— Ты потратил деньги, которые мы откладывали мне на лечение зубов, на покупку литых дисков для своей машины, чтобы пацаны оценили? Валик, я жую на одной стороне уже месяц! Тебе важнее железяки, чем моя боль?
Ольга не кричала. Она произнесла это ровным, почти механическим тоном, глядя в окно кухни. Ладонь привычно прижимала правую щеку, словно пытаясь физически удержать пульсирующий комок огня, поселившийся в десне.
Валентин, стоявший рядом и с самодовольной ухмылкой разглядывающий двор с пятого этажа, даже не повел бровью. Он был слишком занят созерцанием своего творения. Внизу, среди серых, покрытых осенней грязью кредитных малолитражек, стоял его «Опель» лохматых девяностых годов выпуска. Кузов местами цвел рыжими пятнами ржавчины, на заднем крыле красовалась вмятина, полученная еще при прошлом владельце, но теперь эта рухлядь стояла на огромных, сверкающих, агрессивных дисках с низкопрофильной резиной. Это выглядело так же нелепо, как дорогой смокинг на бомже, но Валентин видел другую картину. Он видел статус.
— Оль, ну ты чего начинаешь? — он наконец оторвался от окна и посмотрел на жену, как на бестолкового ребенка, не понимающего очевидных вещей. — Ты посмотри, как вид изменился! Тачка сразу агрессивнее стала, дороже выглядит. Пацаны с работы вышли — у них челюсти отвисли. Это ж «Ворссены», реплика качественная, а не какое-то китайское фуфло. Я их по скидке урвал, считай, даром.
— Даром? — Ольга медленно повернулась к мужу. Боль в челюсти прострелила до самого виска, заставив её слегка сощуриться. — В конверте под постельным бельем было сто двадцать тысяч. Я копила их полгода. Отказывала себе в обедах, не покупала одежду, ходила в старых сапогах. Там пусто, Валик. Там ни копейки.
Валентин раздраженно фыркнул и подошел к холодильнику. Он достал банку пива, с треском вскрыл её и сделал жадный глоток, словно праздновал великую победу.
— Деньги — это бумага, Оль. Сегодня есть, завтра нет. А колеса — это вещь. Это вложение. Машина — лицо семьи, понимаешь? На чем я езжу, так меня и воспринимают. А твои зубы… ну кто их видит? Ты же рот не разеваешь на каждом углу.
Ольга смотрела на него и чувствовала, как внутри, где-то под ребрами, начинает ворочаться что-то тяжелое и холодное. Она вспомнила вчерашнюю ночь, когда проснулась от того, что боль стала невыносимой, будто в десну вкручивали раскаленный саморез. Она пила обезболивающее горстями, сидела на кухне, раскачиваясь из стороны в сторону, и успокаивала себя мыслью: «Еще немного, деньги почти собраны, скоро имплантация, и этот ад закончится». А Валентин в это время храпел в спальне, видя сны о хромированных дисках.
— Я не могу есть твердое, — тихо сказала она. — Я не могу пить холодное. Я не могу горячее. У меня воспаление переходит на соседний зуб. Врач сказал, тянуть больше нельзя, костная ткань уходит. Мне нужна операция. А ты купил диски. На ржавое ведро, которое стоит меньше, чем эти колеса.
— Не смей называть мою ласточку ведром! — Валентин грохнул банкой по столу. Пивная пена выплеснулась на клеенку. — Ты в машинах ничего не понимаешь. Это классика! Немецкое качество! Ей только внешку подтянуть — и она любую новую иномарку уделает. А диски — это половина вида. Ты бы видела, как Серега с третьего подъезда смотрел. Он свою «Приору» чуть слюной не забрызгал от зависти.
Он снова подошел к окну, любуясь бликами заходящего солнца на спицах колес.
— И вообще, Оль, ты драматизируешь. Сто двадцать тысяч за пару зубов — это грабеж. Тебя разводят эти стоматологи, как лохушку, а ты и рада уши развесить. Импланты, штифты, костная пластика… Напридумывали терминов, чтобы бабло качать. Раньше люди плоскогубцами дергали и жили до ста лет.
Ольга молчала. Она пыталась сопоставить в голове два факта: её муж, человек, с которым она живет пять лет, украл её здоровье ради дешевых понтов перед соседом Серегой. Он не просто взял деньги — он обесценил её страдания. Для него её агония была чем-то несущественным, фоновым шумом, который мешает наслаждаться покупкой.
— Ты украл мои деньги, — констатировала она. Не спросила, а утвердила.
— Не украл, а перераспределил бюджет, — поморщился Валентин, не оборачиваясь. — Я глава семьи, мне решать приоритеты. Машина требовала вложений. Резина старая была, лысая, опасно ездить. Я о твоей безопасности, между прочим, думал! А вдруг занесет? А тут сцепление с дорогой, управляемость. Ты спасибо должна сказать, что я нас от кювета спасаю.
— Ты купил низкопрофильную летнюю резину в конце октября, — Ольга указала рукой на календарь, висевший на стене. — Через неделю заморозки. Ты о какой безопасности говоришь? Ты просто хотел повыпендриваться.
Валентин резко развернулся. Его лицо, обычно расслабленное и самодовольное, сейчас исказила гримаса злости. Ему не нравилось, когда его тыкали носом в факты. Это портило ему праздник.
— Слушай, задолбала! — рявкнул он. — «Зубы, зубы, зубы». Ну болит — выпей таблетку! Найз выпей, Кетанов. В чем проблема? Я же терплю, когда у меня спина после гаража ноет. Я же не бегу сразу сто тысяч на массажи тратить. Я терплю, потому что мужик. А ты разнылась из-за ерунды. Не смертельно же.
Ольга почувствовала, как пульсация в десне становится оглушительной. Ей казалось, что голова сейчас просто лопнет от давления изнутри. Она смотрела на мужа и видела перед собой совершенно чужого человека. Это был не Валик, с которым они когда-то гуляли в парке. Это было существо, которому кусок формованного алюминия был дороже живого человека.
— Значит, таблетку… — медленно повторила она.
— Именно, — кивнул Валентин, считая разговор оконченным. Он снова поднес банку к губам. — И вообще, я узнавал. В районной поликлинике, той, что за рынком, лечат бесплатно. По полису. Записываешься, приходишь, тебе всё делают. Цементную пломбу поставят — веками стоять будет. А если не вылечат, то удалят. Нет зуба — нет проблемы. Зачем платить бешеные бабки частникам, если государство дает халяву? Ты просто транжира, Оля. Не умеешь ты деньги ценить, вот что я тебе скажу.
Он допил пиво, смял банку в кулаке и бросил её в мусорное ведро с точным трехочковым попаданием.
— Всё, тема закрыта. Я в душ. А ты давай, ужин готовь. Отбивные хочу. И не пересуши, как в прошлый раз, а то жевать невозможно.
Валентин вышел из кухни, насвистывая какой-то веселый мотивчик. Ольга осталась стоять у окна. Внизу темнело. Уличный фонарь зажегся, и его желтый свет упал прямо на переднее колесо «Опеля». Хром хищно блеснул во тьме. Казалось, машина скалилась, демонстрируя свои новые, дорогие, идеально ровные «зубы», купленные ценой её собственной челюсти. Ольга провела языком по больному месту. Острая вспышка боли пронзила мозг, но она даже не поморщилась. В её глазах, отражающих свет фонаря, застыл холодный, мертвый покой.
Валентин вышел из душа, распространяя вокруг себя запах дешевого геля «Морская свежесть» и пара. Он был в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер, и выглядел, по собственному мнению, как римский патриций после бань. Розовощекий, распаренный, он шлепал мокрыми ногами по линолеуму, оставляя влажные следы. На кухне Ольга стояла у плиты, спиной к нему. Шкворчало мясо на сковороде. Запах жареной свинины был густым и тяжелым; для голодного человека — божественным, для Ольги, которую мутило от боли, — тошнотворным.
Он плюхнулся на табурет, широко расставив ноги, и с хозяйским видом оглядел стол.
— Ну, скоро там? Жрать охота, как волку, — заявил он, барабаня пальцами по столешнице. — Пока колеса ставил, проголодался зверски. Это ж труд физический, не бумажки в офисе перекладывать. Домкратил, крутил, затягивал… Каждую гаечку с любовью.
Ольга молча перевернула кусок мяса. Масло брызнуло, попав ей на руку, но она даже не вздрогнула. Боль в зубе заглушала всё, превращая остальные ощущения в тусклые отголоски.
— Ты слышишь меня, нет? — Валентин потянулся за хлебом, отломил горбушку и отправил в рот, жуя громко и смачно. — Я говорю, труд облагораживает. Тебе бы тоже полезно было чем-то заняться, кроме нытья. Кстати, я тут подумал насчет твоей проблемы.
Он проглотил хлеб и принял назидательный вид, словно профессор перед нерадивой студенткой.
— Вот ты всё про импланты свои заладила. Сто двадцать тысяч, сто двадцать тысяч… А ты знаешь, что это всё маркетинг? Чистой воды развод. Врачи эти в частных клиниках — они же бизнесмены, им плевать на твоё здоровье, им лишь бы чек выписать подлиннее. У них план продаж. А в государственной поликлинике врачи сидят на окладе. Им нет смысла тебе лишнее навязывать. Пришла, рот открыла, они посмотрели — и сделали как надо, по ГОСТу.
Ольга выключила газ. Она медленно переложила отбивные на тарелку. Рука с лопаткой подрагивала.
— В государственной поликлинике, Валик, — тихо произнесла она, не оборачиваясь, — мне предложили удалить три зуба и поставить съемный протез. «Лягушку». В тридцать два года. Ты хочешь, чтобы твоя жена на ночь клала зубы в стаканчик?
Валентин хохотнул. Звук был неприятным, лающим.
— Ой, да ладно тебе! Какая разница, свои они или пластмассовые? Главное — функция. Жуют? Жуют. Улыбаться можно? Можно. Зато бесплатно! Ты подумай, какая экономия семейного бюджета. На эти деньги можно было бы… ну не знаю, сабвуфер в багажник кинуть нормальный. Или на море съездить дикарями. А ты хочешь закопать их себе в десну. Это же эгоизм, Оля! Чистой воды эгоизм.
Он подцепил вилкой кусок мяса прямо с тарелки, которую Ольга еще не успела поставить на стол, и откусил половину. Жир потек по подбородку.
— М-м-м, жестковато, — прокомментировал он с набитым ртом. — Я же просил не пересушивать. Ну ладно, с пивом потянет. Так вот, про зубы. Моя бабка всю жизнь с золотыми коронками проходила и ничего, никто не жаловался. А дед вообще половину зубов на войне потерял, и ничего — орехи колол деснами. А вы, нынешнее поколение, нежные стали. Чуть кольнуло — сразу «а-а-а, умираю, дайте наркоз, дайте имплант». Терпеть надо учиться, Оля. Боль закаляет характер.
Ольга наконец повернулась к нему. Её лицо было бледным, с темными кругами под глазами. Правая щека заметно припухла, искажая черты. Она смотрела на то, как двигаются его челюсти, перемалывая волокна мяса. Здоровые, крепкие челюсти, не знающие боли.
— Ты серьезно сейчас? — спросил она. Голос был сухим, как осенний лист. — Ты сравниваешь войну и мирное время? Ты предлагаешь мне стать инвалидом, чтобы ты мог купить сабвуфер?
— Не утрируй! — Валентин махнул рукой с зажатой в ней вилкой. — Какой инвалид? Без ноги — это инвалид. А без зуба — это так, косметический дефект. Вон, хоккеисты вообще без передних зубов бегают и миллионы получают. И бабы их любят. Дело не в зубах, Оля, дело в харизме. У тебя харизмы нет, вот ты и цепляешься за внешность. Думаешь, сделаешь себе голливудскую улыбку, и жизнь наладится? Нет, дорогая. С таким кислым лицом тебе никакие зубы не помогут.
Он снова откусил мясо, наслаждаясь своей правотой и вкусом еды.
— Тебе бы к психологу сходить, а не к стоматологу. Может, у тебя это психосоматика? От нервов всё. Напридумывала себе болячек, чтобы внимания привлечь. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Завидуешь. Завидуешь, что у меня есть хобби, есть страсть, есть машина, которой я занимаюсь. А у тебя что? Работа — дом, дом — работа. Скучно с тобой, Оль. Ты стала… предсказуемой. И вечно недовольной.
Ольга опустилась на стул напротив. Перед ней стояла пустая тарелка. Она налила себе воды из графина. Глотать было больно, но сухость во рту была невыносимой.
— Я недовольна, потому что мне больно, — сказала она, стараясь говорить четко, хотя язык плохо слушался из-за отека. — Я не сплю ночами. Я живу на обезболивающих, которые сажают печень. А ты… ты говоришь мне, что я притворяюсь.
— Ну не притворяешься, ладно, — великодушно согласился Валентин, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Может, и болит. Но не на сто двадцать тысяч! Это цена подержанной «девятки»! Ты вдумайся в цифры! Нельзя так бездумно деньгами швыряться. Я вот диски взял — это вложение. Их всегда продать можно, если прижмет. А зубы твои ты кому продашь? Никому. Это пассив. Мертвый груз. Экономику учить надо было, Оля.
Он потянулся, хрустнув суставами.
— Короче, план такой. Завтра берешь отгул, идешь в поликлинику. Пусть рвут к чертям, что там болит. Походишь пока так, заживет — поставим мост. Металлический. Надежно и дешево. А про импланты забудь. Не по нашему карману такие барские замашки. У нас еще кредит за телевизор не закрыт, и страховку на машину продлевать надо. Приоритеты, Оля, приоритеты.
Валентин сгреб остатки мяса с тарелки, дожевал последний кусок и довольно рыгнул.
— Всё, я наелся. Спасибо, было съедобно. Пойду новости гляну. А ты посуду помой. И не греми там, голова от тебя уже болит.
Он встал, похлопал себя по животу и, насвистывая, пошел в комнату, где уже бормотал телевизор. Ольга осталась сидеть на кухне. Она смотрела на грязную тарелку мужа, на жирные разводы, оставленные его пальцами на столе. В её голове эхом звучали слова: «пассив», «мертвый груз», «металлический мост», «удали бесплатно».
Боль в челюсти вдруг изменила характер. Она перестала быть просто физическим страданием. Она стала холодной, острой, кристально ясной ненавистью. Ольга поняла, что для этого человека, жующего мясо и рассуждающего об экономике, она сама стала пассивом. Удобным, функциональным прибором, который начал ломаться и требовать слишком дорогого ремонта. И он решил списать этот прибор, заменив дорогие запчасти на дешевые аналоги, лишь бы не тратиться.
Она медленно подняла взгляд на ящик стола, где хранились столовые приборы. Там, в глубине, лежал старый, тяжелый молоток для отбивания мяса. С одной стороны гладкий, с другой — усеянный острыми металлическими пирамидками. Инструмент для того, чтобы делать жесткое мягким. Инструмент для изменения структуры материи.
Ольга встала. Стул скрипнул по полу, но она не обратила на это внимания. В её мире больше не было звуков, кроме биения собственного сердца и той самой «экономической теории», которую только что преподал ей муж. Теории, в которой металл дороже человека. Что ж, пришло время проверить эту теорию на практике.
На кухне повисла вязкая, тяжелая тишина, нарушаемая лишь приглушенным бубнежом телевизора из гостиной. Там, в мире комфорта и сытости, Валентин смотрел какое-то юмористическое шоу. Сквозь стену доносился закадровый смех и периодическое довольное хмыканье мужа. Эти звуки действовали на Ольгу как наждачная бумага, которой водили по оголенным нервам.
Ольга сидела перед остывающей сковородой. Жир на дне начал белеть, застывая неприятными хлопьями. Запах жареной свинины, который еще полчаса назад казался просто едким, теперь вызывал тошноту. Она была голодна. Желудок сводило спазмами, требуя хоть какой-то пищи, но рот был на замке. Боль в челюсти стала абсолютной доминантой её существования. Это была уже не просто пульсация — казалось, кто-то невидимый методично вбивал раскаленный клин между десной и костью, с каждым ударом сердца загоняя его всё глубже.
Она протянула руку к чашке с остывшим чаем. Сделала глоток. Жидкость попала на больной зуб, и мир на секунду потемнел. Ольга судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы, зажмурившись до цветных кругов перед глазами. Слезы, те самые, которых она обещала себе не лить, всё-таки выступили в уголках глаз, но это были слезы чисто физиологической реакции, рефлекс организма на пытку.
— Ха! Вот дает! — донеслось из комнаты. Валентин смеялся. Искренне, заливисто, расслабленно.
Ольга открыла глаза. Её взгляд упал на тарелку мужа, оставленную на столе. Обглоданная кость, корка хлеба со следами его зубов, жирные разводы. Он поел. Он насытился. Он купил игрушку. Он был счастлив. А она сидела здесь, голодная, измученная, униженная, и должна была еще мыть за ним посуду.
«Инвалид», — вспомнилось его слово. «Косметический дефект».
Ольга медленно встала. Её движения были плавными, почти замедленными, как у человека, находящегося под водой. Она подошла к раковине, открыла кран. Шум воды немного заглушил звуки телевизора. Она взяла тарелку мужа, но вместо того, чтобы намылить губку, просто держала фаянс под струей, глядя, как вода смывает остатки кетчупа.
В голове прояснилось. Больше не было обиды, не было жалости к себе. Осталась только холодная, кристальная ясность. Валентин был прав в одном: материальное имеет значение. Металл, пластик, резина — это то, что можно потрогать, оценить, продать. А человеческая боль нематериальна. Её нельзя предъявить как чек. Её нельзя поставить на полку. Значит, чтобы Валентин понял, боль нужно материализовать. Превратить её в то, что он способен чувствовать.
Ольга выключила воду. Тарелка выскользнула из мокрых пальцев и с глухим стуком упала в раковину, но не разбилась. Ольга вытерла руки о кухонное полотенце. Тщательно, палец за пальцем, словно хирург перед операцией.
Она подошла к выдвижному ящику стола. Деревянная панель подалась с легким скрипом. Внутри, в пластиковом органайзере, лежали вилки, ложки, ножи. А в отдельной секции, среди половников и лопаток, покоился он.
Молоток для отбивания мяса.
Это была старая, советская вещь, доставшаяся еще от мамы. Тяжелый, цельнолитой кусок алюминия. Ручка, удобно ложащаяся в ладонь, и массивный набалдашник: с одной стороны плоский, для деликатной работы, с другой — усеянный рядами острых пирамидальных шипов. Инструмент, предназначенный для разрушения волокон, для превращения сопротивляющейся плоти в податливую массу.
Ольга взяла его. Металл приятно холодил кожу. Вес инструмента был успокаивающим, значительным. Он не был легким и пустым, как слова её мужа. В нем была честность физики: сила действия равна силе противодействия.
— Оль! — крикнул Валентин из комнаты, не вставая с дивана. — Принеси пива еще, там в холодильнике банка осталась! И чипсы захвати!
Ольга посмотрела на закрытую дверь холодильника. Потом перевела взгляд на молоток в своей руке.
— Сейчас, — тихо сказала она. Её голос не дрожал.
Она не пошла к холодильнику. Она повернулась и вышла в прихожую. Там, на вешалке, висела куртка Валентина, из кармана которой торчали ключи от квартиры. Свои ключи. Она накинула на плечи легкое пальто прямо поверх домашней футболки, сунула ноги в ботинки, даже не зашнуровывая их.
— Оля! Ну ты где там? Уснула? — голос мужа стал требовательным. Ему было невдомек, почему обслуживание задерживается.
Ольга открыла входную дверь. Щелчок замка прозвучал громко в тишине подъезда.
— Оля? — в голосе Валентина послышалось недоумение. Скрипнул диван — он наконец-то соизволил встать. — Ты куда на ночь глядя? В магазин, что ли?
Она не ответила. Она вышла на лестничную площадку, сжимая в правой руке молоток так сильно, что костяшки пальцев побелели. Левая рука привычно прижалась к щеке, но теперь этот жест был не попыткой унять боль, а скорее напоминанием, боевой раскраской.
Лифт не работал, но это было даже к лучшему. Она спускалась по лестнице, и каждый её шаг отдавался в голове тупым ударом, синхронизируясь с пульсацией в зубе. Раз ступенька — сто двадцать тысяч. Два ступенька — «бесплатная поликлиника». Три ступенька — «пассив». Четыре — «удали и не ной».
Она вышла из подъезда в прохладную, сырую темноту осеннего вечера. Двор был пуст. Окна многоэтажки светились желтыми квадратами, за которыми люди жили свои обычные жизни, пили чай, ссорились и мирились. Но для Ольги мир сузился до одного-единственного объекта.
Под фонарем, на том же самом месте, стоял «Опель». Он всё так же хищно поблескивал хромом новеньких дисков «Vossen», выглядя вызывающе чужеродным среди луж и опавших листьев. Машина казалась живой — сытой, довольной, наглой, как и её хозяин. Она стояла на «ногах», купленных ценой здоровья Ольги.
Ольга подошла ближе. В свете фонаря шипы на молотке для мяса блеснули зловещим, холодным светом. Она взвесила инструмент в руке, примеряясь. Боль в зубе достигла апогея, превратившись в звенящую струну, которая вот-вот должна была лопнуть. И Ольга знала, как её оборвать.
Она не собиралась готовить ужин. Она собиралась делать отбивную. Только в этот раз мясо будет из металла и стекла.
Первый удар пришелся на левую фару. Звук разбивающегося пластика в ночной тишине прозвучал сухо и коротко, словно выстрел. Осколки брызнули на асфальт, сверкая под светом фонаря как дешевые стразы. «Опель» тут же отозвался истошным, захлебывающимся воем сигнализации. Машина орала, мигая аварийкой, будто звала на помощь, но Ольга уже заносила руку для второго удара.
Её движения были лишены суеты. В них не было истерики, лишь холодная, механическая работа. Она била так, как отбивают жесткий кусок говядины — с оттяжкой, вкладывая в удар вес тела. Молоток с глухим, тошнотворным хрустом опустился на капот. Металл, уже тронутый коррозией, легко прогнулся, оставив глубокую вмятину, в центре которой красовались четыре аккуратные дырочки от шипов.
— Раз, — выдохнула Ольга. Боль в зубе внезапно отступила, заглушенная мощным выбросом адреналина.
Третий удар пришелся в лобовое стекло. Триплекс не осыпался, но мгновенно покрылся густой молочно-белой паутиной, расползающейся от центра удара во все стороны. Теперь мир из салона автомобиля стал невидимым.
В подъезде хлопнула дверь. На крыльцо вылетел Валентин. Он был в одних трусах и наспех накинутой куртке, ноги босые, всунутые в зимние ботинки без шнуровки.
— Ты что творишь?! — его вопль перекрыл даже вой сирены. — Оля! Ты спятила?! Это же машина!
Он бросился к ней, но замер в трех шагах, увидев её лицо. Это было не лицо его жены — привычной, удобной, вечно все понимающей Ольги. На него смотрела чужая женщина с пустыми, черными глазами, в которых отражались ритмичные вспышки аварийки. В руке она сжимала молоток так, словно это было продолжение её руки.
Ольга не ответила. Она спокойно обошла капот и подошла к переднему колесу — тому самому, с новеньким, сияющим диском «Vossen».
— Не смей! — взвизгнул Валентин, поняв её намерение. Он дернулся вперед, пытаясь схватить её за руку, но Ольга резко развернулась, выставив молоток перед собой. Шипы блеснули в сантиметре от его носа. Валентин отшатнулся, споткнулся о бордюр и едва не упал.
— Не подходи, — сказала она ровно. — Или я перепутаю твою голову с капотом.
Валентин застыл, тяжело дыша. Его грудь ходила ходуном, лицо пошло красными пятнами.
— Это же диски… Они двадцать тысяч за штуку… Оля, ты не понимаешь… Это же деньги! Наши деньги!
— Твои деньги, — поправила она. — А это — мои зубы.
Она с размаху опустила молоток на спицу диска. Алюминиевый сплав, не предназначенный для точечных ударов закаленной сталью, издал жалобный звон. На полированной поверхности осталась глубокая, уродливая зарубка. Ольга ударила снова. И снова. Хром слетал чешуей, обнажая серый металл, геометрия диска нарушалась, превращая элитный аксессуар в кусок искореженного лома.
— Сука! — взвыл Валентин, хватаясь за голову. Он бегал вокруг машины, не смея приблизиться, как шакал вокруг раненого льва. — Ты мне тачку убила! Ты хоть знаешь, сколько ремонт встанет?! Ты мне всю жизнь сейчас ломаешь!
Ольга выпрямилась. Она обошла машину, методично нанося удары по кузову. Крыло, дверь, заднее стекло. Заднее стекло рассыпалось сразу, осыпав салон дождем из зеленых крошек. Теперь «Опель» напоминал жертву камнепада.
— Ты говорил, внешний вид не важен, — громко сказала Ольга, перекрывая затухающий вой сирены (аккумулятор, видимо, тоже решил сдаться). — Ты говорил, главное, чтобы ездила. Она же ездит, Валик? Колеса крутятся. Двигатель цел. А вмятины… ну это так, косметический дефект. На скорость не влияет.
Она подошла ко второму колесу. Валентин стоял на коленях перед первым разбитым диском, проводя пальцем по глубоким царапинам, словно пытаясь их заживить. Он действительно плакал. По-настоящему. Крупные слезы катились по его щекам, падая на грязный асфальт.
— За что? — прошептал он, поднимая на неё взгляд, полный детской обиды. — Я же для нас старался. Чтобы красиво было. Чтобы люди уважали.
— Люди уважают тех, кто своих жен бережет, а не железо, — отрезала Ольга.
Она нанесла последний, контрольный удар по зеркалу заднего вида. Оно повисло на проводках, жалко раскачиваясь. Работа была закончена. «Опель» был уничтожен не как транспортное средство, а как идол. Он перестал быть предметом гордости, превратившись в груду проблем.
Ольга почувствовала, как молоток оттянул уставшую руку. Она разжала пальцы. Тяжелый инструмент с глухим стуком упал на капот, скатился по наклонной поверхности и шлепнулся в грязь у ног Валентина.
— Забирай, — сказала она. — Можешь выправить вмятины. Молотком это делается бесплатно. В гараже. Ты же любишь сам, руками. Сэкономишь на сервисе.
Валентин не смотрел на молоток. Он смотрел на то, во что превратилась его мечта. Он гладил мятое крыло и выл, тихо, протяжно, на одной ноте, баюкая свою потерю. Ему было больно. По-настоящему больно.
— Ты сумасшедшая… — прохрипел он. — Я тебя засужу. Ты мне всё выплатишь. До копейки.
— Попробуй, — равнодушно бросила Ольга. — Только учти, я теперь тоже буду жить по принципу «бесплатной поликлиники». Готовить, стирать и убирать тебе будет государство. Или мама. А я — пас.
Она развернулась и пошла прочь со двора. Холодный ветер ударил в лицо, но ей не было холодно. Впервые за месяц зубная боль исчезла полностью, словно выбитая тем же молотком. Она знала, что боль вернется через час, когда пройдет адреналин, но это будет уже другая боль. Её собственная. И она решит её сама.
Она не оглянулась. За спиной, в желтом круге света фонаря, сидел на корточках взрослый мужчина в трусах и куртке, оплакивая куски металла, и это зрелище было настолько жалким, что не вызывало даже злорадства. Только брезгливость.
Ольга достала телефон, на ходу блокируя номер мужа. Впереди была ночь, поиск круглосуточной стоматологии и новая жизнь. Жизнь, в которой она больше никогда не будет дешевле, чем комплект литых дисков…
