несвежего пива и чего-то кислого от немытой посуды в раковине.
Она не стала кричать. Не стала бить тарелки. Она подошла к холодильнику и распахнула дверцу. Яркий свет залил аккуратные полки, заставленные продуктами, которые она купила вчера после работы. Её рука уверенно потянулась вперёд. В большой магазинный пакет полетел кусок сыра с благородной голубой плесенью, который Глеб так любил. Следом — упаковка хамона, тонко нарезанного и переложенного пергаментом. Две пачки крафтовых сосисок из фермерской лавки. Все её греческие йогурты с инжиром. Дорогой соевый соус. Бутылка хорошего оливкового масла. Она действовала быстро, методично, как хирург, удаляющий опухоль. Она выгребала всё, что было символом её труда, её зарплаты, её заботы, которая теперь казалась ей унизительной глупостью.
Сложив всё в пакет, она завязала его и поставила на пол рядом со своей спортивной сумкой. Затем её взгляд упал на роутер, мигающий весёлыми зелёными огоньками на комоде. Он был сердцем его мира. Окном в его бесконечные выдуманные вселенные. Она подошла к нему и одним резким движением выдернула чёрный шнур питания из розетки. Огоньки погасли. В гостиной раздался возмущённый возглас Глеба — сериал прервался на самом интересном месте, оставив на экране уродливую плашку «Нет подключения к сети».
Марина вернулась в проём, разделяющий кухню и комнату.
— Творческий поиск лучше проводить без интернета, за который плачу я, — её голос был спокойным и холодным, как сталь. — И на пустой желудок. С этой минуты я содержу только себя. Что найдёшь в шкафу из старых запасов – гречку, макароны, тушёнку трёхлетней давности – то твоё.
Глеб наконец оторвал свою спину от диванных подушек и вскочил. Его лицо выражало смесь недоумения и подступающего гнева. Он не мог поверить, что это происходит наяву. Это был бунт. Бунт на корабле, где он давно привык считать себя не просто пассажиром, а адмиралом. Но Марина уже смотрела на него холодным, как лёд, взглядом. И в этом взгляде он впервые за долгое время не увидел ни любви, ни жалости, ни усталости. Только пустоту и твёрдое, как гранит, решение. Война была объявлена.
Глеб смотрел на неё, и на его лице медленно, как проступающий на бумаге водяной знак, отразилось полное, абсолютное недоумение. Он открыл рот, закрыл, снова открыл. Первобытный гнев, вскипевший от внезапно погасшего экрана, столкнулся с ледяной стеной её спокойствия и рассыпался на мелкие, растерянные осколки. Это было настолько не похоже на их обычные ссоры — с криками, обвинениями и последующим бурным примирением, — что его мозг отказывался обрабатывать информацию.
— Ты… что? — наконец выдавил он, делая шаг вперёд. — Ты это серьёзно? Марина, ты в своём уме? Верни всё на место.
Он ожидал чего угодно: слёз, ультиматумов, продолжения крика. Но она просто молча обошла его, подошла к комоду, где лежал мёртвый роутер, и аккуратно смотала в кольцо выдернутый шнур питания. Затем она небрежно бросила его в свою спортивную сумку и застегнула молнию. Этот жест был красноречивее любых слов. Он был окончательным и бесповоротным.
— Это что за цирк? — в его голосе зазвенел металл. Он перешёл от растерянности к праведному возмущению. — Ты решила поиграть в сильную и независимую? Хорошо, я понял, ты обиделась. Положи продукты обратно и включи интернет. Хватит истерик.
Марина спокойно надела кроссовки, которые так и не сняла. Она посмотрела на него, и в её взгляде не было ни капли истерики. Только холодная, отстранённая оценка, будто она смотрела на незнакомого человека, загородившего ей проход.
— Я не играю, Глеб. Я так живу. С сегодняшнего дня. А ты начинаешь жить по средствам. По своим. То есть, без них.
На следующее утро квартира встретила их новой реальностью. Воздух был густым и тяжёлым от невысказанных слов. Марина, как обычно, проснулась в семь, сходила в душ и прошла на кухню. Она достала из своей сумки один из йогуртов, взяла ложку и села за стол. Тишина. Впервые за полгода её утро не было отравлено звуками стрелялок, взрывов и чужих диалогов из телевизора.
Около девяти на кухню ввалился Глеб. Вчерашняя злость на его лице сменилась маской снисходительной иронии. Он демонстративно не посмотрел в её сторону, подошёл к холодильнику и дёрнул ручку. Посмотрел на пустые полки. Затем медленно перевёл взгляд на банку йогурта в её руке. Он ничего не сказал, но в его взгляде читалось целое эссе о её жестокости и мелочности. Он шумно вздохнул, как трагический актёр на сцене, и направился к кухонным шкафам.
Начался спектакль. Он намеренно громко рылся в дальнем углу, гремя банками и пакетами. Наконец, с преувеличенным усилием, он извлёк на свет божий пачку самых дешёвых макарон-спиралек и пыльную банку тушёнки с почти выцветшей этикеткой. Он поставил их на стол с таким видом, будто это были последние припасы в осаждённой крепости.
— Не переживай за меня, — сказал он в пространство, наливая воду в кастрюлю и роняя её на плиту с оглушительным грохотом. — Настоящий творец черпает вдохновение и в лишениях. Это даже полезно, знаешь ли. Очищает сознание от всего лишнего.
Марина молча доела йогурт. Она листала новости на телефоне, подключившись к мобильному интернету. Её невозмутимость выводила его из себя гораздо сильнее, чем любой скандал. Он этого не ожидал. Он думал, что к утру она остынет, ей станет стыдно, и она сама вернёт всё на свои места, возможно, даже с извинениями.
Запах дешёвой тушёнки и разваривающихся макарон начал заполнять кухню. Глеб ел прямо из кастрюли, стоя у плиты и глядя на Марину с вызывающей жалостью к самому себе.
— А ты ешь свой йогурт, ешь. Заслужила, — протянул он, отправляя в рот склизкую макаронину. — Не каждый может позволить себе так шиковать, пока его муж, глава семьи, вынужден питаться стратегическими запасами.
Марина встала, сполоснула ложку и баночку, выкинула её в мусорное ведро. Она прошла в спальню, чтобы переодеться для работы. Он пошёл за ней, неся с собой кастрюлю и запах варёного жира.
— Куда ты так нарядилась? Снова в свою качалку, калории сжигать? — он прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. — Бессмысленная суета. Пытаешься обмануть время, а оно всё равно своё возьмёт. Вот я… я работаю над тем, что останется в вечности. Над мыслью. А для этого не нужны гантели и модные лосины. Для этого нужна тишина, которой ты меня лишила, и пища для ума. Хотя бы в виде сериалов.
Он сделал паузу, ожидая реакции. Но Марина, застёгивая блузку, лишь мельком взглянула на него в зеркало. Её лицо было непроницаемым. Она взяла свою сумку.
— Удачного творческого дня, Глеб.
Она вышла из комнаты. Он услышал, как щёлкнул замок входной двери. Он остался один. В тишине. С остывающей кастрюлей в руке. Его представление провалилось. Зритель ушёл, не удостоив актёра даже гнилым помидором. И в этот момент Глеб понял, что простым психологическим давлением и игрой в мученика её не пронять. А значит, войну нужно было переводить на новый уровень.
Два дня прошли в густой, вязкой тишине. Это была не та умиротворяющая тишина, которую ищут в загородных домах, а мёртвая, давящая тишина морга, где два тела просто существуют в одном пространстве, не взаимодействуя. Глеб демонстративно питался своими «блокадными» запасами, оставляя после себя на столешнице жирные пятна от тушёнки и россыпи макаронных крошек. Он не мыл за собой посуду, и грязная кастрюля, покрывшаяся внутри бурым налётом, стояла на плите безмолвным памятником его уязвлённой гордости. Он ждал. Ждал, что Марина не выдержит вида этого свинарника, что её врождённая потребность в чистоте и порядке возьмёт верх, и она, ругаясь сквозь зубы, всё уберёт. А это будет означать его маленькую, но важную победу.
Но Марина не убирала. Приходя с работы, она брезгливо обходила его «инсталляцию», молча доставала из своего пакета контейнер с ужином, разогревала его в микроволновке, ела, мыла за собой тарелку и вилку и уходила в спальню. Кухня, некогда бывшая сердцем дома, превратилась в нейтральную полосу, заваленную мусором с одной стороны и стерильно чистую — с другой. Спальня стала её убежищем, её посольством на вражеской территории.
Глеб понял, что пассивная агрессия не работает. Его страдания игнорировали. Тогда он решил перейти в наступление. Если она хочет разделить бюджет, то он поможет ей разделить и всё остальное. Он начал сознательно размывать границы её чистого мира. Носки, которые раньше хотя бы долетали до корзины с бельём, теперь валялись у порога спальни. В ванной на белоснежной раковине, которую она драила каждое утро, появились мыльные разводы и срезанные ногти. Мелкие, отвратительные маркеры его присутствия.
В пятницу утром Марина, зайдя в ванную, почувствовала запах своего дорогого парфюмированного геля для душа с нотами сандала и бергамота. Это был её личный ритуал, её маленькая утренняя роскошь. Флакон стоял с не до конца закрученной крышкой, а в воздухе витал густой аромат, смешанный с запахом вчерашнего пива, исходящим от Глеба, который как раз чистил зубы. Он поймал её взгляд в зеркале и ухмыльнулся.
— Надо же было чем-то помыться, — сказал он, сплёвывая пену. — Обычное мыло сушит кожу. Не хочешь же ты, чтобы твой муж-творец ходил с облезлыми руками?
Марина ничего не ответила. Она молча умылась, почистила зубы своей щёткой и вышла. Но когда она вернулась с работы в тот вечер, в её руках был небольшой навесной замочек с ключами. Она, не говоря ни слова, прошла в ванную и повесила его на ручки шкафчика под раковиной, где хранила всю свою косметику, гели и кремы. Затем она положила один крошечный ключик в карман джинсов. Второй демонстративно оставила на кухонном столе, рядом с его грязной кастрюлей. Это был вызов. Холодный, унизительный и абсолютно ясный.
Настоящая битва развернулась на следующее утро. Проснувшись, Марина, как обычно, пошла на кухню. Но её привычный утренний ритуал был грубо нарушен. Глеб стоял у её любимой кофемашины — дорогого, блестящего хромированного агрегата, который она подарила сама себе на прошлый день рождения. Он как раз заканчивал готовить себе капучино, и густая молочная пена с шипением оседала в большой кружке. Запах свежесваренного кофе, который она так любила, теперь казался ей ядовитым.
— О, ты уже проснулась? — он обернулся с чашкой в руке, изображая радушие. — Будешь кофе? Хотя нет, зёрна-то мои. Нашёл в шкафу старую пачку. Так что извини, всё по-честному.
Марина смотрела не на него, а на кофемашину. На то, как он небрежно поставил на неё чашку, оставив мокрый след. На то, как он даже не подумал протереть трубку капучинатора. Он не просто воспользовался её вещью. Он осквернил её. Приватизировал её радость.
Она молча прошла мимо него, взяла свой йогурт. Но есть не стала. Она поставила его на стол, подошла к кофемашине и выдернула вилку из розетки. Затем, подхватив аппарат обеими руками — он был довольно тяжёлым, — она развернулась и пошла в сторону спальни.
— Эй! Ты что делаешь? Поставь на место! — крикнул Глеб ей в спину. Его лицо исказилось от злости. Он бросился за ней. — Совсем с ума сошла?
Марина дошла до своего рабочего стола в спальне, аккуратно поставила кофемашину рядом с ноутбуком, нашла свободную розетку и включила её. Затем повернулась к нему. Он стоял в дверях, красный, разъярённый, с чашкой в руке.
— Что, и кофе теперь по спецпропускам? — прошипел он. — Что дальше, за воздух в спальне будешь счёт выставлять?
— Воздух бесплатный, — спокойно ответила Марина, глядя ему прямо в глаза. — А кофемашина и зёрна, которые ты только что «нашёл» в шкафу, были куплены мной. Ты не уважаешь мои вещи, когда они общие. Значит, общих вещей у нас больше не будет.
Она подошла к двери спальни и закрыла её прямо перед его носом. Щёлкнул замок. Она осталась в своей крепости. Со своим кофе, своим ноутбуком, своим порядком. А он — снаружи, в их общей квартире, которая стремительно превращалась в его личный, неуютный свинарник. Холодная война закончилась. Начались активные боевые действия за территорию.
Неделя превратилась в тягучее, серое месиво. Квартира, некогда уютная и светлая, стала напоминать заброшенный вокзал, где два пассажира, опоздавшие на все поезда, обречённо ждут неизвестно чего. Территория Глеба — гостиная и кухня — заросла грязной посудой, пустыми пивными банками и крошками. Воздух пропитался кислым запахом несвежей еды и застарелого мужского пота. Он перестал даже имитировать поиски работы. Его «творческий поиск» теперь заключался в бесцельном шатании по квартире и прослушивании музыки через дешёвые наушники с телефона. Он выглядел как призрак, застрявший между мирами, и с каждым днём в его глазах появлялось всё больше озлобленной пустоты. Он проигрывал. И он это знал.
Его раздражала её методичность. Её спальня оставалась цитаделью чистоты. Каждое утро оттуда доносился аромат кофе, который дразнил его, как запах хлеба из запертой пекарни. Она выходила оттуда свежая, собранная, одетая в чистую офисную одежду, проходила сквозь его хаос, не замечая его, и уходила на работу. Вечером всё повторялось в обратном порядке. Эта её способность существовать в отдельном, чистом мире, который он не мог ни контролировать, ни разрушить, сводила его с ума. Ему нужно было нанести удар не по её вещам, а по ней самой. Пробить брешь в её неприступной крепости. И он знал, где находится самое тонкое место в стене.
В субботу днём, когда Марина уехала по делам, он нашёл в ящике с инструментами тонкую отвёртку. Замок на двери спальни был простым, межкомнатным. Несколько неуклюжих движений, и язычок со щелчком поддался. Он вошёл в её святилище. Здесь пахло её духами и свежестью. Идеально заправленная кровать, аккуратно сложенная одежда на стуле, её ноутбук и кофемашина на столе. Он искал не деньги и не драгоценности. Он искал её душу. И нашёл её в нижней полке книжного шкафа, в большой чёрной папке.
Это были её старые студенческие работы и эскизы, которые она делала для себя в последние годы. Марина когда-то мечтала стать архитектором, но жизнь повернулась иначе. В папке лежали десятки листов ватмана: детальные прорисовки фасадов, футуристические проекты частных домов, эскизы интерьеров. Это был её тайный мир, её несбывшаяся мечта, то, о чём она почти никогда не говорила, но что бережно хранила. Глеб сел за её стол, открыл папку. Он смотрел на эти сложные, выверенные линии, на тонкую штриховку, на плоды её таланта, который он всегда втайне обесценивал. Взяв с её же стола толстый чёрный маркер, он принялся за работу.
На фасаде готического собора он пририсовал уродливые рога и хвост. К минималистичному павильону из стекла и бетона добавил гигантскую пивную бутылку. На чертеже уютного загородного дома он крупно, поперёк всего листа, написал: «Дом для Нахлебника». Каждую её идею, каждый эскиз он осквернил глупыми, пошлыми рисунками и надписями. Он не просто портил бумагу. Он издевался над её мечтой, топтал её самое сокровенное, превращая её талант в уродливый шарж. Закончив, он не стал прятать папку. Он вынес её в гостиную и демонстративно положил на журнальный столик, прямо поверх пустых пачек из-под чипсов.
Когда Марина вернулась, она сразу увидела папку. Она замерла в дверях, её взгляд зацепился за знакомый чёрный цвет в центре привычного беспорядка. Она медленно подошла, открыла её. Её лицо не изменилось. Ни крика, ни гнева. Она просто листала страницу за страницей, глядя на то, как её мир, её тайный сад, был вытоптан и завален мусором. На последнем, самом детальном эскизе, где был изображён дом её мечты, Глеб нарисовал себя, лежащим на диване с пультом, а над крышей коряво вывел: «Мой творческий поиск завершён!».
Марина молча закрыла папку. Она не посмотрела на Глеба, который сидел на диване и наблюдал за ней с торжествующей ухмылкой. Она достала из кармана телефон. Секунду она смотрела в тёмный экран, а затем её пальцы пришли в движение. Она не стала звонить. Она открыла камеру. Щёлк. Фотография дивана, на котором он сидел. Щёлк. Телевизор, который он смотрел. Щёлк. Обеденный стол, заваленный его мусором. Щёлк. Их общая кровать в спальне.
— Что ты делаешь? Снимаешь вещдоки для своего суда? — язвительно спросил он.
Марина не ответила. Она села в кресло, открыла приложение местного сайта объявлений. Её пальцы быстро забегали по экрану.
— Ликвидирую активы, — наконец произнесла она ровным, безжизненным голосом, не отрывая взгляда от телефона. — Диван. Натуральная кожа. Состояние хорошее. Отдам за пять тысяч. Самовывоз сегодня. Телевизор, диагональ пятьдесят пять. Три тысячи. Забирать сейчас. Кровать с ортопедическим матрасом. Семь тысяч. Можете вывезти через час.
Глеб перестал ухмыляться. Он медленно сел прямо, не понимая.
— Ты… что? Ты продаёшь нашу мебель?
— Я продаю свою мебель, — поправила она, публикуя очередное объявление. — Всё это было куплено на мои деньги. А мне они сейчас нужнее. Я съезжаю. И не хочу тащить с собой лишнее. Особенно то, на чём остались следы твоего существования.
Его лицо вытянулось. Паника начала затапливать его изнутри.
— Но… куда я? Ты не можешь! Это и мой дом!
— Можешь оставаться, — она пожала плечами и подняла на него глаза. В них была арктическая пустыня. — В пустой квартире. Без дивана, без кровати, без стола. Ты хотел жить плодами своего творчества? Вот и живи. Твори на голом полу. Первые покупатели будут через сорок минут. За диваном. Так что советую встать.
Она встала, спокойно прошла в спальню и вышла оттуда с дорожной сумкой и чехлом от ноутбука. Она не взяла кофемашину. Она оставила её на столе, как надгробный камень на могиле их совместной жизни. Через полчаса в дверь позвонили. Марина открыла. На пороге стояли два парня.
— Здравствуйте, мы по объявлению, за диваном.
— Проходите, — сказала она и посторонилась.
Она вышла на лестничную площадку, не оборачиваясь. Она слышала, как за её спиной чужие люди вошли в её бывший дом, как они начали двигать мебель, как растерянно забормотал что-то Глеб. Она нажала кнопку лифта, оставляя его одного посреди руин, которые он так старательно и творчески возводил последние полгода…
